– Юрко, – проговорил он, наконец, обращаясь к Сухому, – пойди-ка собери мне стольников да тысяцких. И бояр, кои в крепости есть, собери. Я их в Коломенской башне ждать буду. Совет держать надобно. На закате лазом потайным пробрался к нам гонец, дядька Прохор. Тот, коего в Москву посылали.
– Ну?! – снова взвился Никола. – Что ж, новые грамоты от Патриарха нашего Гермогена привез ли?
– Грамоты-то он привез, – лицо Шейна теперь совсем помрачнело, он на миг даже опустил глаза. – Вот только новость в Москве хуже некуда – устроили бояре заговор и свергли с престола Государя Василия Ивановича.
– Шуйского свергли?! – ахнул Юрий Сухой. – И кто ж в такую пору смутную еще пущую смуту затеял?!
– Кто, кто! – со злостью воскликнул воевода. – Те, кому своя мошна да власть дороже и Москвы, и Смоленска, да и всей Руси. Предводительствует ими боярин Федор Мстиславский. Вот лиса лукавая! А я-то его некогда в битве от смерти спас…
– Выходит, не надо было! – выдохнул Вихорь.
– Выходит, да уж что вышло, то вышло. Ныне их много таких-то! Говорят, теперь Совет боярский делать будут, чтоб, значит, до Земского Собора управлял. Да какой сейчас Собор – война кругом?! А Владыка Патриарх пишет, что Сигизмунд уж тут как тут, послов прислал к боярам. Предлагает, чтоб сына его, Владислава королевича, на престол русский позвали. Мол, примет он нашу веру, вот и будет нам царь.
Несколько мгновений все молчали, потом один из стрельцов, что постарше, робко предположил:
– Ну, а может, так бы было и лучше? Всяко, не вор тушинский… Может, хоть война бы на том закончилась?
Шейн резко повернулся к стрельцу:
– Да кому ж ты веришь, Данило?! Разве ж поляки, дорвавшись до Царства Русского, его русским оставят? Нетто хочешь, чтобы твои дети, аки змеи, шипели, а у наших церквей главы посносили? Хочешь?
– Спаси и сохрани! – ахнул Данило. – Лучше смерть принять!
– А я вот о чем помышляю… – задумчиво, будто и не очень взволновавшись, произнес Сухой, уже собравший и прицепивший к поясу свои саблю и колчан, чтобы идти и выполнить поручение воеводы. – Помышляю я о том, как же нам теперь, когда поляки на приступ пойдут, друг друга в битве узнавать? Само собой, одежа у них не такая, как у нас. Так ведь все в дыму будет, в крови. Прежде мы друг другу кричали: «Царев!» И знал каждый, что рядом свой, слуга государев. А ныне, когда государя не престоле нет? Что кричать-то будем?
– Вот вздумал! – рассердился на товарища Вихорь. – Кричи, что вздумается – всяко русского с ляхом не спутаешь.
– Да нет, он дело спрашивает! – осадил стольника воевода. – И на совете нашем я вот что скажу… будем друг друга узнавать, как воины Свято-Троицкой Сергиевой лавры узнавали, когда отряды Гришки Отрепьева от монастыря отбивали. Они кричали: «Сергиев!», потому что живут и сражаются под благословением заступника Царства Московского святого старца Сергия Радоженского. Ну вот и мы станем кричать «Сергиев!». Потому что государя может и не быть, может и долго не быть, а Русь Святая была, есть и будет. И пока мы за нее бьемся, угодник Божий Сергий не отнимет у нас своего покровительства.
Воевода Шейн оказался прав. С утра защитники крепости услыхали громовые раскаты, и в могучие стены твердыни врезались со свистом и ревом громадные ядра, разбивая и круша каменную кладку. Некоторые из этих ядер летели выше, рушились на верхнюю часть стены, вырывая и выламывая из нее целые куски, убивая осадных людей.
– Если мы сумеем вести из трех пушек прицельный огонь хотя бы в течение двух часов, ваше величество, то к полудню пробьем восточную часть стены, и проем будет немаленький! – с восторгом наблюдая за работой осадных орудий, воскликнул взрывных дел мастер, мальтийский кавалер пан Новодворский. – Можно будет начать атаку. Тем более, посмотрите! Русские, кажется, поняли, что им не устоять! Они уходят со стен!
Сигизмунд, едва веря себе, следил за тем, как в клубах пыли, среди языков огня (на стенах, возле защитных пушек то тут, то там взрывался приготовленный для стрельбы порох) мечутся и погибают защитники крепости. Впрочем, только на первый взгляд их движения и все их действия могли показаться паникой. Вскоре стало заметно, что они уходят с восточной стены, старясь унести оставшиеся целыми пушки, собирая оружие и отступая поспешно, однако вполне обдуманно.
– На что еще могут рассчитывать эти дикари? – прошептал, морщась, король. – Неужто думают, что продержатся хоть сколько-нибудь внутри города. Нас с самого начала было в три с половиной раза больше, а теперь, когда подошли подкрепления, больше раз в пять! Мы просто уничтожим их, всех до единого!
– Но я бы все же послал вперед наемников! – сквозь зубы предложил пан Новодворский. – Русские дерутся действительно как звери, и мне будет жаль потерять столько хороших польских воинов. А германцев со шведами не жалко!
Наступления полудня почти никто не заметил. Пыль, дым, копоть, огонь, – все это затмило и для осажденных, и для осаждающих дневной свет, превратив его в тусклое марево. Внутри крепости тоже что-то ярко загорелось, дымная туча взвилась к небу, но затем низко-низко поползла над землей. Кто-то из польских военачальников предположил, что у русских взорвался один из пороховых погребов, но взрыва никто не слыхал. Скорее всего, загорелась смола, которой возле крепостных стен было запасено много, и которую осаждающие использовали с разными целями не один раз.
В восточной стене уже зияли две большие бреши и над ними, вокруг них защитников крепости видно не было – они явно отступили, понимая, что не удержат этот участок стены. Правда, оставались две башни с двух сторон пробоин, и можно было опасаться, что с них по идущим на приступ пехотинцам могут вести огонь. Поэтому для верности пан Новодворский приказал пушкарям пристрелять верхние площадки этих башен и обстреливать их все время, покуда будет идти штурм. В этом был и определенный риск – с разрушенных башен на головы осаждающих могли полететь камни и даже большие куски кладки. Но это было все равно надежнее – смоленский воевода не раз и не два доказывал королю и его войску свою изобретательность.
С громкими воплями, потрясая саблями и пиками, полторы тысячи наемников ринулись к проемам. За ними двигалась, соблюдая некоторое расстояние, польская пехота, далее – конница, которой предстояло вступить в бой, если осажденные, видя неизбежную гибель, решатся на отчаянную вылазку.
Немцы и шведы, ловко взбираясь по разбитым остаткам кладки, хлынули в бреши. И… вскоре их атака смялась и захлебнулась. Задние ряды налетали на передние, валили их с ног, потому, что передним рядам некуда было наступать!
За разнесенной ядрами стеной в клубах пыли и дыма (теперь стало очевидно, что эту густую дымовую завесу русские устроили нарочно!) перед осаждающими вырос громадный земляной вал, высотою почти равный стене!
– Проклятие! Этого не было! Этого не было, я помню план этой крепости, я его видел! – завопил полковник Вейер, командовавший наступлением. – И это же немыслимо – за один год насыпать такой вал!
Тем не менее, это было именно так: по приказу своего воеводы и под его предводительством смоленские осадные люди за долгие месяцы обороны сумели возвести позади стен новое сооружение, столь же крепкое и почти неуязвимое для орудий: если прицельным огнем можно пробить каменную кладку, то поди-ка пробей земляную стену еще большей толщины – ну, будет земля ползти, осыпаться, но вал-то не рухнет!
– Они там все сошли с ума! – воскликнул полковник, когда до него в полной мере дошло, что за сооружение он видит. – Нет, они не сошли с ума! Это гениально!
Следующей его мыслью было: «Нужно немедленно уводить людей! Между двух стен мы, как в мышеловке!»
Возможно, не скомандуй он: «Немедленно все назад!», ему не удалось бы вывести из западни ни одного из своих пехотинцев. Впрочем, их и так уцелело меньше половины. Как в кошмарном сне, над верхом земляного вала возникли фигуры с луками, и на головы осаждающим посыпался поток стрел. Те пробовали стрелять в ответ, но в таком узком пространстве это было почти невозможно. Вслед за стрелами полилась кипящая смола, и тогда уже уцелели лишь те, кто успел вовремя добраться до проемов в стенах. Ловушка и впрямь была идеальна, под стать той, в которую угодили поляки прошедшей ночью, только на этот раз дань оказалась посолиднее.
