Секунду! Я в интернете. Вот что говорит Ушаков: «днём с огнём не найдёшь – о ком или о чём-нибудь выдающемся, чрезвычайно редком. Такого ещё человека днём с огнём не найдёшь. Ну да, всё правильно. Попробуй найди этих гаишников, когда они тебе понадобятся.
А Даль поясняет: «галиматья – это бестолковщина, чепуха, вздор, бессмыслица».
Нет, тут что-то я загнул. Я же пишу сочинение. Нет-нет, это не галиматья. Извиняюсь. Но исправлять уже не стану. Слово не воробей, вылетел – не поймаешь. Просто нужно более тщательно слова подбирать. А то сам предупреждал, чтобы не называли моё повествование ахинеей, и тут же сам себе на голову высыпал кучу грязных опилок. Эх, молодо-зелено. Баба Лиля в таких случаях говорит: попал впросак. Опять лезть в этот чёртов интернет? Может, пропустим? Нет, взгляну.
Посмотрим, что тут у Ушакова? «Попасть впросак – по своей оплошности оказаться в неприятном, неловком, невыгодном положении». Всё верно. Вот это я вляпался! Ладно, пошли дальше. Дед мой говорит, не ошибается тот, кто ничего не делает. Тоже правильно – если бы я не стал писать это сочинение, разве попал бы я в неловкое положение? Конечно нет. Да вы вообще бы не знали ни меня, ни того, что случилось со мной этим летом.
В конце концов мы всё-таки повстречались с милиционерами. Объясняем, мол, так и так, нужно нам на въезде в посёлок знак поставить, так как уже и Ирис, и Тайсон погибли, и неизвестно, сколько ещё погибнет других братьев наших меньших. Один, который помоложе, с тонким орлиным носом, внимательно выслушал нас и давай гоготать. Кто его, дурака, в милицию взял работать? Может, телевизора обсмотрелся. Я заметил, кто много телевизор смотрит, у того с головой становится не всё в порядке. Нет, вы сами подумайте, мы ему рассказываем о похоронах (пусть даже кошки с собакой), а он гогочет, словно «Нашу Рашу» смотрит. Я подождал, когда он нагогочется, и спрашиваю:
– Ну так что? Поможете решить вопрос?
А он смотрит на нас с Юркой как на клоунов в цирке и улыбается.
– Да у меня, – говорит, – у самого кот под машину попал.
– Ну вот, – продолжаю я, – видите. Значит, и там, где вы живёте, тоже нужно такой знак поставить.
Милиционер смахнул с лица улыбку и посмотрел на меня так, как Макар смотрит на меня, когда я его со стула сгоняю, и говорит:
– Ты хоть представляешь, сколько таких знаков нужно наставить по всему Подмосковью? Да и нет таких знаков.
– Ну как же нет? – возразил я. – Как же нет? Я сам в книжке с Правилами видел. «Домашние животные» называется или что-то вроде того.
– Это совсем другой знак. Ты видел, что там нарисовано?
– Конечно, видел, – киваю. – Корова.
– Ну а у вас кошки и собаки. На таких животных знаки не ставят.
– А если мы к вашему начальству пойдём, они помогут? – спрашиваю.
Тут вмешался второй милиционер, постарше. У этого лицо вообще какое-то каменное. Ему бы в «Терминаторе» вместо Шварценеггера сниматься, а не палкой полосатой махать. Палка в его руке выглядела обыкновенным фломастером. Ручищи громадные, пальцы толстые и короткие, с густыми чёрными волосами между суставами. Ногти, как у моего деда, жёлтые от сигарет и с заусенцами.
– Слышь, парень, – говорит Терминатор, – шёл бы ты домой. Не морочь нам голову, не мешай работать.
Мне так обидно стало, аж в ушах зазвенело. Так захотелось ему сказать какую-нибудь гадость. Но нельзя же. Проблем потом не оберёшься.
– Чем мы вам помешали? – спрашиваю. – Мы же…
– Всё, – перебил старший, – двигайте отсюда, пока люлей не выловили.
Мы ушли. А вы бы что сделали? Да и вид у второго был такой грозный, что лучше не рисковать. Подумаешь, не мешай нам работать. Тоже мне работники. Разговаривают, а сами всё в салон своей машины косятся. Я заметил: там у них телевизор такой маленький. Просто мы помешали им смотреть телик, это же понятно. Ну да ладно. Пусть работают. Придумаем что-нибудь и без них.
– Подумают, наверное, что мы струсили, – отойдя поодаль, сказал Юрка.
– Пусть думают, – говорю я. – Тебе-то какое дело. Зачем их злить? Огреет палкой по башке, и будешь потом с шишкой ходить, как дурак.
