Ирина Александровна Измайлова
1612. «Вставайте, люди Русские!»
Часть I
ВОЕВОДА
Глава 1. Ночная вылазка
Только на миг темноту прорезала слабая вспышка огня и тотчас пропала.
– Ага, попались! – прошептал, припав к бойнице, Никола Вихорь, молодой стрелецкий сотник, в ту ночь командовавший дозором. – Так и знал: не нашли бы вы, голубчики, спуска в ров, вовсе огня не зажигая… Ну, а теперя не взыщите!
Он приложил руку ко рту трубкой и гулко заухал совой. С соседней башни ему отозвался такой же крик, и спустя несколько мгновений над той башней занялось рыжее пламя, и несколько горшков с горящей смесью смолы и стружки полетели вниз. На этот раз их не было надобности кидать прицельно: горшки обрушивали не на головы подступающего неприятеля, а на кучи сложенной в двух саженях[1] от подножия башни, пропитанной смолой соломы. Та тотчас ярко занялась, осветив не только часть крепостной стены, но и вырытый под нею ров.
Никола Вихорь был прав: просто так, в густой темноте в этот ров было непросто спуститься – еще прошлой весною вдоль него были обильно натыканы заостренные колья, к тому же перевитые рыбацкими сетями. Пушечным огнем эти заграждения были кое где уничтожены, в некоторых местах осажденным удалось, совершая вылазки, восстановить их. Но найти брешь нужной ширины, не ткнувшись перед тем несколько раз в опасный частокол да не угодив пару раз в сети, было нелегко – потому-то сотник и не сомневался, что хоть один факел, хоть совсем ненадолго наступающим зажечь придется. А о том, что со стороны этой башни готовится наступление, можно было догадаться еще днем: польские пушки часа два, как остервенелые, били в одно и то же место стены, усиливая образовавшуюся в ней при прошлом обстреле широкую выемку. В конце концов пушки с крепостной стены разбили два из шести вражеских орудий и уничтожили чуть ли не всех пушкарей, и ляхи наконец откатились с облюбованного для обстрела бугра. Однако они наверняка не просто так лупили, норовя попасть в одно место – хоть брешь не дошла в глубину и на треть могучей, четырех саженей в ширину, крепостной стены, но, возможно, осаждающие все же надеялись ослабить стену, ночью заложив в брешь и подорвав сильные петарды[2].
– Донести воеводе? – спросил сотника один из его осадных[3].
– К чему? Может, он наконец поспать прилег, а мы его будить станем! Он их задумку угадал, нам приказы отдал, а теперь мы и сами управимся – не зря же «дорогих гостей» встречать готовились!
Меж тем в глубине рва, слабо освещенной рыжим полыханием возгоревшейся соломы, стали заметны несколько групп польских пехотинцев, явно намеревавшихся подобраться к стене и заложить заряды. Вероятно, поляки ожидали, что русские могут заметить их отряд и напасть на него – петардщиков было много, не менее полутора сотен человек, значит, часть из них готовилась обеспечить прикрытие на случай вылазки неприятеля.
– За дураков нас держат паны ляхи! – печально усмехнулся Вихорь. – Ай, как обидно! Эй, Вася, дай-ко мне пищаль![4]
Стрелец протянул своего командиру трофейную пищаль, определенно немецкой работы, тяжелую, с украшенным насечками прикладом.
– Не попадешь, Никола! Мне дай.
Сотник обернулся и с неудовольствием увидал позади себя Юрия Сухого, тоже приписанного к осадному отряду этой башни, однако в ту ночь свободного от караула. Но не утерпел все же лучший смоленский стрелок Юрка Сухой, пришел покрасоваться своим умением!
