– А если бы мы захлебнулись?
– Захлебнуться в дерьме – это ли не интересная смерть?
Возражений у меня не нашлось.
Тучи все же решили разродиться восходом, и нам пришлось срочно убираться обратно в треклятый монастырь Недонг.
Нили злобно пинал драконью тушу. В дальних комнатах мы обнаружили фонтанчик с тепловатой, пованивающими тухлыми яйцами водой, и кое-как соскребли верхний слой грязи. Иамен, с прилипшими ко лбу мокрыми темными волосами, внимательно осматривал желтую тряпку под потолком.
– Ну и чего мы добились? – в который раз воскликнул мой телохранитель.
Он уже довольно давно вымещал обиды от неудачной экспедиции в подземелье на дохлом ящере. Я подозревал, что намного охотней Нили отпинал бы сейчас мистера Иамена, но приказ мой твердо засел в его упрямой башке.
– В дерьме искупались. Дракон нас исполосовал. Обзавелись пиявкой-некромантом, который еще и сынок старой гадины-Эрлика.
– Я бы на вашем месте, почтенный Нили, не стал орать имя моего отца во всю глотку. Мы находимся как раз над его царством. Не думаю, что в завершение сегодняшних приключений вам хотелось бы повстречаться с ним лицом к лицу.
Я вяло прислушивался к их перепалке. Жемчужный свет, похоже, все же поддерживался драконовыми заклинаниями. Сейчас он почти угас. Темнота копилась по углам. Поминать Эрлика всуе, пожалуй, и вправду не стоило.
Наконец я встал и подошел к неподвижной туше. Пнул ее пару раз ногой в брюхо. И вытащил из ножен катану.
– Он уже мертвый, – с сочувствием в голосе сказал Нили.
Видимо, честный вояка решил, что в результате выпавших на нашу долю испытаний я слегка поехал рассудком. Я оглянулся на некроманта. Тот кивнул.
– Гадание на драконовых внутренностях, – сказал я поучительным тоном (который, будем честными, слямзил у нового знакомца), – есть один из вернейших способов определения судьбы. Те благородные рыцари, которым не удавалось разговорить дракона при жизни, весьма часто к нему прибегали.
Я развернул лезвие параллельно полу и одним длинным ударом вспорол драконье брюхо. Пахнуло гнилью. На пол вывалились перевязанные узлами багрово-черные кишки.
– Не хочу вмешиваться в ваше увлекательное занятие, – сухо сказал Иамен, – но у меня появился вопрос: кто здесь умеет гадать по драконьим внутренностям?
Я обернулся.
– Мне казалось, вы, Иамен…
– Увы, этим полезным искусством я овладеть не успел.
Я почесал рукояткой катаны в затылке. Нили зарылся в рюкзак. Основательно там пошарив, он извлек спутниковый телефон. Включил его. К счастью, рюкзак Нили был водонепроницаемым – когда мы откопали пожитки в ложе навозного ручейка, все внутри оказалось сухим и целым.
– Позвони пидору, – предложил Нили.
Иначе он Ингри и не называл.
Некромант склонил голову к плечу.
– Пидор умеет гадать на драконьих кишках?
– Нет, – ответил я, мысленно проклиная Нили, – пидор найдет нам гадателя.
– Не хочу, опять же, критиковать ваши планы, но если гадатель не прибудет сюда в течение ближайших двадцати четырех часов, предсказание будет… несвежим. У вас на телефоне есть камера?
Камеры на спутниковой мобиле не было. Я озадаченно посмотрел на Нили. Нили озадаченно посмотрел на меня. Иамен задумчиво посмотрел на желтую ленту под потолком.
– Если уважаемый Нили залезет на драконью лопатку и достанет это полотнище…
Отпечаток кишок на шелке вышел неожиданно четким. Я набрал номер Ингри. Спустя два десятка гудков трубка отозвалась сонным голосом:
– Слушаю, мой повелитель, и повинуюсь. Прикажешь ли построить дворец или разрушить город?
– Ингри, кончай молоть чепуху. Брось все дела и срочно добудь мне координаты гадателя по драконьим потрохам.
Трубка ответила изумленным молчанием.