– Да, – выпятив губу, закивал Юрка, – их злить нельзя. По телевизору недавно показывали, как одного милиционера разозлили. Так он достал пистолет и давай во всех подряд стрелять. Смотрел?
– Смотрел, – говорю. – Потому пусть лучше думают, что мы испугались.
– Угу, – согласился Юрка. – Живее будем.
Я рассмеялся. Юрка посмотрел на меня с изумлением:
– Ты чего? Чего хохочешь?
– Да вспомнил кое-что, – отвечаю.
– Скажи, – потребовал Юрка.
– Да ладно, – махнул я рукой.
– Нет, ты скажи, – остановился Юрка. – Может, надо мной смеёшься?
– Да не над тобой, успокойся. Пойдём, что ты стал посреди дороги.
Но Юрка, он такой, как говорит бабушка, твердолобый.
– Пока не скажешь, – заявляет, – чего хохотал, никуда не пойду.
– Ладно, – сдался я (а то ведь и правда будет до вечера тут стоять), – просто ты сказал «живее будем», а я вспомнил, отец с дедом спорили, как обычно, про СССР и Россию.
– И чего?
– Отец говорит деду, что, мол, Ленина давно нужно похоронить, как обычных людей, то есть закопать в землю. Дед как заорёт на отца: «Ленина не трогай! Вам бы всех в землю закопать! Ленин до сих пор живее всех живых! Вы со своими вождями разбирайтесь, а наших – не трогайте…»
– И что отец? – спросил Юрка.
– А что отец, – говорю. – Рассмеялся, обнял деда и говорит: «Хорошо-хорошо, папа, извини…» А тут ты с этим выражением. Вот мне и стало смешно.
– И часто они… того… ругаются? – словно и не услышав моего ответа, спросил Юрка.
– Да, в общем-то, они и не ругаются, – говорю я. – Это у них называется… э-э… политические… Да ну его к чёрту, – махнул я рукой, – забыл, как слово называется. Юрец, отстань ты со своими вопросами, у меня уже голова опухла…
Глава 4
На следующий день мы с Юркой отправились в ГАИ. Я как-то там был разок, с отцом ставили машину на учёт. Решили ехать на попутках. Вышли на дорогу, и давай большими пальцами в небо тыкать – миллион раз видел в кино, как люди передвигаются автостопом. Машин сто, наверное, мимо проехало, никто в нашу сторону даже не посмотрел. Сволочи. Все куда-то торопятся. Я понимаю, взрослых боятся брать, но видят же, что мы ещё мелкие. Хотя по мне и не скажешь, что я такой уж мелкий. Во всяком случае, с мамой уже почти одного роста, а сестру и вовсе перегнал. Но мир не без добрых людей – подобрал нас КАМАЗ. Водитель оказался армянином. Я сразу вычислил его по акценту. У нас в классе есть Ашот Карапетян. Так вот он точно так же разговаривает. Я спросил у водителя:
– Вы из Армении?
У мужика чуть глаз не выпал. Он какое-то время даже на дорогу не смотрел, уставившись на меня.
– А с чиво ты взяль? – спрашивает.
Я не стал ничего придумывать, сказал как есть. Он так обрадовался.
– Самвел, – протянул он мне руку. Так мы познакомились. Мы рассказали ему о своей проблеме. Он рассмеялся и говорит:
– Пацаны, зря толко время патеряете, это я вам гаварю. Никто ничего нэ будет ставить. Щтобы поставить знак, нужьно столко инстанций прайти, столко бумаг па-адписать. Э, ара, кто там будэт слюшать про ващих катов и сабак. Вы щто? Вэрите в успэх этот дэла?
– Верим, – отвечаю. – Везде есть люди, которые любят животных.
– Э-э! Ара, слющай, щто я тэбе гаварю. Ани людей-то не всегда любьят. А ты хочещь щтоби кот твой любили. Малядой ты ещё, глюпый.
– Но вы нас довезёте до ГАИ? – спрашиваю. Если бы знал этот умник, как я ненавижу слово «глупый». Если ты такой умный, то почему на КАМАЗе ездишь, а не в министерстве сидишь? Или не директорствуешь на «АвтоВАЗе», например? Тоже мне, интеллектуал нашёлся.
– Канещна-канещна, просто жалько, щто вы толко время патеряете.
– Ничего страшного, – отвечаю. – У нас сейчас каникулы. Времени навалом.
– Карашо, уважемый, карашо, – сказал водитель немного погодя и добавил: – Карошие вы ребята. Малатси.
Такой же хитрый, как наш Ашот. Тот вечно сначала критикует-критикует, потом начинает хвалить. Не поймёшь, то ли обижаться, то ли благодарить. Через полчаса мы вошли в здание ГАИ. Народу – тьма и очень душно, словно в бане. Денег, что ли на кондиционер нет в этом ГАИ? На телевизор в служебной машине нашли, а на кондёр в офис денег не хватило. Мы без труда разыскали дежурного и объяснили ему, что хотели бы видеть главного начальника.
– Зачем он вам нужен? – спрашивает дежурный, молодой с белёсыми усами и слегка оттопыренными ушами. Наверное, в школе его тоже дразнили «ухом», как нашего Степку Мандрыкина. Правда, после пятого класса родители ему сделали операцию. Мы все обалдели, когда он заявился в шестой класс с нормальными ушами. Но кличка «Ухо» (иногда «Ухи») так и осталась. Кличка, наверное, это навсегда. Ко мне как прилипло в первом классе «Мирный», так я по сей день «Мирным» и хожу. Не злой дядька этот гаишник, глаза добрые и лучистые. Чем-то он мне главного депутата напомнил, Грызлов, по-моему, фамилия. Не дежурного фамилия – главного депутата. Говорят, депутат тот когда-то главным милиционером был. Значит, и в милиции есть добрые люди.
– По очень важному делу, – отвечаю я и тут же добавляю: – и по срочному. – Мы с Юркой решили карты не открывать, пока не встретимся с самым главным начальником.
Дежурный улыбнулся и пообещал, что сейчас доложит начальнику. Не обманул. Всегда так бывает, человек с добрыми глазами редко обманывает. Через полчаса нас завели в кабинет к начальнику. Даже если бы мы не знали, что это кабинет начальника, догадаться было не трудно. Хотя бы по тому, что здесь было прохладно – работал кондиционер. Я от жары летом всегда спасаюсь в папином кабинете. Хозяином гаишного кабинета был грузный мужчина на вид чуть старше моего отца, но совершенно седой. Глаза у него были печальные и сонные. Слушая наш сбивчивый рассказ, ему, как мне показалось, хотелось зевнуть, но он сдерживал своё желание, время от времени прикрывая сухие губы ладонью. Выслушав нас, начальник долго молчал, барабаня по крышке стола кончиками пальцев. Потом вышел из-за стола и стал прохаживаться по кабинету. Прошло, наверное, сто часов, пока он заговорил:
– Значит, говорите, гибнут кошечки, собачки?
– Гибнут! – ответили мы с Юркой хором.
– Жалко, говорите?
– Жалко! – снова хором ответили мы.
Начальник снова сел в своё кресло и опять умолк на сто часов. Что за манера такая у этих начальников – молчать сутками. Потом он долго мял сигарету, закурил, тяжело вздохнул и тихо говорит:
– А сегодня ночью на шестьдесят седьмом километре семья погибла. Муж, жена и двое маленьких детей. И знак висел «сорок», а он летел сто шестьдесят. Скажите, нормальный человек? И сам погиб, и семью погубил. А вы говорите, знак нужно повесить.
Мне вдруг захотелось встать и уйти. Я вскочил со стула и выпалил:
– Извините, мы пойдём. Спасибо, что нас выслушали.
– Сиди-сиди, – махнул рукой милиционер, – чего уж. Ты же пришёл вопросы решать, а сам убегаешь…
– Как-то неловко, – пожимаю плечами.
– А чего ж тут неловкого, – снова тяжело вздохнул начальник. – В общем, пацаны, давайте так договоримся, я сейчас ничего обещать не буду, но постараюсь что-нибудь придумать. Гоняют, говорите?
– Ещё как, – подтвердил я. – Как бешеные. Словно это и не улица вовсе, а какая-то «Формула-1».
Начальник ухмыльнулся и протянул нам руку, давая тем самым понять, что разговор окончен:
– Ну, будьте здоровы! Думаю, ещё увидимся.
Мы вышли из кабинета расстроенными.
– Ничего он не сделает, – заключил Юрка. – Так, по уху нам стрельнул, чтобы мы отстали от него, и всё.
– Нет, – не согласился я, – дед говорит, что чем выше начальник, тем он крепче держится за своё слово.
– Ерунда всё это, – возразил Юрка. – Я по его глазам видел, что мы ему надоели, и он просто отделался от нас.
– Не согласен, – снова говорю. – Нормальный мужик.
– Ну посмотрим, – ответил Юрка, и до самого нашего дома мы больше не разговаривали.
Домой мы добирались на огромнейшем оранжевом мусоровозе. На нашу удачу, он как раз ехал в наш посёлок. Странно, но почему-то на всех больших машинах работают нерусские водители. В этот раз водитель и его помощник оказались азербайджанцами. Весёлые ребята, но нам было не до шуток. Помощник водителя даже спросил у меня:
– Зачем такой грустный, да?
– Родственники в аварии погибли, – говорю, чтобы больше не приставал с вопросами.
