– Бача… срочно сюда… Сейчас я позову…
– Только ты и никого больше, – шепотом произнес Уроз.
Любое постороннее лицо, любой чужой голос были ему невыносимы. Как только он вытянул сломанную ногу на свежей глине садика и расположил тело так, чтобы поменьше болела рана, Уроз получил от контакта с землей, от ручья с его журчанием, от дерева с его тенью такой заряд блаженства, что ему уже ничего не хотелось ни от кого-либо, ни, в первую очередь, от самого себя.
– Сейчас, сейчас… я тебе обещаю… ты сейчас все получишь… – воскликнул Мокки.
И побежал во внутреннее помещение чайханы.
– Ладно, ладно… – тихо сказал Уроз. Единственным его желанием было как можно скорее вкусить это удивительное счастье – перестать существовать и знать об этом. Но человеческое тело не позволяет слишком долго игнорировать его требования. Когда Мокки приподнял голову Уроза и поднес к потрескавшимся губам голубой исталифский кувшин, полный воды, Уроз опустошил его, не отрываясь, и отрывисто, даже грубо потребовал: «Еще!» А когда он утолил жажду, его стал терзать голод. Он с жадностью стал раздирать теплые, мягкие, тонкие лепешки, принесенные Мокки, заворачивал в них горячие жирные куски шашлыка, сорванные с шампура, и жадно, как волк, поедал. Едва насытившись, он почувствовал смертельное желание немедленно уснуть и действительно заснул, прислонившись спиной к стволу ивы.
Только после этого Мокки уселся рядом с ним по-турецки на землю и тоже стал есть. Он не отрывал от Уроза взгляда и после каждого глотка покачивал головой со счастливым выражением лица. Как же он хорошо поел, Уроз! Как же он крепко спит!
Мокки всю свою жизнь был слугой, работал то чабаном, то конюхом, всю свою жизнь он был обязан ухаживать за животными и людьми. Поскольку он был по натуре добр и физически силен, то не уставал радоваться жизни. Баран, нагулявший, благодаря его уходу, много жира и шерсти, конь, ставший гладким и сильным, в полной мере удовлетворяли его самолюбие и его потребность в нежности.
С такой же нежностью и гордостью смотрел он на спящего Уроза. Он не задумывался над тем, любит ли он его, как не спрашивал он себя и о том, любит ли он Джехола, когда почищенный скребницей, накормленный и напоенный им жеребец засыпает на свежей, приготовленной им подстилке. И вот сейчас, покачивая головой и улыбаясь всем своим почти безусым широким лицом, в узких глазах которого светились преданность и радость доброго веселого парня, Мокки думал о том, что доставил бы Уроза в родные степи Меймене целым и невредимым, даже если бы ему пришлось нести его до дома на руках.
* * *
Жара постепенно спадала, небо слегка потускнело. В листве дерева, под которым спал Уроз, послышались первые, пока еще совсем негромкие голоса невидимых птиц, возвещавшие приближение вечера.
А Уроз все спал. Разбудил его шум, когда в чайхану ввалилась большая группа вышедших из автомобиля людей. Они приехали с севера в старой, буквально держащейся на честном слове машине и стали заказывать одновременно кто черного чаю, кто зеленого голосами, осипшими от дорожной пыли и гуляющих по горным перевалам Гиндукуша ледяных ветров.
Не открывая глаз, Уроз потянулся, пошевелил сначала руками, потом здоровой ногой. Осторожно попробовал, как двигается другая нога. Острая боль тут же дала о себе знать. Но это уже была привычная, послушная ему боль, как бы ставшая частью его самого. Уроз с облегчением вздохнул. Он чувствовал себя хорошо. Усталость прошла. Преследовавшие его страхи и чувство стыда тоже исчезли.
В листве над его головой все громче, все слаженнее звучал хор пернатых, аккомпанировавший мыслям Уроза, который пришел к выводу, что в конечном счете его падение было случайностью, досадной случайностью. Конечно, из-за нее ему не удалось выиграть Королевский бузкаши. Но теперь ведь такие игры будут проводиться каждый год. Главное – поскорее добраться до родных мест и выздороветь. А там видно будет… Он остается все тем же Урозом, и к тому же теперь ему принадлежит Джехол.
