– А тот тощий – тоже артист? – поинтересовалась я.
– Нет… – Старушка покачала головой. – Тут сложнее. Может, и не поверишь, но скажу. Я этого типа уж который раз вижу. Я за ним даже наблюдаю. Вот и сейчас ко мне в театр племянница прибежала, говорит: «Иди скорее, твой странник опять появился!» Племянница на этом телеграфе работает. А у меня как раз перерыв между репетициями. Вот я в чем была, в том и ринулась.
– Но зачем за ним следить?
– Заинтриговал он меня, милая! Мои предки в Твери когда-то жили. Фотокарточки от них остались. А там подпись: Разъезжая улица, Оттоманский переулок. Слышала, я, как в прошлый раз этот тип говорил, что живет на Разъезжей.
– И что?
– Да нет давно никакой Разъезжей. Ее в Советскую переименовали. И Дворянского клуба, о котором он говорил, на Оттоманской нет. Как нет уже и самого Оттоманского. И его тоже переименовали. Да и Тверь теперь, сама знаешь, – Калинин.
– Ну мало ли…
– А во что он одет, ты видела? Остатки из фрачной пары девятнадцатого века. А его разговор? Слова – тоже из прошлого времени! Но что самое поразительное, он собирает ровно двенадцать рублей. У всех просит по рублику. А как возьмет в руки последний – его и нет вмиг.
– Куда же он девается?
– Возвращается в свое время – в Тверь XIX века. Уверена, он путешественник во времени. А дюжина рублей – это какая-то мистическая заморочка.
– Но, судя по его виду, он не сильно радуется путешествиям…
– Значит, странствует не по собственной воле. Может, его, как лист, срывает с дерева и несет, куда, он и сам не знает. Может, он и в другие времена попадает – мы же его только здесь видим…
– Но почему он попадает сюда?!
– А ты не знаешь? При царе эта улица называлась Тверской. Дорога тут в Тверь шла. А про Тверь как говорили: «Тверь – Москвы дверь». Вот бедолага сюда и попадает – прямо через дверь ту самую.
– А почему на Центральный телеграф?
– Место тут особое – с огромной энергетикой. Ворота в Кремль. По старине эта улица Въездной называлась. Через нее цари-вельможи, посольства со всего света в Кремль въезжали. Часто прямо вот на этом месте ожидали государеву аудиенцию. Представляешь, сколько народу всех национальностей проезжало-проходило? Тут же триумфальные арки в честь разных побед устанавливали. Рядом с ними люди ликовали, праздновали. Делегации со всех волостей и губерний опять же тут проезжали. Вот место и научилось любого принимать. Со временем из «двери» в мощный «проход» выстроилось. Думаю… – старая актриса осеклась и понизила голос, как заправская заговорщица, – думаю, тут проход из одного времени в другое вполне мог образоваться. Потому-то умные люди и посоветовали именно здесь Центральный телеграф построить. Это же новое слово техники по тем временам было. Объединяющее народы и страны. А вышло объединение не только пространств, но и времени тоже. Представляешь, какая тут сила накоплена, что на переход из одного времени в другое ее хватает!
Старушка возвела очи к небесам. Я тоже. А когда опустила… старой актрисы, как и давешнего незнакомца, след простыл.
Я вдруг почувствовала, что совсем продрогла, хоть и одета тепло.
Да что же это получается?! Сначала один путешественник во времени просит двенадцатый рубль, потом какая-то актриса зубы заговаривает… А может, она тоже не актриса, а путешественница во времени? Только зачем меня-то посвящать во все эти подробности?! Будто мне мало своих загадок и дел!
Впрочем, нет – ничего этого не может быть! И здание телеграфа совсем не такое уж и старинное – его построили в 1927 году. Этот стиль называется конструктивизм. Впрочем, смотрится здание весьма уместно, из общего старого стиля улицы не выбивается. Напротив, оно весьма впечатляюще, монументально, надежно. Недаром именно отсюда 22 июня 1941 года было передано сообщение о начале войны с фашистами. Впрочем, почему недаром? Потому что здесь место силы, которую можно черпать не только из настоящего, но и из прошлого? А может, даже из будущего?..