Глава 3. Разговорчики в Пхукете
Гадатель – а, точнее, гадательница – по драконьим внутренностям обнаружилась в Пхукете. Непал пришлось покинуть с непристойной поспешностью – отчего-то нами стали активно интересоваться здешние органы охраны порядка. Так, Нили чуть не арестовали в ирландском пивном баре (а он даже и не думал проламывать бармену череп табуреткой, как это происходит обычно), а за моей съемной тачкой два часа подряд следовала какая-то старушонка в коробчонке, а, точнее, полицейской «Тойоте». К счастью, у мистера Иамена нашлась огромная коллекция фальшивых паспортов, в которые он с немалым мастерством вклеил наши фотографии. Есть ли предел талантам этого человека? Ах да, потроха дракона.
В Пхукет мы прибыли на маленьком и тряском самолетике в два часа ночи – очень вовремя, потому что никакой подземной стоянки такси в аэропорту, конечно же, не было. Ингри ухитрился снять для нас бунгало в одном из самых дешевых отелей на побережье – прикрываясь, конечно, отнюдь не собственным крохоборством, а заботами о нашей безопасности. В результате мы час дребезжали в довоенном, кажется, «Форде». Нили основательно растрясло, и, когда «Форд», пыхтя и кашляя, доставил нас наконец к месту назначения, он со стоном вывалился на песок и тут же полез в дом. В бунгало имелось две комнаты и две, соответственно, кровати. Нили безапелляционно заявил, что мы с некромантом, если нам угодно, можем разделить ложе, а он забивает одну из коек и удаляется на боковую. Дело кончилось тем, что я разбудил администратора, и с грехом пополам сумел втолковать ему, что нам нужен гамак. Наконец устроились. На столе обнаружился лаптоп, помаргивающий заставкой. Лаптоп вроде бы презентовала нам щедрая администрация отеля, хотя, конечно, это была задумка Ингри. По замыслу, следовало бы тут же связаться со скотиной и сказать, что я обо всем этом думаю – но слишком уж тиха и звездна оказалась тропическая ночь за порогом. В аэропорту было удушливо жарко, а здесь слабый ветерок от моря шевелил занавески и нес запах и звук прибоя. Я скинул ботинки и босиком по песку прошлепал к берегу. Волны мягко накатывались на пляж. Небо над головой раскинулось широко и щедро. Таких звезд не увидишь и в Асгарде – где ночные светила остры и холодны, как и полагается там, на Севере. Я сел на песок, обняв колени. Ступни мои лизал прибой.
Через некоторое время сзади послышались шаги. Для Нили шедший ступал слишком легко, почти бесшумно. Значит, Иамен решил ко мне присоединиться. Шурхнув песком, некромант присел рядом со мной. Рубашки на нем не было, и в темноте отчетливо белел залепивший плечо пластырь. Мы помолчали. Когда созвездия сдвинулись в небе на пядь, я обернулся к Иамену.
– Странно. Там, в горах, все еще властвует древний мир. А здесь и не верится, что такое бывает.
Иамен усмехнулся.
– Живущие в море, как правило, намного старше обитателей суши. Здесь их тоже хватает, но они не любят докучать людям.
Он поднес сложенные домиком ладони ко рту и вдруг засвистел и защелкал. Чем-то эти звуки напоминали драконью речь, но были на несколько октав выше. Море вздохнуло. Недалеко от берега черная гладь раздалась, и над ней показалась огромная головы с покатым лбом и заостренным рылом. Присмотревшись, я обнаружил, что на спине небывалых размеров дельфина сидит маленькая тень. Девочка лет пятнадцати. Тень бледно светилась. С волос девочки срывались фосфорические капли. Дельфин кивнул некроманту и испустил длинную серию щелчков и потрескиваний. Иамен обернулся ко мне.
– Мать Дельфинов приветствует подгорного князя. Она желает удачи во всех его начинаниях и просит ее извинить – в заливе потерпело крушение рыбацкое судно, и ей следует поторопиться.
Дельфин глубоко вздохнул и ушел под воду. Еще некоторое время на поверхности светлело пятно – там, где в волнах скрылась макушка девочки.
– А кто это у нее?..
– Дельфины часто спасают тонущих моряков. А когда не успевают, порой поднимают человеческие души со дна, чтобы они не гнили там или не стали игрушками Рыбьего Царя. Эта девочка, похоже, не захотела расстаться со своей спасительницей, и они теперь путешествуют вместе.
– Сколько вам по-настоящему лет, Иамен?