Тут он открыл, наконец, глаза и встретился взглядом с саисом, сидевшим на корточках напротив. Он произнес умиротворенно:
– Я хорошо поспал, Мокки.
– Клянусь Пророком, ты прав, – воскликнул саис. – А сейчас ты получишь самый черный, самый горячий и самый сладкий чай, какой только бывает, чтобы взбодрить кровь человека! Бегу, бегу за ним.
Уроз взглянул на гигантские горные вершины и на небо над ними. По мере того как солнце садилось, все принимало свой изначальный цвет, все оживало. Небосклон словно вибрировал всеми оттенками голубизны, а на склонах гор появлялись там и сям алые краски, предвестники пурпурных сумерек.
Но Урозу, привыкшему к бескрайними равнинам, не нравились эти каменные стены вокруг. Они приближали горизонт, зажимали его в скалистые тиски. Опустив взгляд, он вернулся в свой привычный мир. Чайхана в степи, чайхана в горной долине, чайхана на головокружительном перевале, обдаваемом ледяным дыханием вершин и ущелий, и даже чайхана в безводной и безжизненной пустыне – это всегда все равно чайхана, всегда один и тот же приют для путника. Та же негромкая песня великана-самовара из красной меди, тот же запах бараньего жира, тот же аромат душистого чая, те же крики слугам-мальчишкам. Здесь Уроз чувствовал себя, как дома.
Да и путники, сидевшие тут и там по-турецки, были ему не совсем чужими. Купцы из Кандагара, ездившие закупать кожи каракуля и мерлушки в Мазари-Шариф и ковры в Меймене, – он часто встречал точно таких же в этих двух провинциях на базарах, на террасах постоялых дворов и узнавал их по особой свойственной им манере завязывать чалму и по длинным бородам, обильно сдобренным хной.
Саис вернулся с подносом, уставленным чайниками и чашками, и присел напротив Уроза.
– Джехол устал еще больше, чем ты. Спит до сих пор.
– Ему надо как следует отдохнуть. Мы двинемся дальше только завтра, – сказал Уроз.
Он посмотрел на усталые глаза Мокки, покрасневшие от пыли, солнца и бессонной ночи, на дырявый, состоящий практически из одних лохмотьев чапан, до смешного короткий на его длинном теле, и подумал: «Мне давно уже надо было купить ему другой».
Уроз при этой мысли не задавался вопросом, любит ли он Мокки, но на этот раз его улыбка не походила на волчий оскал.
* * *
Чай они пили, шумно втягивая его в себя вместе с воздухом, поскольку он был очень горячий. К тому же так он казался им более вкусным. Наслаждались чаепитием они молча. Тем временем птичий гомон в ветвях ивы становился все громче. Тень от дерева добралась уже до плеч Мокки. А косые лучи солнца, проникавшие под навес, придавали яркости и красномедному цвету самоваров и красочной посуде, и ярким рисункам на побеленном фасаде дома.
Кандагарские купцы закончили трапезу и расплатились. Хозяин чайханы вышел проводить их. Это был очень подвижный седобородый старичок, походивший из-за своего вытянутого профиля, седоватых волос и живого выражения глаз на серую мышь. Он сказал:
– Дорога дальше хорошая и надежная, и вы скоро будете в Кабуле. Жалко все-таки, что вы опоздали на один день. Вчера в это же время там состоялся Королевский бузкаши.
Услышав эти слова, Мокки вздрогнул и открыл рот. Резким жестом Уроз заставил его молчать и не шевелиться. Потом провел рукой себе по лбу. Возможно ли? Вчера! Только вчера!
Хозяин чайханы продолжал со вздохом и явным сожалением в голосе:
– Люди-то в Кабуле, небось, только об этом и говорят. Вот будет интересно послушать!
