Для интереса современных экономистов к Хайеку есть и другая причина. Сегодня анализ рынка как механизма, порождающего благосостояние, идет в форме дискуссии между двумя сторонами: защитниками свободных рынков являются экономисты «неоклассической» школы, исходящие из предположений о сверхрациональном поведении участников рынка, вооруженных «рациональными ожиданиями», и о мгновенной расчистке рынков, и скептиками, относящимися к той или иной разновидности «кейнсианства», которые рассматривают ожидания как более проблематичные и считают, что ценовое приспособление происходит медленно. В полную противоположность этому Хайек основывает защиту рынков не на рациональности людей, а на их неведении! «Все аргументы в пользу свободы, или большая часть таких аргументов, покоятся на факте нашего неведения, а не на факте нашего знания»[8]. В понимании Хайека рыночные агенты следуют установленным правилам, отвечают на ценовые сигналы в рамках системы, возникшей в результате эволюции, – в рамках стихийно возникшего, а не сознательно выбранного порядка; при этом их действия приносят системе в целом непредусмотренные выгоды, которые невозможно было разумно предвидеть. С точки зрения современного экономиста, для которого эволюция и стихийность почти совсем не важны, это звучит странно[9].
Подход Хайека отличается от принятого у неоклассических экономистов и в другом отношении: он шире, он интегрирует экономическую теорию в широкую социальную философию, в нем намечены политические, правовые и моральные аспекты социального порядка. Неоклассики, напротив, чистые теоретики и не приобрели широкой поддержки. Леонард Реппинг, один из первых теоретиков «рациональных ожиданий», отмечает, что «многих молодых идеалистов привлекают концепции свободы и справедливости, а не эффективности и изобилия. Помимо своего вклада в экономическую теорию, Фридмен и Хайек создали мощную систему защиты капитализма как системы, способствующей либеральной демократии и личной свободе. Это привлекло к их идеям многих людей, далеких от экономической теории. У неоклассиков нет такой повестки дня»[10]. И в самом деле, последователи австрийской традиции нередко обладают широкими интересами, и междисциплинарный характер этой традиции делает ее привлекательной.
Ясно, что возрождение австрийской традиции обязано Хайеку не меньше, чем кому бы то ни было другому. Но являются ли его работы действительно «австрийской экономической теорией» – частью отдельной, узнаваемой традиции – или их следует рассматривать как оригинальный, глубоко личный вклад?[11] Некоторые наблюдатели обвиняют Хайека в том, что его поздние работы, особенно когда он начал отходить от чисто технических аспектов экономической теории, демонстрируют большее влияние его друга сэра Карла Поппера, чем Менгера или Мизеса; один критик даже говорит о «Хайеке I» и «Хайеке II», а другой пишет о «трансформации Хайека»[12].
Хотя до известной степени это вопрос о ярлыках, здесь есть и некоторые существенные моменты. Один таков: полезно ли вообще различать школы? Сам Хайек двойственен в этом вопросе. В первой главе настоящего тома, написанной в 1968 г. для «Международной энциклопедии социальных наук», он следующим образом характеризует собственное поколение австрийской школы: «По стилю мышления и по направленности интересов четвертое поколение все еще отчетливо проявляет свою принадлежность к венской традиции, но этих людей уже нельзя рассматривать как отдельную школу в смысле принадлежности к определенной доктрине. Величайшим успехом школы является ситуация, когда она перестает существовать, потому что ее основные идеалы становятся частью общего доминирующего учения. На долю венской школы выпал именно такой успех» (с. 68)[13].
Но похоже, что к середине 80-х годов он изменил мнение, и в своих текстах вполне определенно утверждал существование австрийской школы, работал, главным образом, в оппозиции к кейнсианской макроэкономике, которая сохраняется поныне[14]. Современные члены австрийской школы также не едины в этом вопросе: некоторые отчетливо сознают свою принадлежность к традиции, которую воспринимают как символ чести, а другие избегают каких-либо классификаций, придерживаясь фразы, что «нет никакой австрийской экономической теории», есть только плохая и хорошая теория. Трудно сказать, в какой степени это вопрос глубоких убеждений, а в какой просто способ убедить остальных, что нужно относиться серьезно к австрийской традиции.
Характер отношений между Хайеком и Мизесом представляет особый интерес. Бесспорно, ни один экономист не оказал большего влияния на мышление Хайека, чем Мизес, – даже Визер, у которого Хайек обучался в университете, но который умер в 1927 г., когда Хайек был еще очень молод; и собственные слова Хайека делают это вполне ясным (глава 4). К тому же Мизес явно выделял Хайека как самого яркого в своем поколении: Маргит фон Мизес вспоминает о семинаре ее мужа в Нью-Йорке, что «Лу встречал каждого нового студента с надеждой, что из него получится второй Хайек»[15]. Однако, как напоминает Хайек, он с самого начала не был вполне последователем: «Хотя я получил [от Мизеса] решающий импульс в критический момент моего интеллектуального развития, а также пользовался постоянной поддержкой в течение десятилетия, возможно, я сумел так много получить от него как раз потому, что не был его студентом в университете, не был тем невинным юношей, который принимал бы его слова как откровение, но пришел к нему уже подготовленным экономистом, получившим подготовку в параллельной ветви австрийской экономической теории (в школе Визера), откуда я под его влиянием постепенно, но не до конца, ушел»[16].
Есть две часто обсуждаемые области разногласий между Хайеком и Мизесом: дискуссия об экономическом расчете при социализме и «априорная» методология Мизеса. Вопрос о социализме заключается в следующем: действительно ли социалистическое хозяйство «невозможно», как заявил Мизес в 1920 г., или оно просто менее эффективно и трудно реализуемо. Хайек теперь утверждает, что «вопреки распространенному неверному представлению, главный тезис книги не в том, что социализм невозможен, а в том, что он не может обеспечить рациональное использование ресурсов» (с. 156 наст. изд.). Такое истолкование само по себе спорно. Хайек здесь выступает против стандартного взгляда на экономический расчет, как, например, у Шумпетера в книге «Капитализм, социализм и демократия» или у А. Бергсона в «Социалистической экономической теории»[17]. Согласно этому взгляду, исходное утверждение Мизеса о невозможности экономического расчета при социализме было опровергнуто Оскаром Ланге, Аббой Лернером и Фредом Тейлором, а позднейшая модификация этого утверждения Хайеком и Роббинсом сводится к тому, что социалистическое хозяйство возможно в теории, но трудно реализуемо, потому что знание децентрализовано, а стимулы слабы. Ответ Хайека в процитированном выше тексте, что действительную позицию Мизеса поняли неверно, получил поддержку у ревизионистского историка дискуссии о возможности экономического расчета при социализме Дона Лавоя, который утверждает, что «центральные аргументы, усовершенствованные Хайеком и Роббинсом, представляют собой не отход от позиций Мизеса, но, скорее, ее прояснение, ориентированное на позднейшие версии централизованного планирования… Хотя комментарии Хайека и Роббинса о трудностях расчета [в позднейших версиях] вызвали неверное понимание их аргументов, в главном они остались вполне в рамках первоначальной логики Мизеса»[18]. Израэл Кирцнер сходным образом утверждает, что позиции Мизеса и Хайека следует рассматривать совместно, как раннюю попытку разработать в рамках австрийской традиции подход к рыночному процессу как к «предпринимательству и открытию»[19].
Во-вторых, существует утверждение Мизеса, что экономической теории (в отличие от истории) присущ чисто дедуктивный характер, что она является исключительно априорной наукой, не требующей эмпирического подтверждения своим выводам. Ясно, что Хайеку было нелегко принять эту позицию, и временами он пытался доказать, что позиция Мизеса на деле более умеренна, а порой он просто дистанцировался от своего наставника. Во вторичной литературе можно встретить обсуждение вопроса, представляла собой или нет опубликованная в 1937 г. плодотворная статья Хайека «Экономическая теория и знание» решительный отход от Мизеса в пользу «фальсификационизма» Поппера, в соответствии с которым эмпирические свидетельства могут быть использованы для того, чтобы фальсифицировать теорию (но не для того, чтобы с помощью индукции верифицировать ее)[20]. Эта статья утверждает, что в то время как экономический анализ индивидуального действия может быть строго априорным, изучение межличностного обмена требует эмпирических предположений о процессе обучения и о передаче знания. Сам Хайек сообщает, что начиная с 1937 г. «автор настоящей статьи… в то время в целом не понимая, что он просто развивает забытую часть традиции Менгера, что хотя чистая логика выбора, с помощью которой австрийская традиция интерпретирует индивидуальные действия, и в самом деле является чисто дедуктивной, но, как только объяснение переходит к межличностной активности на рынке, решающими оказываются процессы передачи информации между индивидами, т. е. чисто эмпирические явления (Мизес так и не ответил на эту критику, но точно также он не изменил свою вполне законченную и развитую систему)» (с. 72 наст. изд.) Также верно и то, что Хайек впервые познакомился с работами Поппера в начале 30-х годов, и что уже в 1941 г. демонстрировал отход от позиции Мизеса[21]. Влияние Поппера начинает сказываться, как только интересы Хайека сдвигаются от теории ценности к теории знания; есть предположения, что Хайекова критика централизованного планирования частично связана с попперовской идеей непредсказуемых последствий теории – попытка планирования оканчивается неудачей, потому что мы не можем заранее знать все последствия знания, которым мы уже располагаем[22].
Следует также отметить, что позднейшее акцентирование Хайеком эволюции и стихийного порядка не разделялось Мизесом, но элементы продвижения в этом направлении встречались у Менгера. Ключом к этому различию может быть утверждение Хайека, что «Мизес был в гораздо большей степени наследником рационалистической традиции Просвещения и континентального либерализма, чем английского… в отличие от меня»[23]. У Хайека часты ссылки на два типа либерализма: континентальный либерализм, или утилитаристская традиция, которая подчеркивает рациональность и способность человека изменять свое окружение, и английская традиция прецедентного права, которая акцентирует стихийные силы эволюции и ограниченность разума. Как писал Хайек в 1978 г., спустя пять лет после смерти Мизеса: «Я, в частности, не согласен с утверждением Мизеса, которое изложено в главе 33 (параграф 2). У меня всегда возникали проблемы с этим основным философским утверждением, но только сейчас я в состоянии сформулировать природу этих проблем. Мизес утверждает в этом отрывке, что либерализм „рассматривает все виды общественного сотрудничества как эманацию разумно понимаемой пользы, когда всякая власть базируется на общественном мнении, а потому невозможны действия, способные помешать свободному принятию решений мыслящим человеком**[24]. Сегодня я полагаю, что неверна только первая часть этого утверждения. Крайний рационализм этого утверждения, которого Мизес как истинное дитя своего времени не мог избежать и с которым он, возможно, так и не расстался, теперь мне представляется совершенным заблуждением. Бесспорно, что рыночная экономика стала преобладающей формой не в силу разумного понимания ее выгод. Мне представляется, что основное в учении Мизеса – это демонстрация того, что мы приняли свободу не потому, что поняли, какие выгоды она могла бы принести; что мы не изобрели и, конечно же, не были достаточно умны, чтобы изобрести тот строй жизни, который начали слегка понимать только спустя долгое время после того, как увидели его действие. Человек сделал выбор в пользу него только в том смысле, что он научился отдавать предпочтение чему-то из уже существовавшего, а по мере того, как росло понимание, он смог и усовершенствовать условия своей деятельности» (с. 174).
Хайек опасается, что «крайний рационализм» континентального подхода ведет к тому, что он называет «ошибкой конструктивизма», – к представлению, что никакой социальный институт не может быть благотворен, если он не является результатом сознательного проекта. Ему представляется, что именно это составляет основу социалистического понимания: поскольку рынки никем не созданы, сознательно созданная искусственная система, навязанная, как водится, сверху, сможет функционировать лучше, чем естественная и децентрализованная[25].
В результате современная австрийская школа вполне могла расколоться на противостоящие лагеря: «твердых мизесовцев», являющихся «социальными рационалистами» и «крайними априористами», и «хайековцев», которые подчеркивают стихийность социального порядка и ограничения рациональности. (Существует также и третья группа – «радикальных субъективистов», которые следуют за Дж. Л. С. Шэклом и Людвигом Лахманном, отрицая возможность какого бы то пи было экономического порядка). Различия между этими группами сохраняются, а природа взаимоотношений между Мизесом и Хайеком так до конца и не понята. Остается добавить, что будущее покажет, какое влияние все это окажет на жизнеспособность школы.
1871 год, когда Менгер опубликовал свои «Основания» и на свет появилась австрийская школа, примечателен и другим: в том самом году Бисмарк создал Германский рейх. Хайека глубоко интересовала судьба Германии после Второй мировой войны; он был убежден, что перспективы возрождения либерализма в международном масштабе решающим образом зависят от восстановления интеллектуальной жизни в Германии. Эссе, расположенные в части II, посвящены как раз этим вопросам.
Хайек был убежден в необходимости международной научной организации либералов, и ради этого в 1947 г. он организовал конференцию, которая заложила основы общества Мон-Пелерен. Частично его озабоченность объясняется той ролью, которую играли экономисты во время войны. Впервые в истории большое число профессиональных экономистов вошло в состав правительственных органов планирования: регулировать цены, как это делало в США Управление по ценам, возглавлявшееся Леоном Хендерсоном, а потом – Джоном Кеннетом Гэлбрейтом; либо изучать военное снабжение (позднее это стало известно как «исследование операций»), чем занималась группа статистических исследований Колумбийского университета; либо оказывать всевозможные консультационные услуги. Все это было совершенно беспрецедентно и очень встревожило либералов. (Хайек хотя и получил британское гражданство, но как австриец по рождению не был допущен к соответствующим работам.)
Интеллектуальный климат этого периода легко представить по реакции экономистов на решение министра Людвига Эрхарда освободить цены и заработную плату в только что созданной Западной Германии. Гэлбрейт в 1948 г. уверял коллег, что «нет ни малейшей возможности обеспечить восстановление Германии с помощью полной отмены [контроля и регулирования]». Уолтер Геллер, позднее ставший председателем Совета экономических экспертов при Джоне Кеннеди, двумя годами позже добавил, что «позитивное использование [поддерживаемых мною] мер фискальной и денежной политики не гармонирует, строго говоря, с ортодоксальной политикой свободных рынков, которую выбрала нынешняя администрация Федеративной Республики Германия»[26]. Хайек приводит воспоминания самого Эрхарда: «Он сам с ликованием рассказывал мне, как в воскресенье перед публикацией знаменитого декрета об освобождении цен и введении новой немецкой марки командующий американскими войсками в Германии генерал Клэй позвонил ему и сказал: «Профессор Эрхард, мои советники утверждают, что вы совершаете грандиозную ошибку», – на что Эрхард, по его собственным словам, ответил: «Мои советники говорят то же самое»» (с. 230)[27].