– Чуть больше сотни. А что?
– Нет, просто… Вы многое знаете. Странно много для того, кто не прожил и пары веков.
Иамен хмыкнул.
– Было бы желание учиться, Ингве, а учителя найдутся всегда.
Я покачал головой.
– Не понимаю.
– Чего вы не понимаете?
– Вы ведь и в самом деле сын Эрлика?
– Ну да. А что, не похож?
– Не очень.
– А вы похожи на своего отца, Ингве?
Я поморщился, а затем неохотно ответил:
– Я похож на свою мать.
Иамен сгреб горсть песка и разжал пальцы. Песок просыпался с тихим шелестом.
– Что ж, возможно, ваша мать – достойный образец для подражания. А вот мне, Ингве, сильно повезло, что я не слишком похож ни на одного из своих родителей.
Он обернулся ко мне, и на секунду почудилось, что вместо глаз у него снова маленькие зеркала – но то было лишь отражением звездного света.
– Мою мать звали Медея. Нет, не колхидская Медея, но… Как вы яхту назовете, так она и поплывет – кажется, есть такая поговорка в России?
Последние слова он произнес на чистейшем, без малейшего акцента русском. Я не особенно удивился. На русском он и продолжал.
– Мать неохотно рассказывала о своей молодости, да, если честно, рассказам ее верить и не стоило. Когда я подрос достаточно, чтобы хоть что-нибудь понимать, она была уже совершенно не в себе. Потом я, конечно, кое-что выяснил. Мать моя была цыганка и пела в цыганском хоре в Петербурге. Там ее и заметил молодой военный, кавалерист, что ли – в общем, неважно. Заметил и полюбил. Даже по моим воспоминаниям мать была очень красива, такой цыганистой, яркой красотой – хотя, конечно, здорово смахивала на ведьму. В молодости она, должно быть, не одному вскружила голову. Но этот вот офицерик ей полюбился. Она ушла из хора, он вышел в отставку – сопровождаемый, естественно, проклятиями родителей. И они обвенчались. Прожили сколько-то лет вместе, родили детей. Нет, не меня, Ингве, еще не меня. А потом мать офицерику надоела. И вправду, он был еще молод и свеж, а она подсохла, сжалась – знаете ведь, как женщин сушат годы, особенно южных женщин? Ну вот. Бывший офицерик, а ныне чиновник канцелярии начал гулять – сначала по горничным и актеркам, дальше – больше. Мать – цыганка ведь, понимаете – стерпеть этого не могла. Каждый день скандалы. Кончилось тем, что мать потребовала развода. А он расхохотался ей в лицо: дура, мол, неужели ты решила, что мы и вправду обвенчаны? Да ведь венчал нас поп-расстрига, и сама ты мне не жена, и пащенки твои – незаконные. И выгнал мать со двора в одном пальтишке, в петербургскую-то метель. Детей, правда, оставил пока. Хотя, как потом оказалось, лучше бы не оставлял. Тогда, блуждая по питерским вьюжным улицам и мало что от злости и горя видя, мать, думаю, и тронулась рассудком. На следующую ночь стащила она где-то хлебный нож и пробралась в дом мужа. Зарезала его, его любовницу, ну и детей своих заодно, чтобы, видимо, совсем уже соответствовать легенде. И сидела там над ними, воя, пока ее не обнаружили и не повязали. И сослали Медею в Сибирь. Примерно тогда ей, видимо, и пришла на ум блестящая идея обзавестись ребенком-мстителем. Цыгане неплохо разбираются в ворожбе, а на поселении она наверняка встретилась и с местными шаманами… Короче, совершила бедная безумица обряд инвокации, и родился я. Мать моя свято была убеждена в том, что породила эдакого Антихриста, и каждому, кто соглашался выслушать, об этом сообщала. Вскоре даже туповатые местные чины сообразили, что на каторге ей не место, а место в приюте для скорбных духом. Туда и отправили. А меня забрали родители ее мужа. Я родился недоношенным, и у стариков были все основания считать, что я последнее, оставшееся им от сына. Они меня и вырастили. Впрочем, Медея пару раз из желтого дома сбегала и меня, так сказать, навещала. Скажу вам честно, Ингве – неприятно, когда тебя боится собственная мать. Даже если она очень больная и совершенно безумная женщина. Впрочем, вы же ее видели…
Я вспомнил длинноволосую Тень-танцовщицу. Вспомнил и вздрогнул.