– Разреши вылазку, воевода! – упрашивал между тем Шейна командир «даточной» сотни, уездный голова Панкрат Демьянов. – Ляхи сейчас так очумели, что и пикнуть не успеют, как мы им зададим хорошего жару.
– Оставь это, Панкратий! – отмахивался воевода, руководивший действиями осадных людей на земляном валу. – Не до того. Давай-ка, пока не поздно, на западную стену!
– Да там-то что?
– Там, я думаю, сейчас рубка будет!
Шейн понимал, что иностранные советники короля не могли не придумать чего-то еще, кроме атаки стенных брешей – в конце концов, немцев было не так много, значит, роль штурмующих отводилась не им одним…
– Воевода! – послышался в ответ на его мысли далекий крик. – К западной стене лестницы ставят!
– За мной! – Шейн вырвал вложенную было в ножны саблю и ринулся с вала вниз, успев скомандовать Сухому, чтобы следили за брешами, а когда немцы совсем откатятся прочь, закладывали их мешками с землей.
На западной стене в это время уже кипела сеча. Несколько десятков запорожских казаков успели приставить длиннющие осадные лестницы и, сбив стрелами караульных, взобраться наверх. Дальше им пройти не удалось.
– Сергиев! – закричал во весь голос воевода и, замахнувшись, срубил с пути возникшего перед ним казака.
– Паскуды! Русские против русских воюете! – рычал стрелец Данила, размахивая здоровенным топором. – Сергиев! Сергиев!
Этот крик гремел над стеною и, казалось, слыша его, враги испытывали трепет.
К воеводе пробились двое молодых стрельцов и дрались по обе стороны, старясь прикрыть Шейна от сыпавшихся со всех сторон ударов.
– Вы мне мешаете! – кричал он им, в бешенстве стараясь вырваться вперед, оторваться от назойливой опеки. – Баб с детьми обороняйте, а я вам не баба!
Драка на стене продолжалась недолго – спустя полчаса все лестницы оказались либо сломаны, либо просто откинуты прочь вместе с повисшими на них нападающими, тех же, кто успел вскарабкаться на стену, изрубили всех до единого.
– Скольких мы потеряли? – спросил, переводя дух, воевода.
– Пятерых тут, в сече, а скольких пушки порешили, еще не считали! – отозвался воеводин гонец, старый казак Прохор, бережно вытирая куском тряпицы окровавленную саблю. – Вот ведь, не успел я приехать, а у вас тут уже и рубка…
– И не жалко тебе, дядя Проша, казаку казаков рубить? – спросил один из стрельцов, ища, в свою очередь, чем очистить клинок.
– Русскому русских жалко… А казаки… какие же они казаки, если ляхам продались! – в сердцах вскричал Прохор. – Лучше б как-нибудь по иному назвались!
Спустя час среди смятенных рядов польской и наемнической пехоты наконец прекратилась паника, командиры скомандовали сбор и отбой атаки (и это было вовремя – она уже почти час, как завершилась!), и нестройные ряды завоевателей под хриплые вопли сигнальных труб откатились к своим таборам.
Здесь Сигизмунда ждала еще одна неприятная новость: русское ядро, пущенное с земляного вала, разбило лафет одного из трех осадных орудий, и громадная пушка, кувырнувшись «носом», еще и скатилась в небольшой овражек, над которым была установлена. Трудно сказать, получила ли она при этом какие-то повреждения, но теперь ее предстояло вытаскивать, тратя на это уйму сил. Да еще и стоило ли? Попытка прорваться с помощью этих пушек в проклятую крепость провалилась, ядер оставалось н так уж и много, и имело ли смысл посылать за новыми?
Эти невеселые мысли побудили великого польского короля вернуться в свой шатер и, не поужинав (какой уж тут ужин!), с самым скверным настроением лечь спать.
Все негодование командира наемников Вейера обрушилось, таким образом, на бедного мальтийского рыцаря, и Новодворский в конце концов тоже спасся бегством, приказав выставить возле своего табора дополнительную охрану Ибо обозленные немцы, как он успел не раз убедиться, бывают не менее страшны, чем обозленные русские…
Глава 3. Набат над Москвою
Второй день подряд над зубчатыми красными стенами Кремля, над укреплениями Китай-города, над высокими теремами Сретенки и Замоскворечья, над всем московским посадом гулко, тревожно гудел набат. Звон смолк было ночью, но под утро раскатился с новой силой, и новые толпы стрельцов и посадских людей ринулись к Серпуховским воротам, возле которых еще накануне были поставлены караулы и собраны большие отряды вооруженных людей.
При всей кажущейся монолитности этого стихийно возникшего ополчения, в нем не было твердого порядка, а единодушие оказалось лишь временным, покуда явившиеся вблизи московских стен вооруженные отряды не отошли от Москвы-реки и не встали, по слухам, на подступах к Замоскворечью. Это не могло успокоить защитников столицы, они взволновались, казалось, еще больше – все понимали, что захватчики не собираются уходить совсем. Но при этом среди москвичей тотчас возникли раздоры: там и здесь стали звучать громкие призывы, совершенно исключающие друг друга.
– Сказывают вам: продали нас бояре! – орал, взобравшись на одну из поставленных поперек въезда груженых телег, пожилой стрелецкий десятник. – Золотишком польским меха[9] набили, да и забыли, что православные! Мало от ляхов беды по всей Руси, так теперь еще и Москву им отдай! Надобно всем миром идти целовать крест государю нашему Дмитрию Ивановичу, послов за ним посылать!
– Какой тебе еще государь?! Какой такой Дмитрий Иванович?! – завопил с другой телеги приказной дьяк, – Вор и самозванец твой «Дмитрий Иванович»! Целуй-целуй ему крест, да за одним и проклятой польской колдунье Маринке! Он – жид, она – ведьма[10], вот они нам черта на царство и родят! Земский Собор надо скликать, да всем миром избирать государя!
– Наши семеро бояр уже сколько времени нам Собор обещают?! – раздался могучий бас прямо из толпы. – Не будет Собора, покуда оне в Москве управляют! Надобно слушать одного лишь святителя нашего Патриарха Ермогена, а он в грамотах своих велит народу собираться да совместно противу полона литовского ополчаться![11]
– Ермогена, сказывают, вскоре с патриаршего двора бояре сгонят, грозят в темницу заточить! – отозвался кто-то из стрельцов. – Ежели погубят Владыку, то и церковь православную губить начнут! Бить их всех надобно да гнать!
Толпа взорвалась нестройным ревом, затем опять стали выделяться более громкие возгласы:
– Кого бить? Кого гнать? Кого всех-то?
– Да всех! Кто ляхам продался, всех и гнать!
– Среди бояр многие против ляхов! Вот их и звать, чтоб нами управляли!
– Правильно!
– Государю надо крест целовать! Дмитрию Ивановичу! Он чудом Господним спасен остался, убиения дважды избежал… Ему и править Царством Московским!
– Шуты гороховые! Как это спасся?! Да я своими очами видел, как он с башни вниз башкою летел, и как оземь грохнулся! Да и то был уж никакой не Дмитрий Иванович, а вор Гришка! А покойного царевича мощи в храме выставляли. Все видали.
– Собор созывать надобно! Прямо сейчас!
– Кто ж тебе сейчас даст, когда ляхи под самой Москвою?! Оне ж послов сюда не допустят!
– А мы все на что?
Рев толпы то нарастал, то утихал, крики особенно ярых спорщиков покрывали друг друга, и над всем этим ритмично и тревожно продолжал гудеть набатный колокол.
В это время к Серпуховским воротам приблизились со стороны Москвы-реки двое всадников, и толпа, на какое-то время утихнув, обратила все внимание на них. Это были определенно не поляки, и их появление не вызвало тревоги, но всем сразу сделалось любопытно, кто они могут быть такие и откуда едут.
Верховые доскакали до ворот и, видя, что те перекрыты толпой, осадили коней. По запыленной одежде все сразу поняли, что ехали эти люди издалека и, видно, не один день: к седлам были приторочены дорожные мешки, у пояса каждого приезжего, кроме сабли и саадака[12], болтались латунные фляги в кожаных чехлах. Одежда выдавала в приезжих хозяина и слугу, причем первый был, скорее всего, из служилых людей, второй, вероятно, его холоп.