И что только не придет в голову?! Мистика какая-то… Впрочем, зацикливаться мне на ней некогда. Я вздохнула поглубже и побежала к Тверскому бульвару и арбатским переулкам – в свой театральный институт.
Но видно, день выдался нестандартный. Впрочем, то, что занятия в ГИТИСе затянулись дотемна, – дело обычное. Это же театральный институт, когда ж ему работать, ежели не вечером? Так что возвращалась я часов в девять. Как ни странно, для октября было не холодно, безветренно и как-то умиротворенно. Мне нужно было зайти еще в театр Оперетты. Времени было навалом, спектакль кончался после десяти. Я решила пойти пешком через Тверской бульвар – прогуляться.
Можно подумать, я забыла о странной встрече у Центрального телеграфа – нет, отлично помнила! Но все же не поняла, что это только начало, первый знак, звоночек. У Гамлета порвалась связь времен, а у меня, напротив, связалась. Узел оказался тугим и все больше затягивался. Только вот я пока об этом не знала и спокойно вступила на дорожку бульвара, начинавшуюся со стороны Никитских ворот.
Свет в старинном окне Тверской бульвар, № 17
Да, следует отметить первую странность этого страшного майского вечера. Не только у будочки, но и во всей аллее не оказалось ни одного человека, никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея.
М. Булгаков.
Мастер и Маргарита
Бульвар был освещен. Но свет горел как-то тускло, фонари рассыпались искрами в сухом воздухе и терялись где-то в вышине. Листья уже облетели, и остовы деревьев торчали неустроенно, некрасиво, коряво. На душе стало тревожно. И почему я не поехала на метро? На бульваре не было ни души. Вот странность! Ведь москвичи гуляют здесь в любое время суток и в любую погоду. Так повелось аж с конца XVII века, когда бульвар засадили деревьями и он сразу стал любимым и самым уютным местом Москвы. Его украсили беседками, фонтанчиками, резными мосточками, даже бюсты знаменитых людей поставили. Тут прогуливалась вся аристократическая Москва. А по бокам неспешно ездили кареты, из которых выглядывали юные красотки, прельщая кавалеров. Часто кареты создавали такое столпотворение, что и проехать невозможно.
Тверской бульвар в 1825 г.
Тверской бульвар
Потом, конечно, аристократизм бульвара ушел в прошлое. В середине XIX века здесь уже гуляли купцы с женами, чадами и домочадцами, потом разночинная молодежь. Беседки и фонтанчики пришли в упадок, мосточки развалились. Бюсты разбили хулиганы. Остались только лавочки, но теперь на них восседали не дамы в прелестных платьях и меховых накидках, а кучковались фабричные, мастеровые, горничные. Все дружно грызли семечки, заплевывая дорожки и газоны вокруг. Правда, в ХХ веке на бульваре возникло несколько театров и атмосфера снова стала культурной. В 1914 году в доме № 23 открылся легендарный Камерный театр великого режиссера Александра Таирова, где блистала последняя великая трагическая актриса России Алиса Георгиевна Коонен. Вся жизнь этого театра наполнена легендами и преданиями, оглушительной славой и поклонением. Но и закончилась она ужасно. А как еще могла закончиться жизнь истинных гениев?! Режиссера Таирова советская власть третировала всю жизнь. В конце концов у него отняли театр, а самого Таирова спровадили в сумасшедший дом, после чего он и умер. Его жена, великая Алиса Коонен, прожила еще четверть века в полном забвении. Трагическая актриса, у которой отняли весь смысл жизни, была задвинута в крошечную квартирку как ненужная вещь. Ужас…
А в 1935 году на Тверском в доме № 13 открылся не менее легендарный Еврейский театр, которым руководил опять же не менее великий режиссер и актер, трагик Соломон Михоэлс. Его король Лир навсегда признан в театральном мире лучшим воплощением этого шекспировского образа. Во время Великой Отечественной войны Михоэлс организовал всемирный Еврейский антифашистский комитет, собирал средства для борьбы с фашизмом в Европе и США. Собрал миллионы пожертвованных долларов. И чем его отблагодарили? Хотя чем вообще могло кончиться театральное счастье, начатое в доме № 13?!