Море бормотало у наших ног, повторяло свою бесконечную колыбельную. Спи, усни на темном прохладном дне, в соленой и горькой волне.
– А отца своего… Эрлика… вы хоть раз видели?
Иамен снова улыбнулся.
– Хотите на него посмотреть?
Я вздрогнул.
– Да нет, не особо.
– Ингве, надеюсь, вы не считаете, что я намерен сейчас заняться вызыванием духов бездны? Я имею в виду портрет.
На портрет, если честно, мне тоже смотреть не хотелось, но я кивнул. Иамен порылся в кармане штанов – карманов на его хаки было несчитано – и извлек свернутый вчетверо лист журнального формата. Я щелкнул зажигалкой. Это и вправду оказалась страница из журнала или каталога какой-то выставки.
– Творение Жана Поля Де Ре. Он, хотя и постконцептуалист, а суть уловил верно.
С листа пялилась страшная харя. Поражала она, во-первых, размерами: гуляющие по залу любители постконцептуализма, почему-то все как один зажимавшие носы платочками, казались по сравнению с кошмарным ликом пигмеями. Во-вторых, это было что-то вроде негатива: с черно-бурой рожи таращились выпуклые белесые моргала. Глаза эти были сделаны то ли из воздушных шаров (но странная резина пошла на эти шары), то ли из вываренных до белизны и надутых газом бычьих пузырей. По-любому, умельцу-художнику удалось достигнуть нужного эффекта. Глаза точь-в-точь напоминали зенки основательно полежавшего в воде утопленника, которые пялятся с обсосаных гальяшками и прочей мелкой речной нечистью костей. Вот оттого, наверное, я всегда предпочитал наземных покойников. На земле честные вороны выклевывают мертвецам глаза, чтобы те не оскверняли небо взглядом белых буркал. Присмотревшись внимательней, я наконец-то понял, отчего посетители выставки зажимают носы. И еще – причину мрачного веселья Иамена во время нашего навозного купания. Картина была выполнена из дерьма. Заметив мою реакцию, некромант ухмыльнулся.
– Говорят, для того, чтобы заделаться царем мертвых, папаша мой вывернулся наизнанку. А с изнанки у любого, что у смертного, что у бессмертного – если, конечно, верить господину Умберто Эко – с изнанки у любого из нас дерьмо.
Я с отвращением отодвинул картинку.
– Вы что, всегда таскаете с собой этот ужас?
– Всегда, Ингве, всегда. Мне очень нужно напоминать себе время от времени, в кого я не хочу превратиться.
Небесное колесо повернулось на треть. Море заливало наши лодыжки – начинался прилив. Иамен встал с песка, отряхнул ладони.
– Ингве, пойдемте купаться.
– Я не умею плавать.
– Жаль. Вода очень теплая.
Он скинул брюки и шагнул в темное марево. Сделал еще несколько шагов, нырнул и поплыл, рассекая воду сильными беззвучными гребками.
Днем на пляж обрушились полотнища солнечного света. Море призывно заголубело. Вдали от берега по воде побежали полосы цвета малахита. Я задвинул занавески и включил лаптоп. Нили все еще дрых, Иамен в гамаке читал приобретенный в аэропорту роман. Как ни странно, для чтения некромант пользовался очками. Я, между прочим, прошлой ночью честно предложил ему кровать – раненому в гамаке ютиться не слишком комфортно – но Иамен отказался. Пока загружался чат, некромант отложил книгу и обернулся ко мне.
– Почему вы так боитесь солнца, Ингве?
Я изумленно задрал брови.
– Что это за вопрос, Иамен? Вы же знаете, кто я такой.
Тот хмыкнул, и, ничего не ответив, вернулся к своему роману. Я подхватил лаптоп и от греха подальше ушел в соседнюю комнату.
Ингри на той стороне экрана разве что не подпрыгивал.
– Ну давай, – мрачно сказал я. – Колись, что ты там нарыл.
– Меч. Этот меч, Ингве…
Он сделал театральную паузу. Я поморщился. Порой мой консильере был просто невыносим.
– Что с мечом?
– Короче, так. Я похерил древнюю историю и обратился к современности. И вот твердый факт – последним настоящим владельцем меча был принц Евгений Савойский.