– Извини, братко, не знал, да, – зацокал языком азербайджанец и больше не пытался шутить и разговорить нас.
И вы знаете, кого я представил во время этого вранья? Не смейтесь, но Ириса и Тайсона. Так мне их стало жалко, так защемило в груди, что я едва не всплакнул. А ещё я подумал, если мы не спасём остальных жителей нашего посёлка, то это будет на нашей совести.
Только сейчас (лёжа в больничной палате) я осознал, что имел в виду Владимир Набоков в «Защите Лужина», говоря о детстве, как о поре, «когда нюх у души безошибочен; выискивать забавное и трогательное; постоянно ощущать нестерпимую, нежную жалость к существу, живущему беспомощно и несчастно, чувствовать за тысячу вёрст, как в какой-нибудь Сицилии грубо колотят тонконогого ослёнка с мохнатым брюхом».
Это ж надо так сказать! Как хорошо, что я умею читать. А ведь были времена, когда даже не все взрослые умели читать. Дед говорит, что советская власть всех людей научила читать в нашей стране. Может, папа зря спорит с дедом? Научить всех читать – это какое нужно терпение? Я помню, как меня мама учила. И смех, и слёзы. Нервничает, злится, потом целует. Снова нервничает, снова злится, снова целует. Но, мамочка, милая моя Анна Михайловна, как я тебе благодарен, что ты всё это выдержала, и я теперь читаю такие поразительные книги. Впрочем, досталось всем: кто меня только не учил – и дед, и бабушка, и папа, и даже Лилька. Но Лилька хитрая. Мама скажет ей: Лиля, позанимайся с Мишкой. Она кивнёт, берёт книгу и читает мне сказки. Я слушаю и наслаждаюсь. Она читает, а я мультик смотрю. Серьёзно, когда мне в детстве читали сказки, я мысленно крутил в голове мультики, свои, ни на какие другие непохожие. И даже когда потом по прочитанной сказке смотрел настоящий мультик, почему-то мне казалось, что мой – гораздо лучше, красочнее и интереснее. Хотя по телику всё равно смотрел с удовольствием, потому как, чтобы свой прокрутить, нужно же было снова сказку читать. В общем-то, я так и поступал, когда киношные надоедали и когда сам научился читать…
Из воспоминаний меня вырвали визг тормозов и крик водителя:
– Ай, сволочь, да куда же ты бежишь? Зачем сам под колёса лезешь?
Я вздрогнул, зажмурился, весь сжался. Но, услышав облегчённый вздох водителя, открыл глаза и посмотрел в окно. На обочине стояла собака с высунутым языком и довольно виляла хвостом.
Помощник водителя высунулся по пояс из окна и прокричал ей, словно она могла понять его:
– Дура, э! Зачем пиригаешь под колёса?
Я улыбнулся. Думаю, я сам тебя с трудом понимаю, а ты ещё с собакой разговариваешь. «Пиригаешь…» Сам ты пиригаешь. Говорю же, ездить нужно аккуратно. Хотя к этому водителю никаких претензий у нас не было. Он действительно ехал степенно. Вот так бы все…
Добравшись домой, мы с Юркой стали думать, что делать дальше. И вдруг мне в голову пришла гениальная идея.
– Юрец! – заорал я. – Я знаю, что делать.
– Что? – вытаращив глаза, подпрыгнул Юрка.
– Мы сами этот знак нарисуем.
– Как? – удивился друг.
– Очень просто! – говорю я. – Выпилим из фанеры треугольник и нарисуем знак. Ты же умеешь рисовать?
– А размеры? – выпятил губу Юрка.
– Ерунда какая, – говорю я. – Знаки, они же все одинаковые. Вон на перекрёстке знак стоит и за переездом штук пять. Что нам стоит их измерить?
Через полчаса с помощью стремянки и школьной линейки мы выяснили, что стороны треугольников у разных знаков имеют разную длину. Есть знаки со стороной в шестьдесят три сантиметра, а есть и по восемьдесят три.
– Какой размер будет у нашего знака? – спросил Юрка.
– Давай сделаем средний, – предложил я, – пусть будет семьдесят сантиметров.
– Правильно, – согласился Юрка. – Ни нашим, ни вашим.
Осталось найти кусок фанеры и краску. И это мы всё разыскали без проблем. У деда в мастерской (так он называет свой сарай), если захочешь, хоть чёрта живого отыщешь. Дед, конечно, с подозрением отнёсся к нашей идее. Но мы наврали ему с три короба. Пояснили, что были у начальника ГАИ, и он лично сам нам разрешил повесить на въезде этот знак. По выражению лица деда было заметно, что он нам не поверил, однако почему-то не стал нас переубеждать и отговаривать от этой затеи. Только предупредил, что, если власти пойдут на принцип, отцу придётся платить штраф.