Вообще-то они с Сухим, хоть тот и был родом из дворян, а Никола – из посадских стрельцов, уже год крепко дружили, что не мешало их вечному соперничеству. После лихих вылазок они могли иной раз до хрипоты спорить, чей топор больше «ляшьих башок» срубил, либо чья стрела или пуля свалила командира конной хоругви[5]. Эти споры никогда не доходили до серьезной ссоры – в условиях жестокой осады, что длилась вот уже более года, ссориться было непозволительной роскошью. Но не это решало дело – оба воина были отважны, оба на хорошем счету у воеводы, и делить им, по настоящему, было нечего. Они искренне привязались друг к другу и, как все замечали, даже чем-то один на другого походили – оба среднего роста, крепкие, но легкие, оба темно-русоволосые, с густыми кудрями и короткими, тоже чуть кучерявыми бородами. Только глаза у Юрки были карие, а у Николы – синие, как васильки. Сотнику минуло этим летом двадцать четыре года, Сухому сравнялось двадцать три.
– А с чего ты решил, что я не попаду? – вспетушился Вихорь. – Не так уж и далеко!
– Да не попадешь ведь! – продолжал уговаривать Юрий.
– А с первого раза не выйдет, ляхи еще смекнут, какое мы им угощение припасли, да из рва и сиганут… И не обидно тебе будет? Дай, прошу тебя! Первый же десятник, либо еще какой их командир, что на выстрел окажется, твой будет. Вот тебе мое слово!
– Ну, гляди, коли обманешь… На!
Никола отлично понимал, что Юрий прав, и досадовал лишь на то, что их спор слышали несколько человек осадных. Будут теперь посмеиваться: вот, мол, признал лихой стрелец, что дворянский сынок лучше него палить умеет!
Сухой, не спеша, упер пищаль в край бойницы, отсыпал порцию пороха, затем опустился на колено и, взяв оружие к плечу, запалил фитиль. За оставшиеся пару мгновений он успел тщательно прицелиться.
Выстрел хлопнул, озарив крошечной вспышкой лица стрелявшего Сухого и нависшего над его плечом Вихоря. И в тот же миг на этот хлопок отозвался оглушительный грохот. Пламя взметнулось над краем рва, вместе с полетевшими во все стороны комьями земли и телами людей, иные из которых взрыв на лету разметал частями по воздуху.
С вечера, едва стемнело, по приказу воеводы несколько наиболее опытных осадных выбрались через подземный потайной лаз и уложили вдоль края рва несколько небольших, на вид незаметных мешочков. В них был порох. Дождь явно не собирался, поэтому вкладывать для пущей надежности внутрь каждого мешка еще и глиняную флягу не стали. Надо было лишь дождаться, покуда большая часть проникшего в ров отряда окажется вблизи того места, где удобнее всего было выбраться, и где ожидал «дорогих гостей» новый подарок неистощимого на такие выдумки смоленского воеводы.
Смоленск был окружен поляками еще в сентябре прошлого года, 1609 от Рождества Христова. Король польский Сигизмунд, объявляя везде и всюду, что идет на Московию не войною, но с единой целью прекратить на ее земле вражду и смуту, принес Московскому Царству такую войну и такую беду, какой оно давно уж не видывало. Польское войско, продвигаясь к Москве, занимая города и села, разоряло их и жгло, при сопротивлении и без сопротивления, просто от одного удовольствия разорять и жечь! Даже разбойники Гришки Отрепьева, наглого самозванца, несколько лет назад объявившего себя чудом спасенным сыном Иоанна Грозного и ненадолго захватившего московский трон, не творили во время своих походов такого бесчинства. И второй самозванец, явившийся на смену убитому в Москве Гришке и тоже нарекшийся «царевичем Дмитрием», а в народе названный «тушинским вором» – за то, что его полки долго стояли вблизи Москвы, укрепившись в местечке Тушино – столько разорения не принес. Оба «царевича» охотно призывали себе на помощь поляков, но те до поры до времени действовали, вроде бы повинуясь самозванцам, и не давали себе на русской земле полной воли.
Сигизмунд шел «спасать Московию», в действительности лелея в душе одну лишь надежду: взять себе московский престол и просто его уничтожить, стереть ненавистное царство с карты, сделать частью великой Речи Посполитой. Частью, у которой если и будет название, то сохраненное более для воспоминания…
Смоленск был крупнейшей русской крепостью и самым мощным оборонительным рубежом на пути к Москве. Эту крепость выстроили всего за семь лет до начала похода Сигизмунда, и она была, как доносили королю, сильнее и надежнее всех крепостей Европы.
