И я начал присматриваться к Сгорбышу. Сначала мы не ладили. Он относился ко мне настороженно, я же не люблю лезть людям в душу. Заискивать не умею, оказывать мелкие услуги не считаю нужным. Не забывайте: я материально не заинтересован. У меня за спиной запасной аэродром (лучше сказать космодром): фирма моего папы. Поэтому я могу делать все, что вздумается. И говорить тоже. Спасает меня природная доброта. Антипатия Сгорбыша была мне понятна. Я молод и красив. А он стар и уродлив. Плохо одет. Для противоположного пола непривлекателен. Однажды он спросил:
– И много у тебя было женщин, сынок?
Мы стояли возле моей машины. Я уже сказал, что поменял «Порше» на дешевую (в моем понимании) машину, но у Сгорбыша ведь и такой не было. Надо ли говорить, что речь идет об иномарке? Иномарке из салона, потому что подержанных мои родители не признают. Меня бы не впустили в ворота нашего особняка, явись я на подержанной машине. Похоже, в одежде и обуви Сгорбыш не разбирался, а вот машина произвела на него впечатление.
– И много у тебя было женщин, сынок?
– Достаточно, – осторожно ответил я, потому что не понял: за всю жизнь или за один раз? И попытался-таки вспомнить: сколько? Пока я решал в уме эту сложную арифметическую задачу, Сгорбыш обходил мою машину, цокая языком:
– Це-це-це… Подарок, да?
– Да, – кивнул я.
– От женщины?
Моя мама женщина на все двести процентов, поэтому я снова кивнул.
– Да ты, сынок, везунчик!
– Не могу с этим не согласиться.
– За каким чертом тебе эта работа? – зло спросил Сгорбыш.
– Я хочу понять принцип.
– Принцип? – удивился он.
– Говорят, вы гениальный фотограф… Сгорбыш хмыкнул с довольным видом. На его лице появилось подобие улыбки. И он сразу же стал симпатичнее. Отметив это, я продолжал подлизываться:
– Я хочу, чтобы вы и меня научили.
– Этому научить нельзя, – отрезал он.
– Почему?
– Потому.
Я подумал, что он жадничает. Не хочет делиться секретом. Оно и понятно: я ему никто. Человек в его жизни временный. Значит, надо стать в ней величиной постоянной. Я не хотел перед ним заискивать, но попытался его понять. К примеру, его нелюбовь к цифре. Я имею в виду цифровые фотоаппараты. На мой взгляд, неудобно как раз возиться с пленкой. Но Сгорбыш мое мнение не разделял.
– Цифра… – презрительно говорил он. И надо было слышать, как он это говорил!
Представьте, как открывается старая дверь. Медленно поворачивается на ржавых петлях. И раздается скрип.
– Ци-и-ифра… Это ж такая морока!
– Какая морока? – не соглашался я. – Сплошные удобства! Автоматический режим. Самонаводящийся фокус. А снимки? За вас же все сделает компьютер. На нем такие штуки можно вытворять! А что такое пленка?
Я разразился тирадой в защиту цифровых фотоаппаратов, памятуя указания шеф-редактора. Если я сумею уговорить Сгорбыша перейти на современную технику, меня ждет премия. И я заливался соловьем. Сгорбыш смотрел на меня подозрительно, но слушал.
– Но это же так сложно, – вздохнул под конец он.
– Чего там сложного? Включаете компьютер…
– Как-как?
Он смотрел на меня с ужасом. Продвинутые пользователи, обращаюсь к вам. Будьте снисходительны к таким, как Павел Сгорбыш. Для вас все проще пареной репы. Но тем, кому до пенсии два шага… Это не спор о том, что лучше, аналоговая фотография или цифровая. Это конфликт поколений. Отцов и детей, дедов и внуков. Чем стремительнее развивается технический прогресс, тем конфликт глубже.
Я, тридцатилетний парень, продвинутый пользователь, чувствую себя динозавром, когда за соседним столиком в кафе разговаривают о компьютерах четырнадцати-пятнадцатилетние подростки. С тем, в чем я разбирался при помощи опытных педагогов, они родились. Так называемое поколение «next» все схватывает на лету. Эти пацаны спокойно лезут в любые опции и переделывают все под себя. Они не просто на «ты» с этим миром. Он их боится до дрожи, потому что вынужден меняться. Это они его вынуждают. Между ними и мною – пропасть. Что уж говорить о Сгорбыше! Там не пропасть. Там – Вселенная. Пропасть еще можно преодолеть. По крайней мере виден противоположный берег, тот, где находятся они, и можно перекинуть мостик. А Вселенная бесконечна. Известно лишь, что в одной из ее галактик есть высший разум.
Поэтому не надо удивляться, что для наших бабушек и дедушек проблема состоит уже в том, чтобы включить компьютер. Не для всех. Но к тем, кто просит выставить дату на мобильном телефоне, будьте снисходительны. Я поначалу тоже кричал:
– Да чего там? Это же пара пустяков!
И мышкой «щелк-щелк».
– Сынок, помедленнее, – тихо просил Сгорбыш.
Щелк-щелк. Он то бледнел, то краснел, рука, лежащая на мышке, потела. Она была как деревянная, эта рука, а ее движения судорожные. Щелк-щелк. Мысленно я хохотал, но на моем лице была лишь снисходительная улыбка. Щелк-щелк. Да чего там!
Зато потом я увидел его фотографии, и улыбка с моего лица сошла. Я понял, почему его называют гениальным фотографом.
К Сгорбышу приходили разные женщины – обычные, дурнушки и даже уродины. Но на его фотографиях все были красавицами и, я уверен, все были счастливы. Они получили то, зачем пришли. Если вы думаете, что это так просто, дать женщине то, что она хочет, вы ошибаетесь. Это все равно что идти по минному полю, ожидая: вот сейчас рванет! Любая мелочь может ее расстроить, так же как и удача, самая маленькая, может вдохновить. От Павла Сгорбыша все женщины уходили окрыленными. И нельзя сказать, что на снимках они были на себя не похожи. В том-то и дело, что похожи! Узнаваемы. Непостижимым образом он показывал их внутренний мир, их ум и доброту – через взгляд, выражение лица и наклон головы. Он мог работать с моделями часами, снимать с разных позиций, меняя объективы и выдержку. Сгорбыш автоматические режимы не признавал, вот почему его не устраивала цифра. Он говорил, что жанр портрета самый трудный в фотоискусстве и здесь надобно повозиться.
– Я человек длинной выдержки, – говорил он. – Трехсекундной. Мне нравится, когда снимок словно бы застывает. Поспешность здесь ни к чему. Выставляя длинную выдержку, я физически чувствую, как рождается снимок. За эти три секунды я проживаю иногда целую жизнь. Меня бьет лихорадка, я всячески оттягиваю момент, когда пора проявлять. Получилось или нет? Я не хочу сразу же увидеть свою ошибку.
– А если удача?
– Удача, сынок, никуда не убежит.
Вот такой человек был Павел Сгорбыш. Большой оригинал.
– Что такое талант фотографа? – спрашиваю я.
Я понимаю – талант художника. Краски, освещение, композиция. Он – творец. Хозяин сам себе и всему, что его окружает, когда творит. Он может домыслить и вообразить то, чего больше нет. Листву, которая уже облетела, солнце, ушедшее за горизонт, луну и звезды, которые еще не появились. Но фотограф лишь фиксирует на пленке то, что видит перед глазами. Какой здесь должен быть талант?
Наконец, Сгорбыш признался. Раскрыл свой секрет.
– Терпение, – вздыхал он. – И еще раз терпение. Талант фотографа – его трудолюбие. Любовь к процессу.
И начинал рассказывать мне, какие использует технические приемы и лабораторные средства. Какой у него набор оптики к фотообъективу. Как он применяет проекционный монтаж, то есть печатает на один лист с нескольких негативов. Как искусно пользуется набором различных масок, диффузных дисков и сеток. Как добивается тончайших тональных переходов, применяя двухрастворное проявление. Работает по старинке, презрев достижения последних двадцати лет. С одной стороны, Сгорбыш был ископаемым. Размороженным мамонтом из сибирской тайги. А с другой – гений фотографии. Одновременно и раб ее, и хозяин процесса. У меня от всех этих терминов голова пухла, а он все рассказывал и рассказывал. Фоторисунок, соотношение тонов, частичное ослабление негатива…
Это сколько же надо было просидеть в лабораториях, чтобы все это узнать! Сколько сделать ошибок и сколько времени потратить на их исправление! Я понял, почему Сгорбыш не женат. Почему у него нет детей. У него на это просто не было времени. Он один как перст, зато – Властелин мира. Мира фотографии.
Вот почему он так ненавидел цифру и уважал аналоговые фотоаппараты. Пленочные. Опыт накапливался годами. У каждого фотографа есть свои маленькие секреты, которыми он не спешит делиться. То же самое, что знаменитый лак Страдивари. Свой фирменный, особый прием, если ты, конечно, Мастер.
Потому им и обидно. Старым фотографам, которые не спешат отказываться от аналоговых фотоаппаратов в пользу цифры. На то, чтобы постичь секреты мастерства, жизнь ушла. А меж тем какой-то пацан выходит во двор, наводит крутую камеру: щелк-щелк!
– Ой, молодец, Петя! (Вася, Коля, Саша…) Семья в восторге, альбомы пестрят фотографиями, снимки яркие, четкие. Сгорбыш говорил, что в них нет глубины. Ее нет и в цвете, который дает цифра. Компьютер цвет не чувствует, не смягчает, не играет с ним. Он просто фиксирует и передает. Там, где мало человека, также мало души. Удобства, привносимые компьютером в нашу жизнь, прямо пропорциональны чувствам, которые из нас уходят. Мы все больше сближаемся, люди и машины. Но не надо забывать о руках. Ручной труд придает вещи цену. Хотя я спорил. Говорил, что всего этого и при помощи компьютера можно добиться.
– Вот смотри, Горб, – показывал я, когда мы уже сошлись достаточно близко и были на «ты». – Можно убрать морщины. Можно растянуть изображение. Можно поменять фон. А можно напустить туману.
– Не она, – хмыкал Сгорбыш.
– Отчего же не она? Она!
– Нет. Это другая женщина. Лет на десять моложе.
– Значит, она будет довольна!
– Кх-кхе… Сынок… Я вижу, ты хорошо знаешь женщин.
– Еще бы!
– А почему ты до сих пор не женат?
На самом деле это вопрос сложный. Открою вам тайну: в глубине души я до тошноты порядочный и правильный человек. И если какой-нибудь женщине удастся дотащить меня до Дворца бракосочетаний и продержать там в течение часа, пока не будут улажены формальности, это все, конец. Я буду верен ей до гроба, ей и нашим детям. Ни разу не схожу налево и даже не посмотрю в сторону другой. Буду терпеть, какой бы стервой моя жена ни оказалась. Ходить за ней, как пришитый, и на все ее упреки отвечать: «да, дорогая, согласен, дорогая». Я очень люблю детей, это для меня святое. Ради них я буду шелковым, да что там! Бархатным. Съежусь до размеров моей второй половины. Но это моя страшная тайна. Узнай об этом женщины…
К счастью, они не знают. У меня репутация донжуана, пожирателя сердец. С виду я типичный плейбой. Из тех, что красуются на глянцевых обложках гламурных журналов. Спасибо маме! Наверное, когда она была мною беременна, не отходила от зеркала. Смотрела в него так часто и долго, что я родился похожим на нее, как две капли воды. И эти замечательные губы…
Я попытался объяснить это Сгорбышу:
– Женщин у меня было много, но я еще не встретил одну-единственную. Ту самую. Понимаешь?
– И какой ты ее представляешь, сынок?
– Ее зовут просто. И по-русски. К примеру, Машей. У нее длинные темные волосы и светлые глаза. Голубые. Или синие, – мечтательно сказал я. – Большая грудь…
– Кхе-кхе… Сынок…
– Ведь ей предстоит выкормить пятерых детей!
– А не много? – усомнился Сгорбыш.
– В самый раз, – заверил я. – Еще она должна быть доброй. Само собой, порядочной. Я у нее должен быть первым.
– И ты, развратник, этого требуешь? – усмехнулся Сгорбыш. – А совесть у тебя есть?
– Я не развратничал, – тут же возразил я. – Прививал иммунитет. А своей жене я и сам его привью.
– Мерзавец ты, – ласково сказал Сгорбыш. – Ох, и мерзавец!
– Что есть, то есть, – вынужден был согласиться я.
– Ты никогда не женишься.
– Посмотрим.
Я вспомнил этот разговор потом, в момент настолько ключевой, что от него зависела дальнейшая моя судьба. Когда решал загадку Сгорбыша. Проявлял НЕГАТИВ. Потому что это был важный разговор, папаша Горб тоже его не забыл. Он построил на нем цепь логических умозаключений. Набойка-то была от женской туфли!
В моем рассказе нет ничего лишнего, хотя вам может показаться, что я многословен. Всё по существу. Потому что сейчас я подхожу к сути. К халтуре, которая была у нас помимо основной работы.