Здание МХАТа им. Горького
Наш великий вождь народов однажды, вытряхнув своей иссохшей рукой табак из знаменитой трубки, решил, что и бедного Михоэлса пора вытряхнуть из жизни – слишком уж велики стали его влияние и известность в стране и мире. Словом, в 1948 году Соломон Михоэлс разбился на машине где-то под Минском. Похороны в Москве были наипышнейшими. Только народ все равно шептался: великого актера убрали по приказу сверху.
В 1973 году по правой стороне бульвара (дом № 22) выстроили новое здание для МХАТа. Практически никто уже и не помнил, что место это тоже овеяно старинной романтической легендой, только не трагической, как другие дома, а любовной.
В начале ХIХ века здесь находилась усадьба помещика Кологривова. Его жена Прасковья Юрьевна закатывала те самые пышные балы, о которых Грибоедов написал в «Горе от ума»:
Великий драматург даже вывел Кологривову (между прочим, родственницу) в лице пресловутой Татьяны Юрьевны.
Правда, потом Кологривовы поиздержались и стали сдавать свою усадьбу внаем. Часто ее снимал для платных балов лучший танцмейстер Москвы – учитель танцев Петр Йогель, чтобы показать своих воспитанниц. На одном из таких детских балов 23 апреля 1827 года поэт Пушкин и встретил юную Натали, свою будущую супругу Наталью Николаевну Гончарову. Помните в «Онегине»:
Так что усадьба Кологривова – место романтической и страстной любви с первого взгляда.
Конечно, теперь от старинного дома не осталось и кирпичика. Но ведь само место никуда не делось. Подумать бы об этом тем, кто проектировал и возводил новое здание МХАТа. Может быть, они не соорудили бы такого жуткого монстра с серо-коричневыми, будто уже давно проржавевшими, покореженными балками, вывернутыми наружу? Народ быстро окрестил сооружение «зданием после взрыва».
И тут стоит сказать то, о чем я еще не могла знать во время своего давнего путешествия. Тогда никто и предположить не мог, что в горячих 90-х годах в труппе образцового театра страны произойдет истинный взрыв – раскол, при котором актеры и режиссеры разойдутся на два враждующих театральных лагеря. Один станет театром имени Чехова, другой – имени Горького.
Нет, не везло театрам на Тверском бульваре! Трагедия следовала за трагедией. Даже когда в советскую эпоху знаменитый дом Герцена на Тверском переоборудовали в Литературный институт имени Горького, и тут случилась накладка – именно его ресторан выставил в жутком и нелицеприятном виде Михаил Булгаков в «Мастере и Маргарите». Как там выходило с пожаром? Гори все огнем?..
Дом Герцена
Одним словом, несчастливое место для искусства. Хотя и любимое для прогулок. Вот только сейчас, октябрьским вечером, на этом бульваре почему-то никого…
Опять вдруг повеяло жутким холодом. Или у меня нервы расшалились… Фонари неожиданно потускнели, словно напряжение на линии упало. Остовы деревьев впились в черное небо. Ох, надо перейти на мостовую, поближе к домам. Там хоть какой свет от окон.
Я покрутила головой – вон, слева, там, где нечетные дома, в окнах вспыхнул яркий свет. Со стороны бульвара как раз обнаружился сход, и я рванула на мостовую. Окно старинного, надстроенного явно позже дома (кажется, № 17) распахнулось. Послышались веселые голоса, русские и французские, то ли спор, то ли смех. Потом заиграло фортепьяно. И чей-то обворожительный голос произнес:
– Прекратите спорить, господа! Извольте перестать и слушать музыку. Иначе я отбуду!
Я застыла под окном. Опять старый штиль? «Господа», «извольте», «отбуду» – да что же это такое?! Или это какие-то французские гости Москвы, говорящие так, как говаривали их предки, эмигрировавшие из Страны Советов после революции? Скорее всего.
И тут открылась дверь дома. (Откуда взялась, непонятно. Я же рядом стою, но ее не заметила. Или в темноте не видно?) На улицу выскочила маленькая, полненькая, кругленькая фигурка, одетая во что-то темненькое, обволакивающее.