Подойдя к городу, поляки в этом убедились. Перед ними высились могучие каменные стены протяженностью почти в шесть с половиной верст[6], высотою не ниже шести саженей, а шириной, как сообщали некогда видавшие это строительство офицеры из числа германских наемников, по три сажени и более! Тридцать восемь мощных башен располагались на равном друг от друга расстоянии, в девяти из них были ворота, но подступы к ним оказались надежно защищены рвами и специально выстроенными перед подходом польской армии бревенчатыми срубами.
Польский король очень скоро убедился, что обстреливать эти стены из пушек – почти бесцельное занятие. Конечно, ядра наносили урон смоленскому гарнизону, но не молчали и орудия на стенах крепости, а польское войско оказалось перед ними как на ладони – проклятый смоленский воевода заранее сжег весь деревянный посад, сделав местность перед крепостью совершенно открытой. Что же до стен, то одолеть их могли бы лишь специальные тяжелые осадные пушки, каковых в армии Сигизмунда не было. Поляки пытались взорвать ворота петардами, однако бревенчатые срубы их надежно защищали, а попытки подойти ближе заканчивались для отрядов польской и наемной пехоты самым печальным образом: смоляне выходили им навстречу и крушили с отвагой и беспощадностью, быстро отбившей у ляхов охоту повторять такие попытки.
Оставалась осада, долгая, изнуряющая осаждающих не менее, чем осажденных.
Можно было, конечно, попытаться обойти несокрушимую твердыню стороной, но во-первых, тогда пришлось бы двинуть армию по осеннему бездорожью, рискуя потерять часть ее в русских болотах, а во-вторых, и это было куда важнее – нельзя же оставлять у себя за спиной такой опасный очаг сопротивления!
Воевода Смоленска, казалось, предусмотрел все! В крепости были заранее вырыты дополнительные колодцы, запасено много еды, со всего уезда собрано полторы тысячи «даточных людей», неплохо вооруженных и составивших хорошую помощь четырехтысячному гарнизону.
Поляков было в несколько раз больше, но легче от этого не становилось. Во время штурмов, дерзких вылазок осажденных, во время ответных ударов смоленских пушек – осаждающие гибли сотнями. Наступившая зима была сурова, и вставших таборами[7] вокруг города завоевателей охватило уныние.
Теперь только упрямство и безмерная, доходящая до безумия ненависть к Московии удерживали Сигизмунда Третьего от позорного отступления из-под стен Смоленска. Он направил своих гонцов в Ригу, на тамошний оружейный завод, потратив огромные деньги и заказав там несколько осадных пушек. Их должны были отлить и привезти ранней весной, но вместо мороза вдруг грянула оттепель и ударили дожди. Куда уж тут везти тяжеленные пушки – потонут.
Утешался Сигизмунд лишь мыслью, что и осажденным приходится нелегко. В боях и при обстрелах гибли и они (правда, куда меньше, чем поляки, что приводило короля в ярость). Он несколько раз покидал свой стан, но возвращался, рассчитывая, что его присутствие пробудит новую отвагу в войске. Увы! Войско роптало, проклинало и русских, и их зиму, и эту дьявольскую крепость, и… самым тихим шепотом и друг другу на ухо – вероятно, своего короля! Тверже держались наемники – шведы и немцы, а также примкнувшие к польскому войску русские запорожские казаки, вечно затевавшие смуты против князей и государей и теперь рассчитывавшие получить от завоевателей желанную вольницу. Как же, как же, пускай их надеются! Этих не знающих удержу и не любящих никакой власти головорезов надобно будет потом просто извести, напустив на них тех же шведов с немцами – говорят, у казаков неплохие земли, вот пускай наемники и потрудятся себе на пользу!
Предаваясь таким размышлениям, польский король продолжал осаждать упрямую крепость, а его военачальники придумывали одну за другой все новые хитрости, дабы как-то сокрушить твердыню. Но каждая попытка завершалась огромными потерями. В нынешней ночной вылазке, когда пехотинцы должны были, одолев ров, заложить мощные петарды в выемку поврежденной стены, нашли свою смерть семьдесят три человека! Как и было рассчитано осажденными, их петарды взорвались раньше и разметали весь отряд по рву и вокруг него кровавыми клочьями. Лишь чуть более сорока пехотинцев, из которых многие были ранены, возвратились в свой стан.
Глава 2. Земляной вал
– Ишь ты, какой пир мы нынче устроили окрестным воронам! – ликовал Никола Вихорь, радостно потрясая пищалью, из которой стрелял пускай и не он, но которая все равно принесла им удачу. – Если только за оставшуюся ночь мелкое зверье не набежит да не пожрет пановские кишки…
– Чтоб так много сожрать, мелкого зверья мало! – заметил Юрий, пытаясь еще что-то рассмотреть и уже почти ничего не видя: просмоленная солома догорала, а во рву огонь улегся почти сразу.
– Ну, наутро ляхи со зла будут палить почем зря! – заметил один из осадных стрельцов. – Жди потехи!
Остальные (их оставалось на самом верху башни человек десять) дружно загоготали.
– Что ж вы так расшумелись, люди добрые? – послышался позади них звучный голос, и все тотчас умолкли.
– Будь здрав, воевода! – воскликнул, оборачиваясь и отвешивая поклон, неугомонный Вихорь. – Исполнили все, как тобой было велено. И все бы славно, да теперь во рву мусору видимо-невидимо. Ворон надобно звать на подмогу, не то ведь август на дворе – ляховские кишки так завоняют, что носы зажимать придется!
– Ничего, не в первый раз! – отозвался воевода Шейн, высокий, необычайно статный молодой богатырь, облаченный в длинную, ниже колена кольчугу с надетым поверх нее зерцалом[8] и в кованый, с золоченой насечкой шлем.
По всему было видно, что предположение Вихоря неверно: ложиться спать военачальник и не думал. На его лице, обветренном, покрытом густым загаром, отражалась если и не тревога, то почти не скрываемое напряжение.
– Славно все сделали, Никола, спасибо тебе и всем вам! – проговорил Шейн, бросая взгляд в бойницу но, как и Сухой, уже почти ничего там не увидав. – Может, и поубавится охотников к нам в гости ходить. Но радоваться особенно нечему.
– Это почему? – живо спросил Юрий.
– Ты же опытный воин, Сухой. Неужто поверил, что ляхи надеялись своим дурацкими петардами нашу стену прошибить, хотя бы и был в ней выем?
Голос воеводы был почти насмешлив, и Юрко смутился.
– Так ведь у них ума-то мало! – фыркнул Никола.
Шейн покачал головой:
– У них ума мало, но с ними опытные пушкари и взрывных дел мастера – те же германцы. Эти свое дело знают и порох попусту тратить не будут. Другое дело, что они не ждали нашего «приема» и, может, теперь локти кусают, да только шли они сюда не стену взрывать.
– А зачем? – спросил один из стрельцов.
– Для отвода глаз. Может, вам отсюда и не слыхать было – башня от польских таборов далеко, но я-то с противоположной стороны на стену всходил и слышал, да и караульные там давно уж услыхали. Вечером к ляхам какой-то обоз прибыл. Тяжелый, слышно было, как быки мычат, а в обычные телеги быков не запрягают. Так что ждать нам поутру надобно будет не глупых ночных вылазок, а обстрела. И на этот раз он может быть очень опасен.
– Осадные орудия?! – догадался Сухой. – Думаешь их все же привезли?
– Думаю, хоту везли слишком долго. Ранняя весна нас до поры выручила. Кто бы сомневался, что Сигизмунд такие пушки закажет, и ему их доставят. Я бы точно заказал, кабы мне пришлось такую крепость штурмовать. А осадные пушки в конце концов даже наши стены пробьют.
– Что делать будем? – спросил Юрий.
– Что и делали. Обороняться. В конце концов мы это знали и были к этому готовы. Но у меня есть и еще известие. И оно похуже будет.
Стрельцы обступили воеводу и с напряжением ждали, что он скажет дальше. Однако тот не спешил.