Фокус
Талант у Сгорбыша был. Поработав с ним пару месяцев, я перестал в этом сомневаться. Но платили ему в редакции копейки. Бонусом являлось то, что его не увольняли, во сколько бы он ни являлся на работу, и терпели его запои, которые случались раз в месяц, в день зарплаты. Погудев несколько дней, Сгорбыш приходил в офис ровно в девять часов утра, подбородок и щеки выбриты до синевы, усы аккуратно подстрижены, аромат дорогого одеколона перебивает запах перегара. И никто не делал ему замечаний. Таковы были правила игры в поединке редакция – Сгорбыш. Главное, чтобы он угождал привередливым звездам, которые хотели быть неотразимыми на страницах глянца. Сгорбыш и угождал, но предпочитал в качестве моделей простых смертных. Несмотря на талант, Горб так и не стал модным фотографом. Из тех, что имеют собственную студию, к которым надо записываться загодя и платить огромные деньги.
– Почему? – спросил я.
– Пью я, – вздохнул Сгорбыш.
– Почему?
Вот на этот вопрос он не смог ответить. Я подозревал, что здесь кроется тайна. Сто процентов: женщина. Красивая. Но Сгорбыш об этом никогда не рассказывал. Я задумался. Ведь моей главной задачей было удержать его от пьянства. В таком случае я должен понять, почему он пьет.
Почему пьет русский человек? Я полагаю, оттого, что ему грустно и холодно. Ведь он живет в огромной, холодной, забытой Богом стране и страдает в ней от вселенского одиночества. От несправедливости. Ни в одной стране мира на душу населения не приходится столько несправедливости, как в нашей. Я не имею в виду бедность, есть страны и победнее. Я говорю о несправедливости. А лучше сказать так: у нас самая неблагодарная к своему народу страна. Вот ее жители и пьют. Богатства нации принадлежат, увы, далеко не лучшим ее представителям. Иначе бы ее ресурсы не растрачивались так бездарно. В этот момент я вспомнил себя в юные годы и вздохнул. Проехали.
А почему пьет талантливый русский человек? От безысходности. Россия предпочитает любить своих героев мертвыми. Мертвый гений – настоящий гений. В щедрости воздаваемых после смерти почестей с ней опять-таки никто не сравнится. Вот они и пьют, таланты. Чтобы поскорее сгореть, спиться и умереть. Уверенные, что уж после смерти-то им воздастся. И мы эту веру всячески укрепляем. Воздастся, да. После смерти. Так что, мрите, дорогие наши. А мы не будем вам мешать.
Да, Сгорбыш пил. Что тоже свидетельствует о его таланте. Был непунктуален, недисциплинирован, а порою срывался и звездам шоу-бизнеса, приходящим на фотосъемку, хамил. Когда они особенно капризничали. Потом, еще больше согнувшись, ходил на ковер к главному – объясняться. Сгорбышу нужны были деньги. Когда я выяснил, что он тоже снимает квартиру, мы стали друзьями.
Оказалось, Сгорбыш приезжий. Его маленькая родина была километрах в четырехстах от столицы. Отслужив в армии, он приехал в Москву, поступил в Институт культуры на отделение, в просторечие именуемое «кино-фото». Карьера начиналась блестяще. Его фотографии были опубликованы в журнале «Советское фото» и получили лестные отзывы у маститого фотографа, лауреата международных выставок. Маститый так и сказал: искра божья. И по окончании института Сгорбыш остался в Москве, получив работу в одном из журналов с миллионным тиражом. Была у него когда-то койка в общежитии, но Сгорбыш ее потерял в то смутное время, когда в стране началась перестройка. Кто-то подсуетился, нагрел на этом руки, а Сгорбыш запил. И угла лишился. Его жалкие метры отошли в пользу малоимущих, но предприимчивых. Тогда же рухнула его карьера: журналы стали закрываться, тиражи падать, спрос на талантливых фотографов тоже упал. Когда же период реконструкции был завершен, сам Сгорбыш почти уже спился. Работал в крохотном ателье, делая фото на документы. «Три на четыре с растушевкой». С его-то талантом! Но о нем вспомнили и дали достойную, хотя и мало оплачиваемую работу. Сейчас он снимал квартиру, а цены на жилье все росли. Поэтому Сгорбыш брался за любую халтуру. Ему разрешалось делать «левые» снимки в студии, принадлежащей редакции. В свободное от работы время.