– Ах! – проговорила фигурка. – Кто тут? Откуда? Кто впустил?
Я оторопела. Что значит откуда? Иду по улице. Как это: кто впустил? Любой может ходить по Москве.
– И почему так одета? – наседала незнакомка. – Неприличие полное – где юбка?! – И дамочка ткнула зонтиком в мою мини-юбку.
Понятно. Дамочка из тех, кто до сих пор не приемлет юбки такого размера. Терпеть не могу ханжей! И я ответила резко:
– Пора привыкнуть! Так ходят давно!
– Давно? – Дамочка призадумалась. – Ах, опять не туда вышла! Вечно забываю, что следует делать. Так какой ныне год, девонька?
Девонька (надо понимать, это я) то ли раскрыла рот в изумлении, то ли застучала зубами от испуга. Подсознание подсовывало дикую версию: старинная речь, дверь, которой не было, странное поведение дамочки, идиотское замечание «не туда вышла» – что это?! Неужели опять портал с путешественницей во времени? Ведь говорила же моя утренняя знакомая актриса, что порталы проходят по местам силы, а уж Тверской бульвар ее набрал и от истории и от трагедий в немереных количествах. Но разум отказывался во все это верить. Должно быть, какое-то реально-разумное объяснение!
– Что застыла как столб! – наседала дамочка. – Говори немедля – какой ноне год? – И дамочка скинула капюшон своей хламидки, чтобы лучше видеть меня.
Я прислонилась к стене дома. Опять старушка! Голос молодой и даже завораживающий, хоть и повелительный. Но лицо в жутких морщинах… Ей же лет сто! Да что сегодня в Москве – день престарелых, что ли?!
Мой разум бился с интуицией, пытаясь объяснить то, что происходит. В этой битве я и сама утеряла способность думать, вспоминать. Какой день, какой год?.. И я прошептала:
– Ноне… ныне… Да скоро уже двадцатый век кончится! И что она на это скажет?
Старуха не смутилась нисколечко. Только поинтересовалась, снова ткнув в меня зонтиком, словно в увлекательную картинку:
– И теперь так носят? А что – для молоденьких может быть забавно. А знаешь, девонька, однажды я тоже явилась свету, как ты, бесстыдница. Я выиграла пари у мон ами Алексиса. Ну ты ведь знаешь Алексиса?
Я помотала головой.
– Алексис, граф Аракчеев, фаворит императора Александра Первого. Ты должна его знать! Про него еще наш поэтический шалопай Саша Пушкин написал:
Аракчеев?! Это же точно XIX век. И у четверостишия Пушкина было начало:
Да что же это такое?! Может, я сплю или вообще умом тронулась? Передо мной же точно привидение – и, между прочим, не первый раз за день…
Я попыталась перекреститься. Рука описала охранительный крест, но древняя подруга Аракчеева и глазом не моргнула, тарахтя без умолку:
– Вспомнила? Так вот я выиграла у монамишки Алексиса пари, и он должен был исполнить любое мое желание. И я пожелала, чтобы он меня из теплой постельки в одной батистовой рубашечке вынес на руках прямо в свою государственную приемную. И он вынес! Правда, это было не здесь, а в Петербурге. А там, представляешь, – просители смиренно ожидают аудиенцию, а тут мы – он в мундире, а я в прозрачном батисте. О, мы жили весело!
Император Александр Алексису тогда на вид поставил, а обо мне только и сказал: «Бесстыдница!» А в газетах написали: «Граф Аракчеев абонировал тело прелестной Варвары Петровны». Варвара Петровна – это я! – Столетняя любовница кокетливо склонила головку. – По первому мужу – Пуколова, а по второму – Крекшина. Вот мы и представлены. – И она затараторила вновь: – Этот дом я купила уже после смерти и незабвенного Алексиса, и милейшего Крекшина. Кажется, году эдак в 1852-м или в 1864-м, сейчас уже и не упомню. На месте старого велела построить новый дом. Но сама тут не живу. Мне больше по вкусу домик на Поварской. Ты знаешь Поварскую улицу?
– Да… – Я потихоньку стала приходить в себя. – Но сейчас она называется улицей Воровского.
Старая дамочка фыркнула: