– Я попросила его поехать самой короткой дорогой, – объяснила мне переводчица.
– А по дороге у нас нигде не получится покушать? – спросил я, чувствуя неприятное посасывание под ложечкой. «Эль-Аль» кормит хоть и часто, но понемногу, и последний раз я ел в самолете четыре часа назад.
– Тогда лучше сделать это сейчас, – ответила Яо. – Там, куда мы едем, вряд ли можно будет получить что-то приличное.
– Да мне бы хоть чего…
Моя просьба была передана водителю, он резко развернулся (никого при этом, не сбив), и вскоре мы очутились в каком-то таинственном месте, где нас окутало облако потрясающих ароматов съестного характера. Рот у меня моментально наполнился слюной, как у собаки Павлова. Осмотревшись, я увидел, что мы стоим посреди маленькой улочки, вдоль тротуаров, которой расположены лотки, на которых жарится, варится, парится самая невероятная снедь – от обычных копченых уток до спрутов и трепангов.
– Что вам взять? – спросила Яо.
– Сам посмотрю, – захлебываясь слюной, наконец, выговорил я и вылез из машины. Переводчица нахмурила свои очаровательные бровки, но вылезла за мной.
– О, что это такое? – прямо рядом с машиной на лотке жарились на вертеле какие-то малюсенькие птички, размером ненамного больше колибри.
– Это воробьи, – присмотревшись, сказала Яо.
– Осень вкусно! – вдруг заговорил по-русски торговец, заметив мой интерес. И сразу же, сорвав с огня два шампура, протянул мне. Я не смог устоять, и взял их, показывая на пальцах, чтобы он добавил еще два.
Воробьи по вкусу чем-то напоминали перепелок, которых мне приходилось есть в Сочи, только были еще нежнее. Умяв первый шампур (с таким аппетитом, что стоящие рядом китайцы стали на меня оборачиваться), я промурлыкал из Высоцкого:
– Вы явно не китаец, – засмеялась Яо, когда я буквально за пару минут зверски расправился со всеми четырьмя шампурами.
– Я даже и не кореец, я еврей, – не удержался я от знакомого анекдота. – И вообще это была не собака, а фаршированная рыба.
Мы вернулись в машину, и прерванный маршрут продолжился. Яо тихонько сказала мне на ухо:
– Не надо на улице петь песни Высоцкого. Могут быть неприятности…
У меня глаза полезли на лоб:
– Вы знаете Высоцкого?
– А что тут странного? Миллионы китайцев учили русский язык. И уж тем более знают песни Высоцкого про Китай. Кто-то смеется, но большинству они не очень нравятся.
А тем временем машина, двигаясь по ведущему наружу радиусу Пекина, переходила от бедных слоев к еще более бедным. Из современного центра мы попали в слой хрущевских пятиэтажек, а когда проехали и его, то потянулись совершенно уже разномастные домики, крытые то толем, то шифером.
– Это не совсем Пекин, – извиняющимся тоном сказала Яо. – Тут раньше была деревня, которую мегаполис втянул в себя.
– Как спрут приблизительно, – закончил я.
Шофер несколько раз высовывался из кабины, чтобы уточнить у проходящих китайцев адрес (тут они вполне соответствовали моему представлению о средневековых китайцах – в каких-то лохмотьях и с сандалиями на ногах), и наконец, мы остановились возле совсем небольшого домика, крашеного синей краской. Я вылез из машины, разминая затекшие ноги (поездка продолжалась более двух часов, не считая моего вклада в дело уничтожения воробьев) и закричал:
– Эй, есть тут кто живой?!
Хлопнула дверь, и на крылечке показался опрятный старичок в черных джинсах и куртке-маодзедунке.
– Вы заблудились? – почти без акцента спросил он. – Я всегда рад помочь русским товарищам.
– Надеюсь, что не заблудился, – ответил я, доставая из кармана письмо. – Вы отец Вэня?
Вопрос был чисто риторическим, так как вряд ли в этих краях проживает много людей, владеющих русским.
– Да, а что? С ним что-то случилось?
– Напротив, с ним все в порядке, и он просил передать вам письмо, – с этими словами я вынул из кармана куртки конверт. Старик со всех ног бросился к машине, чуть ли не выхватил письмо у меня из рук и прижал его к груди.
– Пожалуйста, заходите в дом! Чем я могу угостить таких дорогих гостей?
– Благодарю, мы не голодны, а вашим гостеприимством воспользуемся как-нибудь в другой раз – у нас очень мало времени. Но мне ваш сын рассказывал, что здесь неподалеку живет даос, которому якобы двести лет. Я журналист, и мне очень бы хотелось на него посмотреть.
Старик засмеялся:
– Ну, что ему двести лет, он говорил еще в пору моей молодости. Сейчас, должно быть, уже немного побольше. Если хотите, пройдем к старику Сунлину. Он будет рад, особенно, если вы что-нибудь у него купите.
Моя переводчица, присутствовавшая при этом разговоре, явно была недовольна, и, увидев это, отец Вэня что-то сказал ей по-китайски. Она ответила:
– Говорите по-русски, чтобы понимал наш гость.
– Это совсем близко, метров тридцать от моего дома.
Мы пошли по улице (она была даже не замощенной), и вскоре увидели какую-то хибару, состоявшую из прилепленных один над другим этажей. Над дверью красовалась потертая красная вывеска с несколькими резными иероглифами. Отец Вэня толкнул дверь и закричал:
– Господин Сунлин? Вы дома?
Понятно, все разговоры велись на китайском, а Яо их переводила мне шепотом на ухо. Я себя чувствовал так, как будто попал живьем в какой-то китайский боевик.
Кто-то затопотал на лестнице, и со второго этажа спустился старый китаец с усами, бородкой и пышными седыми бровями. Мне почему-то казалось, что даос будет одет в рясу, но на нем были обычные брюки и такая же куртка, как на отце Вэня.
– Проходите, пожалуйста! – закричал Сунлин неожиданно сильным голосом.
Мы вошли внутрь, и оказались внутри какого-то подобия антикварной лавчонки. Вдоль всех стен шли полки, на которых валялись пыльные статуэтки, куски оленьих рогов, какие-то лапы, пластинки с выгравированными знаками (они напомнили мне те, что показывал на лекции бней-бракский раввин). Пока отец Вэня быстро о чем-то лопотал с Сунлином (так быстро, что Яо даже бросила переводить), я рассматривал лавочку. Да, не похоже, чтобы здесь бывало много покупателей.
Одна статуэтка показалась мне знакомой – тощий старик, вырезанный из слоновой кости. Из головы старика торчали настоящие пучки волос. Точно такая же стояла за спиной Муна!
Я взял статуэтку в руки:
– Сколько это стоит?
– Это даосское божество здоровья и долголетия, – пояснил мне отец Вэня, и, переговорив с даосом, заключил:
– За сорок юаней он вам ее отдаст.
– Хорошо… А правда ли, что ему двести лет? Переведите, пожалуйста, вопрос.
Выслушав, Сунлин улыбнулся и ответил:
– Свидетельства о рождении у меня нет. А поверите ли вы на слово бедному торговцу? Вот лучше посмотрите это зеркало – может быть, оно вам понравится.
С этими словами он взял с полки металлическое зеркало, сдул с него пыль, протер рукавом и, держа обеими руками, установил точно напротив моего лица.
Я автоматически достал расческу и начал поправлять растрепавшиеся волосы, после чего спросил:
– Мне предстоит ехать в провинцию Цзянсы. Вы можете что-нибудь рассказать об обычаях этой местности? Говорят, там еще остались даосы?
– Вам нужно ехать – так езжайте, – не очень вежливо сказал Сунлин.
Я попрощался, мы вышли из лавки и вернулись в Пекин. Через день я уже был в уезде Гаунь-син провинции Цзянси. Мы с переводчицей отправились в лес, чтобы осмотреть загадочную местность. Лес бы очень густой – какая-то смесь тайги с джунглями, и через несколько часов Яо куда-то пропала, а я заблудился.
Я ходил по лесу два дня подряд, и никак не мог выйти на какую-нибудь дорогу. Плодовых деревьев мне обнаружить не удалось, так что я ужасно страдал от голода. Хорошо хоть, несколько раз я выходил к ручьям, и утолял жажду чистой родниковой водой.
К исходу второго дня я вышел к каким-то горам, и решил подняться к вершине, чтобы с высоты осмотреть местность и решить, в какую сторону идти. Я начал медленно карабкаться на гору, стараясь выбирать наименее крутые места. Когда я поднялся чуть ли не на километр, то начал накрапывать дождь, и дальнейший подъем стал опасен – легко можно было соскользнуть вниз с намокшего склона.
