Бросил институт, связался с подозрительной компанией и пустился во все тяжкие. Мне захотелось посмотреть мир. Я думал, что он огромен, а оказалось, что умещается в пакетике героина. Нет, до героина я не докатился. К счастью. Но другими наркотиками баловался. Пил, курил, ну и так далее по списку. Меня носило сначала по стране, потом по миру. Сначала на «Порше», потом на мотоцикле, а под конец пешком. Я промотал все до цента, а родители отказались дать еще денег. Подробностей этого периода моей жизни не помню, все было смутно. Я вел жизнь хиппи, не брился и отрастил волосы до плеч. Я имел много женщин в период свободной любви, но не помню ни одной. Все было смутно. Лет через пять мне все это осточертело.
Однажды я проснулся в грязном номере дешевой гостиницы, в стране, абсолютно мне чужой, голова болела, язык ворочался с трудом. Я посмотрел в потолок и подумал именно так: мне все это осточертело. Что богатство-рабство, что нищета-свобода-ото-всех-обязательств приедаются. С первым расстаться легко, из второй выбраться трудно. Но у меня-то был шанс! Я родился под счастливой звездой, которая все еще мне светила.
И я вернулся в отчий дом, помылся, постригся, завязал с выпивкой и наркотиками, после чего залег на диване перед телевизором. Сначала мир принадлежал мне, потом я ему, а потом мы стали друг другу безразличны и отдалились на расстояние от дивана до телевизора. Он был там, а я здесь. Я изменял его, как хотел, при помощи пульта. Он не сопротивлялся. Меня это устраивало. Мы нашли, наконец, компромисс. Родители меня не трогали, они были счастливы уже тем, что я дома.
Через два года я встал, побрился, надел джинсы и футболку из последней коллекции обожаемого мамой кутюрье и отправился в модный ночной клуб. По случаю моего возвращения из дальних странствий мне был куплен новый «Порше», и я, наконец, вывел его из гаража. Машина не показалась мне ни плохой, ни хорошей. Это была просто машина. Я подумал, что могу обойтись и автомобилем для среднего класса. Без разницы. Я потерял вкус к жизни, я больше не чувствовал скорости: плелся по трассе не больше сотни, и на меня таращились водители «мерседесов» и «тойот». Правда, сигналить не решались, все ж таки я был на «Порше».
В клубе я встретил старых друзей. Выпил, сделал пару затяжек марихуаны, облобызал с десяток моделей и дал себя облобызать десятку девушек из хороших семей, потенциальных невест. Я по-прежнему оставался для них своим, но все они оказались мне чужими. Мне было ни хорошо, ни плохо. Мне было все равно, и я понял, что выработался иммунитет. Я вышел из подросткового возраста и стал, наконец, взрослым человеком. И в таком месте делать мне больше нечего.
А где мое место? Я вернулся домой и решил, что пойду работать. И тут вновь сказалось замедленное развитие. По логике вещей я должен был бы занять кресло в совете директоров в компании, принадлежащей моему отцу. Стать руководителем отдела, к примеру, маркетинга, в котором не смыслю ни черта. Ровно столько же не смыслю и в работе других отделов, но это мало кого волнует. Меня всегда прикроют. Есть наемные работники, дети простых смертных, зато умненькие и образованные. Карьеристы. Я цинично это использую, потому что у меня выработался иммунитет. Я никого не люблю, но и ненавидеть разучился. Мой пульс бьется ровно, и даже хорошенькая секретарша рядом со мной может расслабиться: я ее не трону. Я отсижу положенное в совете директоров, потом женюсь на дочери генерального директора фирмы-партнера, произойдет долгожданное слияние капиталов. Это и есть моя задача. Я займу кресло генерального, у моей жены родится пятеро детей. Три дочери и два сына. Старший будет учиться в элитном колледже, потом поступит в МГИМО, окончит его, займет одно из кресел в совете директоров, женится на дочке генерального директора фирмы-партнера, произойдет долгожданное слияние капиталов… И так далее. Бизнес должен развиваться, как и шоу должно продолжаться.
Дочерей выдам замуж за топ-менеджеров, чтобы укрепить свою империю. А младший сын… Тихий глубокий вздох. Пусть с ним случится что-нибудь особенное. Жаль, что у меня нет старшего брата. Очень жаль. Я прекрасно знаю, чего от меня хотят. Чего от меня ждет отец, о чем втайне молится мать. Но в моей жизни наступил период, когда хочется всего добиться самому. Это со временем тоже проходит, юношеский максимализм. Как и подростковый бунт сходит на нет, когда перестают играть гормоны. Но у меня замедленное развитие. В тот момент, когда мои ровесники уже нагулялись, женились, остепенились и вошли в колею, я прусь прокладывать собственную. Это пройдет. Но сначала я узнаю, чего стоит Леонид Петровский. Без папы, сам по себе. Какова его цена? Сколько он может заработать как «Леонид Петровский – сам, бля, – без ансамбля».
Отец не стал возражать. Он только спросил:
– Кем же ты хочешь стать?
– Писателем, – ответил я.
– Писателем? – Его густые брови поползли вверх.
Надо сказать, что я ничуть не похож на отца. Он невысокого роста, коренастый, широкий в плечах. Массивный, я бы сказал. И значительный. А я вертлявый. Мы друг друга плохо понимаем, но он терпелив. Он умеет ждать. Иначе не заработал бы столько денег. Вот у кого выдержка! Когда я сказал, что хочу стать писателем, он спокойно ответил:
– Ну, что ж. И с чего же ты начнешь?
– Я подумаю.
Я чувствовал: во мне живет творец. Но кто? Писатель, художник, музыкант? Все признаки налицо: мое разгильдяйство, склонность к авантюрам, любовь к выпивке и неуемная тяга к женщинам при ненависти к бизнесу отца, равно как и к любому другому. Я охотнее отрезал бы себе ухо, как Ван Гог, чем сел за стол переговоров в конференц-зале. Кто я, если не творец? Надо подумать, как это реализовать.
Думал я с месяц. И даже пробовал писать. Впечатлений у меня была масса. И богатый жизненный опыт. Я ведь объездил весь мир, причем не без пользы для населяющей его прекрасной половины человечества. Я мог бы все это описать. Свою жизнь, свои приключения. Я даже сел за комп, создал файл, назвал его «роман» и поставил вверху чистого листа: «Глава 1». Первую фразу рожал день. После чего подумал: не так-то это просто. Такими темпами роман я допишу к пенсии. А к тому времени все забудется, чувства притупятся. Хорош же я буду, описывая приключения двадцатилетнего юноши, находясь одной ногой в могиле! Короче, мой роман завис, как неисправный комп.
Значит, начинать надо не с этого. Требовалась перезагрузка…
Я зашел в Интернет. Стал изучать биографии современных писателей. Отечественных и зарубежных. Оказалось, что большинство из них пришли в литературу из журналистики. Сначала писали статьи для газет и журналов, потом плавно перешли к повестям и романам. И я решил стать журналистом. Улавливаете логику? Так я и сказал отцу. Он предложил воспользоваться связями и… Я запротестовал:
– Сам!
Так началась моя трудовая биография. Три курса МГИМО и замечательные губы сыграли свою роль. Редакторы-женщины охотно брали меня на работу. Но из первого же периодического издания я с треском вылетел через месяц. Мне поручили взять интервью у одной популярной певички. К несчастью, я хорошо ее знал. Слишком хорошо. Дело в том, что я – завидный жених. Единственный наследник огромного состояния, особняк на Рублевке, вилла на Лазурном берегу, ну и замечательные губы… Уж сколько женщин пытались поймать меня в свои сети! Я – лакомый кусочек, и на меня всегда идет охота. Особенно среди певичек, моделек или актрисок, приехавших из провинции и в одночасье вспыхнувших на звездном небосклоне, чтобы так же быстро и сгореть. Единственный их шанс – выйти замуж за такого, как я. И стать светской львицей, такой же, как моя мать.
Та, у которой предстояло взять интервью, в свое время меня чуть было не зацепила. У нас случился короткий, но бурный роман, и мне с огромным трудом удалось увернуться от брошенной сети. Девица сказала, что беременна, и я уже был готов. Спасибо папе! Ни он, ни мама ничего не имеют против женитьбы единственного сына и появления пяти внуков. Напротив. Но мне в ту пору едва исполнилось двадцать. А она была лет на пять старше. Папа сказал: рано. Теперь мне почти тридцать, и он недоумевает: когда же? Тогда было рано, а теперь поздно. Период «в самый раз» я незаметно проскочил, – меня как раз мотало по миру, и ни одна из женщин в памяти не удержалась.
Эпизод с певичкой я помнил. Она, полагаю, тоже не забыла. С тех пор прошло лет десять. Ей перевалило за тридцать, кому как не мне это знать! Она же во всех интервью говорит: двадцать пять. В общем, слушать, как она нагромождает одну ложь на другую, мне было неинтересно.
И я обратился за консультацией к своей ослепительной матери, которая знает всех и вся. И мама рассказала мне во всех подробностях, чем, с кем и как занимается поп-дива и почему ее карьера идет в гору. Все это я и написал. С маминых слов. Уж маме-то я верю!
Разразился жуткий скандал. Я бы даже сказал: скандалище! И хотя главный редактор потерла руки «жареные факты нам нужны» и «давненько не поддавали такого жару», меня таки выперли. Певичка подала на газету в суд. Аргумент веский: журналист перед ее очами даже не предстал. Какое там согласовать материал! Хорошо, что я взял псевдоним. Не мог же я устраиваться на работу под собственным именем! Певичка так и не догадалась: откуда? Кто источник? Кстати, написал я чистую правду. Я вообще врать не умею. И не люблю. Газете вчинили такой иск, что мама не горюй! Она и не горевала. Моя мама. Сказала: «Это не та работа, которая тебе нужна, Леня». Но я упрям. Должно быть, в отца, который всего добился терпением и трудом. И я вновь отправился искать работу.
В следующей редакции я продержался полгода. На этот раз мы не сошлись характерами с женой главного. То есть она-то сошлась и захотела «стать мне лучшим другом», параллельно «повышая мою квалификацию», а я понял, что мне этого не нужно. К тому же я втайне симпатизировал главному. Настолько, что не мог наставить ему рога. И я потихоньку смылся.
На следующей работе у меня случился бурный роман. Мы слишком много времени проводили вместе. Взыграло ретивое, нахлынули чувства. Я вовремя опомнился. И это мать моих будущих детей?! Дымит, как паровоз, бутылками глушит текилу, литрами кофе. Да, она умна, я бы даже сказал, талантлива. Вот из нее получится писатель. То есть писательница. Такие и идут из журналистики в литературу. Но я-то здесь при чем? Если туда пойдет она, мне дорога закрыта. Два писателя в семье – это многовато. Даже я это понимаю. Что же касается детей… Сомневаюсь, что она сможет родить хоть одного ребенка. Не говоря уже о его здоровье. Нет, этого я допустить не могу. Если дело дойдет до совета директоров (а я уже к этому близок), то тут только слияние капиталов. Без вариантов. И пятеро детей.
В общем, я ушел. А Москва – большая деревня. Сменить за короткое время три редакции – это уже диагноз. В четвертую меня не взяли. В пятую тоже. Какое-то время я был без работы. К тому моменту, чтобы не выделяться, я стал жить, как все мои ровесники, сами зарабатывающие на хлеб насущный. По средствам. Не считая шмоток, которыми меня снабжала заботливая мама. Но ей я отказать не могу. Ведь я нежный и любящий сын, поэтому и хожу до сих пор в ботинках за семьсот долларов. И это еще самые скромные! Но пуповину я оборвал – снял квартиру, поменял машину, питался преимущественно в фаст-фуде, да в ресторанах и на банкетах, куда заносила нелегкая журналистская судьба. Потеря работы сказалась на моем бюджете. Но мне ведь тридцатник. Это, доложу я вам, рубеж! Негоже просить денег у мамы даже такому инфантильному типу, как я. Стыдно. А что скажет папа?
– Что, Леонид? Нагулялся?
А дальше только МГИМО и совет директоров. Не мы выбираем, нас выбирают. Для другого это предел мечтаний. Но какой смысл мечтать о том, что дано тебе от рождения? Тогда это уже не мечта, а скука смертная.
И я решил попробовать еще раз. Последний. Если уж тут не получится – то все. Полная и безоговорочная капитуляция. Леонид Петровский как личность не состоялся. И я попробовал. Меня взяли на работу в глянцевый журнал, так называемый гламур, но… Помощником фотографа. И с испытательным сроком.
Я стоял, смотрел на Сгорбыша и думал: «Это все, конец. Совет директоров». В тот момент я был уверен, что не продержусь на новой работе и двух месяцев. Мысленно я уже подбирал себе галстук и костюм. И остановился на полоске. Полоска делает меня солиднее, зрительно увеличивая в размерах мое тощее тело. Безусловно, полоска. Она. А галстук? Надо посоветоваться с мамой. Лучше нее в галстуках никто не разбирается.
– О чем думаешь, сынок? – спросил Сгорбыш.
– О галстуке, – честно ответил я.
– Кхе-кхе… – закашлялся он. – Не рановато ли тебе думать о галстуках? Ты еще мальчик. Сынок. Кхе-кхе…
Я тут же подумал: курит. Словно подслушав мои мысли, Сгорбыш предложил:
– Ну что? Закурим?
– Я не курю. Только марихуану.
– Кхе-кхе…
– Когда накатит, – поспешил добавить я. Еще подумает, что я наркоман!
– И часто с тобой это случается? Накатывает?
– Раз в год, – ответил я, не моргнув глазом.
– Это ничего. Терпимо, – с облегчением вздохнул Сгорбыш. – Вот со мной чаще.
– Вы курите марихуану?!
– Кхе-кхе… Сынок… – Сгорбыш даже поперхнулся. – Кхе-хке…
«Пьет! Он пьет!» – тут же подумал я и не ошибся. Вскоре выяснилось, зачем меня взяли на такую странную должность. Для чего фотографу нужен помощник? В чем заключаются мои должностные обязанности? Меня вызвали в кабинет шеф-редактора, и строгая дама, затушив в массивной пепельнице сигарету, сказала:
– Присаживайтесь, Леонид.
Она была старше меня лет на двадцать, и я подумал, что за свои честь и достоинство могу быть спокоен. Возможно, мы станем друзьями. Настоящими. В том смысле, что нам не обязательно делить постель, если нас объединит общее дело. И я улыбнулся. Она не выдержала и улыбнулась в ответ. Магия моей улыбки посильнее, чем заклятья колдунов, разрекламированных по ящику и в Сети. Они врут, а я весь как на ладони. И улыбка моя честная. Открытая. Потому мне и улыбаются в ответ. Итак, моя будущая начальница улыбнулась и сказала:
– Вы будете работать со Сгорбышем. Я на вас очень рассчитываю, Леонид.
– А что я должен делать?
– Видите ли… – Дама слегка замялась. – Я могу быть с вами откровенной?
– Конечно!
– Павел Сгорбыш – гениальный фотограф. Но… Он пьет.
– Ах, вот оно что!
– И он не в ладах с современной техникой. Слабо разбирается в компьютерах и ненавидит цифровые фотоаппараты. Меж тем…
– Я понимаю. С цифрой работать проще. Так быстрее.
– Именно. Ваша задача номер один: следить, чтобы он не сорвался.
– То есть не давать ему пить?
– Не совсем так, – мягко поправила она. – Трезвенником ему не быть никогда. Но он должен пить в меру. Не уходить надолго в запой и каждый день появляться на работе. Хоть к полудню, но появляться. А задача номер два – обрабатывать снимки. Я имею в виду цифровую фотографию. Как у вас с компьютером?
– Порядок, – заверил я. – Там нет ничего сложного. В программах. Они прилагаются к любому цифровому фотоаппарату. Их надо только установить. А дальше компьютер сам все подскажет. Только на кнопки дави!
– Вот и отлично! – обрадовалась шеф-редактор. – Попробуйте объяснить это Павлу Александровичу. Если у вас это получится, – и она глубоко вздохнула, – я буду вам очень признательна, Леонид.
Я не ошибся: расстались мы друзьями. Главное, я понял, что от меня требуется. И решил немного потерпеть. Ведь она сказала, что Сгорбыш – гениальный фотограф. Господь был ко мне более чем щедр. Он сделал меня красивым и богатым. Он дал мне все, что только возможно. Кроме одного. Я уже начал подозревать, что он не дал мне таланта. Ни единого. Кроме таланта улыбаться так, что люди невольно улыбаются в ответ. Сгорбыш в отличие от меня и беден, и некрасив. Но я бездарен, в то время как он – гениальный фотограф. Не я так сказал. Мне так сказали. Люди признают за ним талант. Я должен понять, что это такое. Иными словами, я должен раскрыть секрет гениальности. Иначе я никогда не стану писателем. А хочется.