– Платишь ты.
Маша бы умерла, но с таким бы не пошла не только в бар, но и на выход из аудитории. А Люся игриво улыбнулась:
– Идет.
Девушка покосилась на Логинову: гордость-то есть у нее?
А Скиф масла в огонь подлил, прищурил глаз:
– Сейчас. Люся вспыхнула, несмело глянула на учителя и решилась.
– Идет, – улыбнулась, пытаясь показать себя ему парой – такой же рисковой пофигисткой, королевой жизни.
– Вперед, – сгреб учебник со стола и двинул меж парт, Люся за ним, с превосходством поглядывая на подруг.
– Я не понял, – протянул учитель.
– Живот скрутило, – бросил Скиф, вываливаясь за дверь.
– Очень, – с милейшей улыбкой поддакнула Люся, игриво глянув на мужчину: а ты бы так смог? Не – а. Ничтожество!
И выплыла в коридор.
Скиф тут же повис на ее плече и оглядел от бровей до носиков гламурных сапожек:
– Ну, что, смелая, – выставил ей пачку сигарет, предлагая. Люся взяла одну и получила зажигалку. Скиф прикурил свою тут же, наплевав на то, что еще в здании, где не курят. Девушка, сделав затяжку, поняла, что это травка и подавилась, закашлялась. Влад засмеялся, утягивая ее на улицу.
– В «Бакс» не пойдем, отстой, – заметил уже на крыльце. Осмотрел периметр оголенных деревьев, листвы и забор, решая куда лучше направиться.
Люся курила, давясь дымком, но пыталась выглядеть под стать Скифу, и готовой на любой подвиг. Ей хотелось стать его девушкой. Эту славу не затмила бы и пара Кабан и Любавина. К тому же быть девушкой Скифа, значит первой узнать все его тайны, влиять на него, иметь на поводке даже не добермана – вурдалака, вампира. Свой личный вампир! – круто, – уже смело шагнула за парнем вниз по ступеням навстречу приключению.
Страшно было лишь одно – пролететь, оказаться не на уровне.
Максим освободился только после обеда. Сделка благополучно прошла, и он получил приз – возможность уединиться в своем кабинете, спокойно пообедать. К кофе и сигарете вспомнилось про дневник. Мужчина вытащил его из ящика стола и открыл на первой странице:
«Отец считает, что мне нужно вести дневник, он спасет меня.
Он или дурак или меня за дуру держит – от чего спасать? От произошедшего? Оно уже было. И хоть забегайся, хоть головой об стену бейся – бы-ло.
Тогда от чего? От жизни? От жизни меня спасла бы пуля: но видно и ее я не заслужила…
Отец всегда знает, что лучше другим. Всегда. Даже когда другим не нужна его помощь, даже когда хотят, чтобы их просто оставили в покое.
У меня нет сил сопротивляться, нет сил вообще ни на что. Писать? Пишу. Но о чем? Зачем? В угоду ему, опять ему, потому что таковы правила мужского мира, таковы мужские законы…
Отец сказал: записывай что чувствуешь, что думаешь.
Но как можно записать боль, что раздирает душу на части, как можно записать мысли, которые как грозовые тучи укрывают с головой, и нет им просвета. Какими словами можно описать чувство, когда ты ежедневно, ежечасно ощущаешь себя меньше сверча, что запихнули в спичечную коробку и держат в кармане для своей надобности, и ты, тот сверчок, ничего не можешь, нет твоей воли и тебя нет – есть клетка коробки, в которую ты и не просился, но вынужден находиться…
Отец спасет меня от дурдома и не понимает – я уже в психушке. В одной огромной психбольнице, где полно Наполеонов и Жозефин, я ни то, ни другое. Была ли я, что я? Кто? И отчего меня может спасти дневник? От смирительной рубашки? От вскрытых вен? От жизни?
Не я придумала ее такой, не я установила правила и не я смогу их обойти. Они согнут, сомнут любого. Явись в этот дурдом сам Господь и его сунут в смирительную рубашку, закроют в камеру для буйнопомешанных…
Как глупо записывать обрывки мыслей, погребенные чувства, вспоминать себя, ту, умершую, раздавленную, запятнанную, обманутую, никому ненужную. Обычную игрушку в чужих руках. Мужских…
А ведь я хотела такую малость – любить, и была настолько глупа, что любила сама, не понимая, что верить в ответное чувство все равно, что верить в НЛО и йети, Дед Мороза и Бабу Ягу…
Почему так случилось? Почему оглядываясь назад, я не могу воспринимать себя собой. Внутри нарастает протест до крика, до воя, и хочется рвать зубами вены и сдохнуть, наконец-то умереть!».
Макс потер висок: ничего себе мысли у девушки, ничего себе начало. И все ровным, каллиграфическим почерком, очень красивым. И мысли не сумбурные – стройные. А все равно ощущение неадекватности, какого-то надрыва.
Мужчина хлебнул кофе и подкурил еще одну сигарету.
«…но как умереть мертвой?
Отец сказал: дневник поможет тебе жить. Может быть, он все перепутал? Дневник поможет жить ей, той что была?
Как же она жила? Как все началось, когда?
Наверное, с рождения.
Мама… Она назвала ее Варварой. Какое глупое имя – Варваре нос оторвали. И вырвали душу. Кому она была интересна?
Дома, милый дом. Там всегда был погром. Всегда, когда отчим собирался на вахту, калымить на Север. Финансов особо в семье от этих вахт не прибавлялось – мать Вари, Полина Яковлевна, женщина прижимистая, старалась отложить на доплату, чтоб обменять маленькую жилплощадь на большую. Но чем дольше она откладывала, тем выше поднимались цены на квартиры, и все начиналось сначала: сборы, отъезд, надежда и ожидание, приезд, подсчет денег и… опять в путь. Это напоминало бесконечный бег по кругу.
Варвара в затею совершенно не верила, но не ей им советы давать, поэтому и молчала. Привыкла, что ее все равно не слушают, даже возьми выскажись.
Молча обошла две дорожных сумки, занявших почти все коридорное пространство, прижалась к стене, пропуская пробегающего отчима, и нырнула на кухню, чтобы перекусить. Мама как раз пекла отчиму в дорогу пирожки.
– Руки вымой, – буркнула дочери вместо „здравствуй“.
– Уже, – заверила, беря с большой тарелки поджаристый пирожок. В комнате раздался шум и грохот, словно отчим снес антресоли. Варя с матерью влетели в комнату: так и есть – антресоли распахнуты, и все вещи из них валяются на полу.
– Что тебя туда понесло?! – мгновенно разозлилась Полина Яковлевна.
– Документы мои где?! – рявкнул в ответ Николай Петрович.
– Да в ящике комода! Склероз, что ли?! – и умчалась спасать выпечку, а Варя принялась складывать вещи обратно, понятия не имея, зачем это делает, ведь половину из них нужно было бы на свалку отнести, а не в шкаф пихать. Зачем, например, сотню лет пылятся ее старые коньки, которые стали малы ей еще в пятом классе? А Жаннина вязанная шапка, тетрадки за десятый класс, старый заяц с ободранным ухом? Но выкинуть хоть одну вещь без маминого согласия, Боже упаси – кричать, ворчать и дуться будет неделю. А через месяц снова вспомнит и начнет заново – ворчать, обижаться.
Варя со вздохом запихала все обратно вглубь антресолей, тут отчим, наконец, нашел документы и закричал из коридора, объявляя об этом всем.
– Дядя Коля, – подошла к нему Варя, решив объявить о свадьбе пока не уехал. Матери сказать было страшно. А отчим никогда не вмешивался, Варя была для него непременным атрибутом его семьи, как кошка или те же хранящиеся на антресолях коньки. – Я замуж выхожу.
– Чего? – нахмурился не понимая. И закричал в сторону кухни. – Полина, слышала?! Варька замуж собралась!
– Это за кого?! – вырулила из кухни мать.
– За Диму.
– Ах, за Диму! – всплеснула руками женщина. – А не рано ли невестишься? Техникум сначала закончи!
– Мам, мы решили на следующей неделе подать заявление. Я ставлю вас в известность, чтобы отец приехать успел на свадьбу.
– Ах, ты нас в известность ставишь! – завелась Полина Яковлевна, но высказаться не успела, муж влез.
– Ты, это, Варь, не торопись. Зачем тебе Димка? Где вы жить-то собрались, на что? Не – е, ты, это, глупостями не занимайся. Молоды вы еще – погуляйте с годочек, себя проверьте, на ноги встаньте.
– Мы скромную свадьбу сыграем. Дима на работу устроился.
– И куда это?
– Менеджером в салон бытовой техники. Пока оклад небольшой, но после испытательного срока обещали вдвое больше.
– Вот, значит, как! Нет, ты глянь – без нас все решили, постановили!
– Мам, пирожки горят, – учуяла запах гари Варя. Женщина проворно юркнула в кухню, выкрикивая:
– Ты мне брось „Димы“, „свадьбы“! Слышала, что отец сказал?! На ноги сначала встаньте! Доучись! А дитё будет?! А?! На кого кинешь?! На меня?! Я вам что, трехжильная?!
– Мам, мы не собираемся пока детей заводить да и учиться всего ничего осталось!
– Не, не, ты это, права мамка, дети-то вне планов появляются. Нет, Варюха, погоди со свадьбой, отучись сперва.
– Мы любим друг друга, и все уже решили.
– Это когда ж вы решить успели?! – опять появилась в коридоре Полина Яковлевна, встала, подперев бока руками. – Ни сватовства значит, ни знакомства с женихом – решили они. А наше согласие не нужно?
– Мам, я сегодня поговорю с Димой на счет сватовства. В выходные планировали.
– Ах, вон как! Отец из дома, а ты мне мужика в дом!..
– Мы у Димы жить будем. Его родители согласны. Николай Петрович почесал затылок и пожал плечами:
– Ну, чего мать? Если так, то это… чего б нет?
– Но, чтоб в воскресенье жениха привела! – постановила Полина Яковлевна. – А там поглядим. Может обормот какой?
– Мама, Дима очень воспитанный молодой человек. Хозяйственный, умный. Я с ним год переписывалась, ты же знаешь.
– В письмах я тебе сама хоть че напишу. Ты мне его не расхваливай, не товар! Приведешь, я лично погляжу, что за умница твой Дима.
– Во! – нашелся отчим. – Ты это, Варюха, мамку слушай. Она женщина мудрая, знает, что говорит.
Мать, гордо вскинув подбородок, ушла на кухню.
– Полин, они в воскресенье это, придут, – крикнул мужчина в сторону кухни, забыв о Варваре и о разговоре. – Куртка-то где, Поля?! Мне выходить уже!
– Подожди ты с курткой! Пирожки сейчас сложу!
Тут зазвонил телефон и Варя, взяв трубку, силилась понять, сквозь поднятый родителями крик, что говорит ей Дима:
– Я выхожу! Выхожу! Через пять минут буду у твоего подъезда! – кричал в трубку парень.
– Поняла! Я тоже выхожу! – крикнула Варя.
– Да куртка-то где?! – надрывался Николай Петрович.
– Не дом, а дур дом! – буркнула Жанна, освободив ванную комнату. Силой хлопнула дверью, и проплыла в комнату.
Жанна… Может с нее все началось? С того момента, как она родилась, а я стала чувствовать себя лишней?..»
Макс вздохнул – сериал, какой-то: отец, отчим, Жанна, Полина – мама, еще и жених.
Девушка точно неадекватна.
Но перед глазами всплыл тот тинейджер, что пнул дневник в воду, и мужчина решил пойти наперекор его поступку – все-таки дочитать и понять, стоило ли это делать.
«– Дима, я сказала сегодня своим, что мы собрались пожениться. Мама ждет тебя в воскресенье на семейный ужин.
– Решено, буду ровно в семь. Твоя мама, какие конфеты любит?
– Шоколадные, – рассмеялась девушка.
– А цветы?
– Считает их излишним расточительством. Купи лучше фруктов.
– Идея. Так и сделаю. Николаю Петровичу – водки, вина?
– Дядя Коля уехал на вахту, теперь явится через три месяца.
– Но мы же не будем его ждать, Варенька? – испугался парень.
– Нет, он сказал – как мама скажет.
– Задачу понял. Будем очаровывать твою маму. А сестра? Ей что нравится?
– Ей косметика и тряпки нравятся. Что ты хочешь от пятнадцатилетней девочки?
– А сладкое?
– Она у нас фигуру бережет, сладкого вообще не ест, даже чай без сахара пьет. Так что, о Жанне не думай. И не будет ее скорей всего, опять усвистит куда-нибудь: в кино или на танцы, на тусовку очередную.
Дима кивнул и обнял девушку:
– Ну и ладно, пускай бежит на свою тусовку, без нее обойдемся. Мама-то как вообще настроена?
– Не понять. Познакомиться с тобой – определится. Ты ей понравишься, уверена.
Парень смущенно улыбнулся:
– Надеюсь. Тещи, говорят, самый жуткий народ.
– Свекрови тоже, но мы же с Наиной Федоровной нашли общий язык. И ты с моей мамой найдешь.
– Ты меня пугаешь. Складывается впечатление этакой фрекен Бок. Но ведь как бы она ко мне не отнеслась, это не имеет значения, правда? Жить-то нам с тобой, а не с моей или твоей мамой. Давай не будем сейчас о родителях? Успеем еще их достоинства и недостатки обсудить. Я скучал, Варенька, – прижался к ней. – Весь день о тебе думал.
– А что думал? – полюбопытствовала. Как он ей нравился, глупой девчонке, какой бездной достоинств она его наделяла…
– Хорошее. Какая ты у меня замечательная, как здорово, что любишь меня. И за что? Такого неуклюжего, не супермена, не Рокфеллера, не Ньютона. Ты ведь такая умница, красавица. Я как на службе целый день твои письма мысленно декламировал и все думал, как же это замечательно, когда ты любишь, и тебя в ответ любят, когда есть к кому идти, а значит, есть к чему стремиться и ради кого. Я даже стишок сочинил: Варенька, любимая моя, ты как солнышко в моей судьбе, и спасибо милая тебе, за сиянье глаз, за чудную улыбку, за тепло души. Я с тобою ангел мой, на веке.
– Не Петрарка, – улыбнулась Варя.
– Увы, – вздохнул Дмитрий. – Был бы им, посвятил тебе целые тома стихотворений и поэм. Но может все впереди? – улыбнулся, и крепко обнял. – Я люблю тебя, Варенька, если б ты только знала, как я тебя сильно люблю.
– Я тоже тебя, Димочка, очень, очень.
Парень, щурясь от солнца, посмотрел на убегающие за окнами строения, прохожих, расцвеченные весенним солнышком и зеленью улицы и сказал:
– Представляешь, мы еще в самом начале нашей жизни, в самом-самом. Почти на старте. И впереди нас ждут долгие счастливые годы. Пройдет пять лет, десять, изменятся улицы, изменимся мы, а наша любовь станет лишь крепче и ярче.
Господи, неужели он так говорил? Неужели я серьезно в это верила?..
Ах, да – дети. Она же так их хотела! Как любая дурочка, чья голова забита главным в жизни женщины – семья, дом, дети… Как там в немецкой формуле женского счастья? „Киндер, кирхе, кухня“. Только на эти три „ка“ может претендовать женщина, только в них она имеет право существовать. Только существовать. Жить – привилегия мужчин».
Макс закрыл тетрадь: может и прав парень, отправив эту «Мексику в розовом соусе» в воды Фонтанки?
Но каковы перепады?
Мужчина взял в руки кружку с кофе и повернулся в кресле к окну: девушка явно больна – пишет о себе, но словно о другой, потом путается и на миг как озаренье – это же я, затем снова дистанцируется от себя самой и пишет от третьего лица. Клиника.
За окном намечался ливень и Макс вздохнул: придется переждать. Идти по КАДУ через стену дождя не хотелось. Не такой уж он любитель экстрима. Хотя, можно и не ездить в «Мегу» сегодня – завтра затариться.
Взгляд опять упал на потрепанную обложку тетради.
А чем еще заняться, коротая время до прояснения в небе?
«Они выскочили из автобуса и двинулись в сторону ворот рынка. Шли, взявшись за руки и, молчали. А что говорить – им было хорошо вместе без слов.
– Странно, мы с тобой даже не разу не поссорились, – задумчиво протянула Варя.
– Зачем?
– Не за чем, просто. Другие ругаются, у них как-то бурно все проходит.
– Ну, хочешь, повздорим? Только зачем?
– Не про то я. Не хочу ссорится. Удивляюсь – как же мы с тобой влюбились так друг в друга, что даже тем для ссор нет.
– Потому что подходим. Ты любишь что я, я – что ты. И мнения на вопросы сходные. Чего ругаться? Тема?
– Обои например.
– Что „обои“?
– Ты какие в комнату хочешь?
– А ты? Варя рассмеялась – вот и поспорили!
– В цветочек.
– Идет!
– Нет, я передумала, возьмем с геометрическим рисунком.
– Да хоть с арифметическим. Ты хозяйка, женщина, тебе виднее.
Девушка с благодарностью прижалась к своему будущему мужу и на миг зажмурилась – до того хорошо стало – она станет хозяйкой! Будет стирать Диме рубашки, гладить, готовить ужин, завтрак, убираться в их, только их совместной с любимым комнате, обустраивать ее, как ей нравится. И ни мамы, ни отца, ни сестры – ворчуньи со своими завихами и указаниями – только она и Дима. Что захотела, то и сделала. Она!
Дима вышагивал гордо, видно тоже распирало его, что без пяти муж, в предвкушении самостоятельной жизни плечи сами расправлялись. Будущая ответственность не воспринималась тяжелой ношей и потому не гнула – окрыляла, вознося в заоблачные дали иллюзий. И казался он себе в этот момент не худым, невысоким и невзрачным пацаном, а сильным, огромным и высоким красавцем. Ему сейчас что стокилограммовую штангу одной левой толкнуть, что толпу хулиганов раскидать – легко – взгляд Вари тому порука: восхищенный, влюбленный, доверчивый, наделяющий предмет своего обожания невиданными достоинствами. Как им не соответствовать?