И еще. В ее глазах опять появился серый фон.
11
Я не мог уснуть всю ночь.
Под утро казнили Саддама Хусейна. Не по-джентльменски. Через повешение. Одни учителя сожрали других. Естественный отбор. Жалкого диктатора не стало, а демократия победила все на свете, даже саму себя. Миллионы ликуют, миллионы скорбят. Хотя все они, наверняка, входят в отверженные 80 %. У всех свобода выбора. Гуляй, душа.
«А что бы ты хотел?» – слышу я возражения свободолюбивых толп, возражения, носящиеся в воздухе, в котором густо от подброшенных кепок, и ощущаемые даже кожей. «Что ты можешь предложить вместо демократии? Ты что, вчера только на свет родился и не знаешь, что лучше нее ничего не придумано? Все остальное еще хуже, полное говно. Аллилуйя, брат! Мы в дамках!»
Что я могу предложить вместо диктатуры желудка, напрямую связанной с куцыми мозгами? Что я могу предложить вместо диктатуры хама и опарыша, облеченного в перламутр и фарфор? Что я могу предложить вместо перспективы быть сожранным идиотами, размахивающими тряпками, на которых чей-то благородной кровью с ошибками написано «сволобода, раввинство, брэдство, б…ство»? Что я могу предложить в качестве альтернативного будущего?
Что я могу предложить вместо смерти?
Слушайте. И записывайте под диктовку. По буквам. Чтобы не было ошибок и недоразумений. Готовы? Врубите блюз. Пишем. Сразу на всех языках мира, включая те, на которых еще нет письменности, – слева направо, справа налево, вязью, грязью, чернилами, кровью, иероглифами, значками, крестиками, ноликами. Пишем!
Я предлагаю свергнуть диктатуру натуры и объявить диктатуру культуры, диктатуру разума, что приравнивается к объявлению войны всем безголовым миллионам, ликующим и скорбящим.
Таково мое предложение. Прошу занести его в протокол ООН.
Несогласных олигархов прошу вывести из зала. Мальчики налево, девочки направо. Пусть строят свою пещерную демократию где-нибудь вне Солнечной системы, на расстоянии не менее 5–7 миллиардов световых лет от планеты Земля. Аплодисментов не надо. Не надо, я сказал. У нас не та диктатура.
«Этого не может быть. Это неслыханно!»
Не может быть будущего? Спасибо за новость. Я знал об этом еще тысячу лет тому назад. Но при чем здесь Саддам? Его-то за что?
Всем спокойной Ночи.
Я просплю вашу эпоху под мой блюз.
12
Это бездарное стихотворение я написал 31.12.06.
Делать мне было абсолютно нечего (надо было только поздравить Веру SMS-ской, поближе к полночи), времени хоть отбавляй, и я принялся размышлять.
Что празднуют люди, когда они празднуют Новый год?
Они празднуют праздник чуда, праздник веры в то, что случайность может изменить их жизнь. Отсюда и стихи (удивительно неуклюжие, но от души): поэтизация подобного мироощущения. Новый год стал едва ли не главным праздником цивилизации, ибо это праздник людей живущих бессознательной жизнью и не признающих никакую другую жизнь. Это праздник без-умия, именины сердца, торжество души. Вера в то, что одна счастливая встреча, одно счастливое событие могут круто изменить жизнь – лучшее доказательство того, что философия людей – это поклонение Его Величеству Случаю или Госпоже Фортуне. Ты ничто – случай все. Зачем персональные усилия, зачем никчемный разум, пытающийся познать законы мира и закон законов – себя?
Чем меньше разума – тем больше энтузиазма по поводу приближения Нового года. Архетип этого праздника, как и любого другого, – противостояние культуре. Этот праздник – игра в игру, не условная, а безусловная абсолютизация ритуалов. Праздник заклинаний, пожеланий, ворожений – праздник олигархов и нищих одновременно.
Вот она, суть человека: воспринимать мир чувствами, управлять им – чувствами, с помощью чувств населять его богами – следовательно, всеми чувствами ненавидеть разум, который пытается в абсолютизации чувств увидеть некую закономерность. Человек чувствующий (душевный, психологический) ненавидит человека размышляющего (разумного), ибо второй портит все праздники, отраду и смысл жизни бессмысленного существования.
Все ненавидят меня.
И простые люди-человеки, черт возьми, правы, как всегда бывает права природа, грубо и бесхитростно. Иначе они не умеют. Иначе душа не живет. Этот праздник, как и праздник вообще, нужен и разумным – именно как праздник души, а не личности. Привилегия личности – это не привилегия перестать быть человеком, а привилегия дифференцировать проявления человека. Праздник отменить невозможно, ибо это всегда праздник жизни; можно по-разному к нему относиться.
С Праздником всех, а также и себя!
Блю-юз, пли-из…
Вообще эта новогодняя ночь оказалась на удивление плодотворной в поэтическом отношении. Сначала я отправил Вере SMS-ску: «Поздравляю со светлым будущим. С новым счастьем! Стих по случаю.
Смешно, правда?»
Вера не откликнулась.
Наверное, не смогла. Была занята приготовлением салатов.
Я затосковал, несколько раз посмотрел казнь Саддама, заснятую на пленку и показанную всем людям доброй воли по всем телевизионным каналам прямо под Новый год (иногда возникало впечатление, что вешают Санта Клауса – то ли потому, что Хуссейн был похож на славного Деда Мороза, то ли оттого, что кадры с Дедом Морозом и Снегурочкой набегали на кадры казни через повешение), и написал еще одно стихотворение:
Но оправлять сей опус не стал. Кому? По адресу: Вселенная, моей любимой, до востребования?
Это были стихи себе, любимому, в свой личный альбом.
Прошла неделя.
От Веры не было вестей.
Мне стало ясно, что в последний наш вечер в прошлом году что-то произошло. Стало ясно, что угасание наших отношений – вопрос решенный. Для таких вопросов, списанных в утиль, существует формула: это всего лишь дело времени.
«Угасания наших отношений», сказал я, но не моего чувства.
Хотя это уже не имело к нам с Верой никакого отношения.
Когда ей стало ясно, что мне стала ясна перспектива наших отношений, и я принял все как должное, она позвонила. Разговор был бессодержательным. Беспредметным. Сам факт такого разговора говорил о том, что нам не о чем говорить.
Я не просил ее не звонить больше. Она и сама все поняла.
Розовый халатик я запаковал в полиэтиленовый пакет, чтобы не испачкался (забавно!), и выбросил в мусорный контейнер.
Но она все же позвонила еще раз.
– Ты не мог бы подарить мне подборку блюза, которую… которая у тебя есть.
– Конечно, мог бы. Блюз – музыка не запрещенная. Я оставлю диск для тебя на кафедре.
– Спасибо.
– Ну, что ты. Пустяки.
– Только, если можно, не надо оставлять диск на кафедре. Ты мог бы передать мне его из рук в руки там, на Озере? Это мой последний каприз.
– Пожалуйста, Вера. Любой каприз.
Я даже не стал уточнять, где это «там, на озере». И так было ясно: там, где я ее поцеловал.
Это было не свидание, и я не собирался волноваться. Так, слегка тряслись руки, ноги, пересыхало во рту. Не знаю, зачем я вообще ввязался в эту сентиментальную авантюру.
Вера пришла вовремя, я ее почти не ждал. Передал ей диск. Мы обошлись словами взаимного приветствия, вежливой благодарности и вежливого уклонения от нее; никаких посторонних разговоров. Даже погоду, аномально теплую в том и в этом году (что творится в мире?! жаримся на сковороде, как черти в пекле), мы не затронули. Ничего личного.
– Ну, я пошла, – сказала она.
– Конечно, конечно, – кивнул я.
И вот она уходила от меня своей легкой походкой, немного нахохлившись, вобрав голову – непокрытую, само собой, – в воротник шубки, сливавшейся с цветом ее волос (было прохладно при всех тепловых аномалиях), уходила быстро и, разумеется, не оглядываясь. Я мог пялиться, сколько угодно, не опасаясь, что мы вдруг встретимся взглядами.
И я малодушно воспользовался этим подарком судьбы, у которой, очевидно, были свои представления о щедрости: она предоставила мне шанс полюбоваться женщиной, которую незадолго до того отобрала у меня. Что за девичья память! Неужели у судьбы тоже есть возраст, и она в свое время неизбежно начинает страдать склерозом, этим неприятным спутником сосудистых заболеваний?
Возможно, это и не забывчивость вовсе, а замысел.
Что касается меня, то я, оказывается, не забыл, что скрывается под этой плотной темной юбкой в крупную клеточку, длинной юбкой, из-под которой видны только теплые сапожки.
Нет, не забыл.
Волосы ее были слегка влажными: вокруг туман, сырость. Глаза стали совсем серыми. Когда я успел все это заметить и оценить? Я всего лишь однажды скользнул глазами по ней, не всматриваясь ни в какие детали. Лицо вообще мелькнуло общим планом, казалось бы. Черт бы побрал все эти фокусы подсознания.
Неужели Провидению, Случаю, или кто там заведует счастьем людей и всей их демократией, нельзя было обойтись без этой тривиальной картины: ты стоишь, как приконченный, нет сил двинуться, а любимая девушка уходит от тебя – практически с того места, где ты ее первый раз поцеловал, как следует, а она откликнулась, – по аллее, все дальше и дальше, вот уже почти не разобрать силуэт ее фигуры, вот она скрылась за поворот.
Конец.
Навсегда.
Кажется, перед тем, как повернуть, она махнула рукой. Хорошо, не махнула, сделала легкое движение. Если сделала – то мне, кому ж еще? Или вам, Лев Львович, только показалось? Сейчас же февраль, конец зимы. Вполне возможна игра света – авроры, которые в заполярье называют северным сиянием.
Может быть, это вовсе и не Вера сворачивала с аллеи.
Может быть, она и не приходила вовсе?
Черт бы побрал все органы чувств, а особенно зрение, вначале самое сильное, а затем самое слабое место всех людей и всех учителей. Давно уже нужны очки, как папе Карле, дострогавшему своего Буратино и бросившего шалунишку, по рассеянности, в очаг вместо кресла, расположенного напротив огня.
К врачу, несчастный, одинокий, полуслепой склеротик, страдающий сердечными перебоями и фобией современности. В понедельник.
Конец. Навсегда. Кому, скажите на милость, нужна была эта сцена, этот последний подарочек, прощальный привет?
Теперь эти кадры ничем не вытравить из памяти. Это же не свидание. И не прощание. Это, если называть вещи своими именами, убийство.
Только не через повешение, а через никому не нужную гуманность.
Да, это была моя женщина. Но это еще не повод добивать меня окончательно.
Сам справлюсь.
Верно, блюз?
Размышляя над тем, что же произошло между нами в конце 2006 года, я понял одну вещь. Вера сказала мне, что она «не готова»; она просила не торопить ее. Думаю, что она просила не ее не торопить; она не хотела, чтобы я торопился. Не стоило изо всех сил спешить к такому очевидному финалу.
А разве мог быть какой-нибудь иной финал, если разобраться?
Только в моем воображении, играющем радужными аврорами. Махнула рукой, не махнула, может, ее просто занесло на повороте…
Это же детский сад, а не жизнь. Пустота.
Девушка Вера была достойна любви, в этом я никогда не сомневался, и сейчас, спустя два месяца после того, как мы расстались, убедился в этом лишний раз.
Но вот почему же я был недостоин вместе с ней легким молодым шагом плестись в светлое будущее?
Неужели это какое-то особое искусство, которое мне никак не освоить?
К сожалению, я стал понимать, почему к чувству любви непременно добавляется чувство печали, как в блюзе. Нет, вовсе не оттого, что любовь рано или поздно пройдет, нет; оттого, что рано или поздно женщина обнаружит свою природу – пустоту, которая заставляет ее гениально приспосабливаться. Этот ее божий дар вызывает восхищение, но на корню убивает уважение. А нет уважения – уходит и любовь.
И я чувствовал свое бессилие справиться с проблемой, не мною созданной. И одновременно я чувствовал свою вину, вину мужчины, который должен был найти решение загадки.
Кроме того, у меня был личный мотив: мне так не хотелось возвращаться в свое одиночество, в свою пустоту, где так не хватало пустой женщины, недостойной уважения.
Очевидно, таков удел людей, наделенных умом, который обрекает их на непростительную глупость – обзавестись достоинством, ведущим в пустоту…
Что она выбрала, когда выбрала своего невзрачного, плюшевого мужа, имевшего претензию считать себя «хорошим человеком»?
Что она отвергла, когда отвергла меня, знающего цену хорошим и добрым людям?
Не знаю, что она выбрала, но убежден, что она отвергла пустоту, которую я выбрал… давно. Очень давно.
А может, я даже и не выбирал ее вовсе.
Это был выбор человечества. Меня забыли спросить. Так получилось. Несчастный случай.
Кстати, в моей коллекции был блюз под названием «Несчастный случай» (автор – Добрый Негр). Разумеется, он вошел в ту подборку, которую я презентовал Вере – там, у Озера, где плавали недоумевающие утки, нацепившие зимние перья и теперь изнывающие от жары, которая наступила вместе с расцветом цивилизации.
Пора мутировать, утки.
Приспосабливаться к новым условиям жизни.
13
Конечно, здесь бы и оставить поставленную точку. Но если ты не напишешь тринадцатую главу, это сделает кто-нибудь за тебя. Например, та же слепая судьба, страдающая провалами памяти. Вряд ли стоит ей доверять.
Да, долой маски. Автор этой повести – я, Лев Львович (если есть такие, кто еще не догадался; а они, рассеянные, всегда найдутся, во все времена). Я решил написать повесть «Пустота» и подарить ее Вере ровно седьмого ноября 2007 года, день в день.
Мотив этой бессмысленной и странной затеи, если уж маски содраны?
Видите ли, творчество – это первый (после любви, то есть в абсолютном исчислении – второй) способ сражаться с пустотой. Основной закон творчества мне известен по долгу службы: интрига в чувствах, а не в сюжете. (Я действительно вновь служу в Государственном вузе; а если служу, следовательно, исполняю свой долг.) Даже если вы пишете о мировой истории, об Аккадском царстве, о Цезаре или о кучке фарфорозубых желторотых, напавших на фантом Вавилона, то интрига все равно в чувствах, а не в сюжете.
Зачем же сражаться с пустотой – веществом, которое всех окружает, спросите вы? Вы сражаетесь по-своему, олигархи – по-своему. Зачем?
Не знаю. Вы застали меня врасплох своим детским, возможно, дурацким вопросом. У меня есть на него детский ответ. Вот, если угодно. Творчество – это еще и в буквальном смысле сражение с пустотой, заполнение пустоты: снежно-белая целина заполняется буквами, и безжизненное пространство оживает. Холодное белое поле наполняется буквами, из которых складываются слова, в которых пульсируют теплые чувства. Возникает физическое ощущение преодоления пустоты. Вы по-детски побеждаете Пустоту. Великое Ничто. Кажется, саму Смерть.