Старейший из купцов, судя по длине и обильной окраске бороды, ниспадавшей на богатые одеяния, возразил так, будто его уязвили в самом его достоинстве:
– Будь спокоен, меня они не удивят. Бедняги! До вчерашнего дня ждать своего первого бузкаши. В то время как я… Такого, как видел я, они никогда не увидят!
– Расскажи, о почтеннейший, расскажи и нам! – стал упрашивать хозяин чайханы.
И, не дожидаясь ответа, повернулся к террасе с криком:
– Бача! Эй, бача! А ну, неси сюда поживее мои подушки, мой чай, мои печенья, мое варенье.
Толстый купец медленно погладил свою огненную бороду, словно колеблясь, но ноги его уже начали медленно складываться, готовые вот-вот превратиться в сиденье. Спутники его последовали его примеру.
Нет, не успеть им к назначенному часу в Кабул. Такое здесь дело! Время проходит… А хороший рассказ остается.
* * *
Все необходимое – чашки, чайники, угощения и сладости – были тут же принесены, расставлены и разложены перед всеми. Оба бачи не меньше хозяина хотели услышать рассказ. Обслужив, они тоже уселись по-турецки в круг любопытных.
А между тем кандагарский купец не спешил. Спешить не полагалось по этикету, да и надо было разогреть любопытство. Он с наслаждением попил чаю с медовым печеньем, отведал варенья на бараньем жире и поблагодарил хозяина. Выдержал паузу. Затем обеими руками провел по своей огненной бороде. Все приготовились слушать.
– Много-много лет тому назад, – сказал он, – отправился я раз верхом, как все в ту пору, в поездку по северным провинциям. Хотелось купить самые лучшие шкурки каракуля. Это оказалось делом нетрудным. В Меймене они все отличные. Моим партнером был Осман-бай, богатейший и честнейший во всей округе человек.
Прислонившийся к дереву Уроз и Мокки, сидящий на собственных пятках, обменялись долгим взглядом. Осман-бай! Услышать его имя так далеко от дома!
Купец продолжал:
– Так вот, в ту пору Осман-бай женил своего младшего, своего любимого сына. Люди добрые! Что это был за праздник! (Тут рассказчик вознес глаза к небу, а борода его колыхнулась, словно язык пламени на ветру.) Что за свадьба! Она продолжалась семь дней и семь ночей. К Осман-баю в гости съехались губернаторы и генералы из трех провинций. И вожди племен – тоже. Некоторые приехали даже из Ирана.
А на седьмой день праздника им показали бузкаши.
Финиш, или Круг справедливости, как они испокон веков его там называют, – вы-то об этом услышали только вчера – этот самый Круг справедливости находился напротив того места, где сидел Осман-бай и его самые именитые гости. У ног его были свалены шелковые чапаны, драгоценные ковры, инкрустированные серебром ружья. А чуть в стороне чабаны сторожили каракулевых овец и породистых верблюдов, украшенных помпонами и перьями. И все это – чапаны, ковры, оружие, скот – все предназначалось победителю игр и наездникам, которые проведут самые блестящие атаки и покажут самые интересные приемы.
– Возможно ли такое? Раздавать столько богатств? – воскликнул хозяин чайханы.
В ответ купец только возвел к небу свои огромные карие глаза, обведенные краской. Ну что можно сказать по поводу такого невероятного невежества?
Мокки прошептал на ухо Урозу:
– А ты знаешь, он ведь говорит правду. Свадьба состоялась как раз в тот год, когда я родился и…
– Молчи, – ответил Уроз беззвучно, одними губами, побелевшими от волнения.
Ну как можно быть таким глупым и ничего не понимать? Он даже не почувствовал, как при имени Осман-бая пришла в движение какая-то могучая сила и что теперь надо было только внимательно, от слова к слову, следить, улавливать, подстерегать ее приближение.
– Перед началом состязания, – продолжал рассказчик, – с десяток наездников в старых чапанах и круглых шапках с оторочкой из лисьего или волчьего меха подъехали поприветствовать Осман-бая. Это были его чопендозы. С ними был один человек, вид которого меня удивил. Он весь был седой с лицом, покрытым морщинами. Передвигался он с трудом, что свидетельствовало о неоднократном переломе у него костей. На лице его сохранялись следы старых шрамов. Среди молодых и гибких всадников он выглядел не на месте. Я спросил у соседа: «А этому сколько лет?» И тот ответил: «Столько, сколько надо, чтобы вон там, среди чопендозов нашего хозяина, мы могли видеть его сына». «Ах вот оно что! – сказал я. – Значит, старик не участвует в бузкаши». «Участвует, как и все остальные, – ответил мой сосед. – Вся разница состоит в том, что он сидит на своем собственном коне».
Кандагарский богач, увлекшись воспоминаниями юности, резким взмахом развел руки в стороны от бороды.
– Так вот, в первой же схватке, – воскликнул он, – клянусь Пророком, этот старейший из чопендозов доказал, что он является одновременно и самым опасным. Во всех баталиях он был всегда в самой гуще борьбы и ближе других к туше козла. А конь его превосходил всех остальных и в силе, и в резвости, и в сообразительности… Да, друзья мои, уверяю вас, что этот старый наездник был прекрасен и на него было приятно смотреть. А поскольку Осман-бей, гостеприимство которого было беспредельно, велел оседлать для меня лошадь, я смог вблизи наблюдать за стариком в течение всей игры.
– Велик Аллах и велик Пророк его, – сказал хозяин чайханы. – Ну, а дальше, дальше-то что?
– Если бы я стал все рассказывать, то никогда бы не закончил, – сказал кандагарец. – Много часов прошло, и много верст они проскакали, много коней уже гуляли на свободе, чьи хозяева валялись в степи, выбыв из игры, раненые и покалеченные, когда старый чопендоз завладел тушей козла. Но что интересно, он не стал пытаться, как остальные, державшие тушу до него, вернуться и прорваться к Кругу справедливости. Он поскакал прямо вперед. А поскольку конь его был самым резвым и самым выносливым, то он увлек за собой в бесконечную степь и всех остальных.
Сложился ли у него в голове такой план заранее? Возможно, что и так: ведь он знал местность лучше других. Или же он просто воспользовался случаем? Не знаю, не могу сказать. Но вот как все было… В степи вдруг появилась одинокая пастушеская хижина, и он придержал коня. Другие тут же подскакали к нему. И вот тут старик впервые подстегнул лошадь, и они понеслись к домику с такой скоростью, что я было уже подумал: ну вот, сейчас разобьются о стену. Но в последний момент жеребец вдруг взмыл в воздух и полетел, да-да, полетел и опустился на плоскую крышу хижины.
У кандагарца пересохло в горле. Он захотел налить себе чаю. Но чайник оказался пуст. Молоденький слуга помчался к самовару с криком:
– Ради Аллаха и его Пророка, подожди меня, не рассказывай дальше.
Уроз неподвижно сидел с закрытыми глазами, с застывшим лицом, с окаменевшим телом. Только плетка в судорожно сжимавших ее рукоять пальцах слегка извивалась, будто умирающая змея.
– Вот, достойнейший господин, пейте, – сказал бача, вернувшийся с чаем.
Кандагарский купец напился и продолжал:
– Да, тот прыжок, какой совершил старый чопендоз на своем жеребце, был поистине необыкновенен. Лучшие всадники трех провинций на лучших конях того края напрасно попытались, но не смогли повторить того, что сделал он. Многие не сумели вовремя свернуть и разбились с размаху о стену дома. Другие же рванулись, заставили своих лошадей прыгнуть, но ни одна из них не обладала такой сноровкой и силой, как его конь. Многие лишь покалечили своих скакунов. А тех, кто подскакивал до уровня крыши, старый чопендоз ударом плети по лицу отбрасывал назад. А некоторых, чтобы поиздеваться над ними, бил просто мохнатой тушей козла, что приводило их в бешенство.
Но победителем старик в этот момент еще не был. Десятки уцелевших наездников на здоровых лошадях окружили дом, как стая волков окружает жертву, достать которую она еще не может, но уже не сомневается, что достанет.
Тут сын старого всадника крикнул изо всех сил: