– Так вот, доктор, сделайте ему рентген. А все остальное – это уже моя забота. Как, вы говорите, он стоял, когда показывал вам разряженный карабин?
– Вот так. – Врач поднялся с места и продемонстрировал фельджандарму стойку.
– А ведь это не пехотная стойка, герр оберарцт.
– Знаю. Именно это меня удивило.
– Так держат оружие только в том случае, когда у солдата мало места, и он не может держать его как положено. А где у нас такие места, доктор?
Прошло еще несколько дней. Я добросовестно пил выписанную мне гадость, результатом воздействия которой стал весьма хреновый сон. Но увильнуть хоть как-то от очередного приема этой отравы было совершенно нереальной затеей. Приносивший мне лекарство санитар отличался крайней недоверчивостью и подозрительностью. Приходилось терпеть и мужественно глотать это пойло.
Память ко мне так и не вернулась, несмотря на обещания доктора, а вот спать я стал хуже, и характер у меня испортился. Надо полагать, по причине хронического недосыпа. Как ни странно, но именно на этой почве я неожиданно близко сошелся с Кегелем. Не скажу, чтобы мы вели какие-то длинные разговоры, обычно попросту сидели рядышком. Он курил, а я разглядывал окружающую обстановку. Какие-то отрывистые куски воспоминаний толклись у меня в голове, и совершенно неожиданно для себя я вдруг начал осознавать, что рассматриваю эту самую обстановку исключительно на предмет ее возможного использования в бою.
«…Вот этот угол, на первый взгляд, выглядит очень соблазнительно: толстые бревна, не всякая пуля пробьет. Но для того, чтобы из-за него выстрелить, надо высунуть голову. А сделать это можно только в том случае, если высунешься из-за угла. Причем не где попало, а над штакетником, который к этому углу примыкает. А стало быть, и противник, если он не полный лопух, будет ожидать эту самую голову в указанном месте. Значит, что? Не высовываем отсюда башку. А лучше переползем к другому углу. Он хоть и не такой заманчивый, но внизу, на высоте полуметра от земли, выбит край одного из бревен, и получается неплохая амбразура, куда вполне можно высунуть ствол карабина. Да и сзади там лежит поленница дров, на фоне которой мои движения будут практически не видны. А вон та крыша крыта дранкой, и если отщипнуть несколько полосок, то вполне можно стрелять из глубины чердака. Никто меня там не увидит, а звуки выстрелов из-под крыши будут доноситься весьма неразборчиво – сразу и не поймешь, откуда стреляют…»
«Вон та банька – она из толстых бревен. И входная дверь у нее весьма и весьма внушительно выглядит. Казалось бы, классная позиция для обороны: окошки в стенах баньки узкие, только-только ствол просунуть. Но вся закавыка в том, что дверь бани до земли не доходит на расстояние ладони, и закатить туда гранату – дело пустяковое. И все – никакие стены не помогут. Выскочить оттуда под обстрелом – дело безнадежное. Да и обзор из узких окошек неважный».
И вот такие размышления занимали меня практически все то время, пока я не был занят чем-то другим. Что-то пыталось пробиться из потаенных уголков моей памяти, но я так и не понял, что же это было. Ничего, что наталкивало бы меня на какую-то конкретику, вспомнить так и не удалось. Наблюдавший за моими раздумьями Кегель сочувственно похлопал меня по плечу:
– Не переживай, парень. То, что ты не помнишь имени своего ротного, – это еще не самая большая проблема. Кто знает, может быть, Господь Бог, лишив тебя некоторых воспоминаний, поступил во благо. Ты старый солдат, и я это вижу. У каждого из нас есть какие-то моменты, о которых порою хочется забыть и никогда не вспоминать.
Не могу сказать, чтобы его слова вызвали у меня какое-то отторжение. В принципе я был совершенно согласен, но легче от этого вовсе не становилось. Так прошло несколько дней, и меня опять вызвали в тот же самый кабинет. Но на этот раз там был уже совсем другой обитатель. Тоже немолодой дядька, хотя и не такой пожилой, как доктор. Но, ей-богу, я бы предпочел еще неделю пить эту самую гадость, лишь бы не встречаться с сегодняшним обитателем этого кабинета. Ибо сидел там самый натуральный фельджандарм. А вот к этим парням на закуску попадаться категорически не рекомендовалось. С юмором у них было плохо, а въедливости – хоть отбавляй. И сам факт, что моей персоной заинтересовалась полевая жандармерия, никакого энтузиазма вызвать не мог. Ладно уж медики – тут оно все привычно и понятно. А вот какая вожжа попадет под хвост этим ребятишкам, предположить было совершенно невозможно. Однако же делать было нечего, обратного хода не имелось, и, вытянувшись около дверей, я рапортую обитателю кабинета о своем прибытии. Против всех ожиданий, он настроен весьма благодушно: не спешит снимать с меня шкуру и выворачивать наизнанку все тайники души.