Поглядев по сторонам, я увидел на склоне горы вход в пещеру, где можно было бы укрыться от дождя и немного отдохнуть. Однако когда я добрался до нее, то пещера оказалась обитаема – недалеко от входа я увидел лежанку, накрытую потертым ковром, стол… Дальше в пещере располагалась вырубленная в скале комната, где на грубо сделанных деревянных полках стояли причудливые стеклянные сосуды с какими-то снадобьями.
Уж не в жилище ли отшельника-даоса я попал? Возможно, он ушел в лес собирать травы, а когда вернется, я смогу спросить у него, как добраться до ближайшего населенного пункта.
Тем временем дождь снаружи все усиливался. Но тут послышались звуки настоящего урагана, и кто-то ворвался в пещеру. Я выглянул из внутренней комнаты, и увидел, что в пещере находится огромная обезьяна, густо поросшая белым мехом. Обезьяна стояла на задних лапах, и была чуть ли не трехметрового роста!
Что это – снежный человек? Но здесь, в субтропиках, не совсем подходящий для него климат.
Обезьяна (вернее, обезьян – это был самец) тоже меня заметил, и вдруг заговорил на русском языке:
– Что ты делаешь в моей пещере?
Его слова звучали прямо у меня в голове, из чего сделал вывод, что обезьян пользуется телепатией (а откуда бы такая тварь могла знать русский язык – посещала, что ли, китайскую школу?).
– Я журналист, – ответил я, – хотел исследовать ваши места, но заблудился, и случайно набрел на эту пещеру.
– А я – дух этой горы, – просто ответил обезьян, не подвергая мои слова сомнению. – Ты забрел очень далеко от обитаемых мест, придется тебе пожить у меня некоторое время, пока какие-нибудь лесорубы или собиратели лекарственных трав не покажутся в наших лесах, чтобы я мог вывести тебя к ним. Сам понимаешь, не могу же я в таком виде отвести тебя в город. А пока ты живешь у меня в пещере, поможешь мне с изготовлением «киноварной пилюли».
Я знал, что «киноварной пилюлей» даосы называют средство для достижения бессмертия. Но зачем она понадобилась горному духу?
– Хоть я и могу жить сотни, и даже тысячи лет, – ответил дух на мой мысленный вопрос, – но, тем не менее, я не бессмертен, и мне когда-нибудь придет свой срок. Конечно, если до этого времени я не изготовлю пилюли бессмертия.
С тех пор каждый день по утрам горный дух улетал, чтобы обследовать леса и горные луга, с которых он приносил нужные ему травы. По вечерам дух возвращался с целыми охапками этих трав, которые мы перебирали, отваривали, процеживали, толкли в ступках… Часто бывало, что от целого снопа травы или вороха листьев оставалось не больше горсти препарата. Обработкой трав в основном занимался я, в то время, когда обезьян рыскал по лесам и полям.
Питались мы только плодами и кореньями, которые приносил дух, а пили чистую воду. Больше всего меня поразило, что духу тоже надо было кушать!
Пока мы ели, или когда я уставал от перетирания трав, горный дух рассказывал мне о пути Дао, о других духах, которые населяют этот мир… Одну пилюлю он обещал дать мне, чтобы я тоже мог присоединиться к синклиту Бессмертных.
Однажды дух сказал:
– Наше средство почти готово. Мне осталось найти еще одну его часть, чтобы мы закончили великую работу. Но эту часть найти труднее всего.
С этими словами обезьян покинул пещеру, и появился только через два дня, волоча с собой мешок, в котором что-то трепыхалось. Каков же был мой ужас, когда дух открыл мешок, и вытряс оттуда опутанную веревками Яо!
– Я нашел эту девушку в лесу, где она что-то искала, – сказал мне дух. – Это последнее средство, которого нам недоставало. Выпусти из нее кровь, процеди, а затем перемешай с той мазью, которая стоит у стены в желтой стеклянной банке. Женская кровь символизирует Инь – пассивное начало природы… Да смотри, не вздумай с ней блудить, а то «киноварная пилюля» станет для тебя бесполезной!
Сказав это, обезьян кинулся на свою лежанку и захрапел.
Так значит, Яо пыталась меня разыскать!
Я достал нож, разрезал путы на китаянке и незаметно вывел ее из пещеры, сказав:
– Беги в лес! Мне же придется остаться, иначе горный дух сразу же кинется за нами в погоню.
Когда Яо скрылась в лесу, я поймал двух горных голубей, зарезал их, а кровь сцедил в то снадобье, которое указал мне горный дух.
Проснулся он только к вечеру, и сразу же спросил:
– Готово?
Я кивнул головой. Дух бросился в ту комнату, которая служила нам лабораторией, зачерпнул гигантской лапой пригоршню мази и отправил ее себе прямо в рот!
Как только он проглотил мазь, его стало корежить (я пулей выскочил из комнаты), он упал на пол, завертелся волчком, и наконец, взорвался, осыпав все вокруг дождем огненных брызг! Меня контузило, и я потерял сознание…
А когда очнулся, увидел, что все так же стою перед зеркалом в лавке на окраине Пекина и поправляю прическу.
– Я бы вам не советовал ехать в те края, – сурово сказал даос. – Вы не верите в силу старинных рецептов. Запомните – никогда ничего нельзя менять!
Ошарашенный, я двинулся к двери. Меня шатало, как будто я действительно несколько недель провел в лесу. Сунлин, казалось, смотрел на меня совершенно безучастно, но только когда я запнулся о порог, бросил вслед несколько слов.
– Он просит задержаться, – перевела мне Яо.
Я обернулся и увидел, что старик подходит ко мне с зеркалом в руках.
– Великий даос Гэ Хун говорил, что зеркала необходимы для борьбы с демонами. Зеркало заставляет злые силы показать свой истинный лик, – сказал он (естественно, в переводе Яо).
– Что ему надо заплатить? – спросил я севшим голосом, сунув руку в карман за деньгами. Старик, поняв мой жест, сделал отрицательный знак рукой и очень резво для своих двухсот лет удалился в сторону лестницы, ведущей на второй этаж.
Всю дорогу до гостиницы я не проронил не слова. Происшествие с зеркалом настолько меня потрясло… чувства, боль и страх, которые я испытал, были так естественны…
Яо бросала на меня косые взгляды, но ничего не говорила, и только, когда мы уже подъезжали к гостинице, склонилась к моему уху и произнесла:
– Не надо чересчур доверять этим даосам. В большинстве своем они просто фокусники и гипнотизеры.
Когда мы возвратились, был уже поздний вечер. Постепенно приходя в себя, я заметил, что жизнь на улицах Пекина не утихает с наступлением темноты, как это бывает в городах победившего социализма… Похоже, Великая Стена китайского коммунизма дает трещины.
Яо проводила меня в мой номер, при этом строго сказала:
– Завтра утром мы выезжаем!
Я не стал рассказывать ей о видении, посетившем меня в лавчонке старого даоса. Хотя, может, и зря – рассказ бы успокоил меня, помог расставить все по полочкам… В конце концов, у меня же есть уже одна тема для материала в газету! И если скептичный Давид, редактор нашего «Периода», откажется принять это за документальный очерк – я вполне смогу напечатать его как фантастику.
Хотя от усталости ломило все тело, заснуть я не мог. Сейчас бы баночку пива, да сигаретку выкурить… В конце концов, должны же быть здесь ночные лавки!
Оглядев жалкую обстановку гостиничного номера, я вышел в коридор, спустился по бетонной лестнице и оказался на улице. Прямо напротив гостиницы призывно переливался огнями киоск – вроде фонаря, на свет которого должны лететь подгулявшие мотыльки. Решительно перейдя улицу, я сказал киоскеру (китайцу средних лет и достаточно потрепанной внешности):
– Пи-цзи!
Как я уяснил себе из романов Сорокина, это означает «пиво». Продавец обрадовался, залопотал чего-то по-китайски, но я решительно перешел на более знакомый мне английский:
– Энд смоук!
И сделал жест, как будто курю сигарету. Китаец поставил передо мною большую пол-литровую банку, изукрашенную иероглифами, и положил пачку сигарет. Я бросил на прилавок несколько юаневых купюр (никогда не расплачивайтесь в Китае долларами – могут быть неприятности), и, пока мне отсчитывали сдачу, открыл банку, чтобы убедиться, правильно ли понял меня продавец… В банке оказалось самое обычное пиво – ничуть не хуже и не лучше, чем израильское «Маккаби». И стоило за этим лететь на край света?