– Задал ты всем нам задачку, Макс. У господ офицеров от тебя уже голова болит.
– Виноват, герр обер-вахмистр, но я ничего такого не делал.
– Да знаю я, – отмахивается фельджандарм. – Подобрали тебя в воронке, с разбитой башкой и малость очумевшего. Вот и вылетело из этой башки все то, что в нее когда-то вложили командиры. По правде сказать, я и не думаю, что там было что-то особенно ценное, но порядок есть порядок, Макс. Согласись, ты же не можешь жить дальше человеком без имени, фамилии и без прошлого.
– Но я помню свое имя, – поколебавшись, чуть менее уверенно добавляю, – и фамилию вроде бы тоже.
– А ты уверен, что это твое имя и твоя фамилия?
– Нет, герр обер-вахмистр, – искренне отвечаю ему. – В этом я не уверен.
– Вот видишь, – назидательно поднимает палец фельджандарм. – Конечно, может быть, ты называешь действительно свое имя. Но ведь может случиться и так, что ты попросту запомнил имя кого-то из сослуживцев, который сам по себе является настолько замечательной личностью, что не знать его просто невозможно.
– Да, герр обер-вахмистр, так тоже может быть.
– Только ведь беда в том, Макс, что известность эта может быть двоякая. Это может быть действительно выдающийся человек, хороший солдат и честный сын великой Германии. А может быть наоборот – дезертир, бросивший своих товарищей. Вот его и объявили в приказе по части, а ты и запомнил. Что скажешь?
– Не знаю, что и говорить, герр обер-вахмистр. У вас в таких вопросах опыт намного больше, поэтому я всецело доверяю вам.
– Доверяешь? Ну что ж, давай поглядим. Итак, что мы знаем совершенно точно? Тебе больше двадцати пяти лет, строение зубов показывает, что за своим здоровьем ты следил и вовремя обращался к врачам. Дырок у тебя нет, и в положенных местах стоят пломбы. Ты, несомненно, опытный солдат. Мышечную память обмануть невозможно. С оружием обращаться умеешь, причем достаточно хорошо и на уровне автоматизма. Воевал и был ранен, медикам я в этих вопросах доверяю безоговорочно. Кстати, где ты словил пулю?
– Не помню, герр обер-вахмистр.
– А ведь тебе делали рентген, Макс. И он показал, что в правой ноге у тебя действительно пуля. Винтовочная! И хочешь знать, из какой винтовки?
А вот это он уже заливает. С тем, что наличие пули в ноге рентген безусловно покажет, я спорить не собираюсь. Но, не разрезая ноги, выяснить, из какого оружия эта пуля вылетела, – вот уж фигушки.
– Откуда же мне это знать, герр обер-вахмистр? Это надо у главного врача спрашивать. Он человек ученый и такие вещи понимает.
– А что ж ты думаешь? И спросили. Наша это пуля, Макс. Из маузеровской винтовки выпущенная. И что ты на это скажешь?
Пожимаю плечами. Хоть из маузеровской, хоть из американской или английской – какая разница? Логичнее было бы, конечно, из русской: мы все-таки на русском фронте находимся. Но если верить врачам, рана старая, а война идет всего второй год. Высказываю свои соображения жандарму. Он кивает, соглашаясь.
– Да, действительно, дружище, какая в этом разница? У нас что – не бывает случаев, когда солдат по неосторожности попадает под огонь своих же товарищей?
– Немецкий солдат? – искренне удивляюсь я. – Был бы русский – я бы поверил.
– А ты так много про них знаешь?
– Ну… – в замешательстве чешу подбородок, – не очень, конечно, то же, что и все.
– И знаешь их язык?
А вот это, интересно, он откуда узнал? От Кегеля? Не факт. Да и что мой товарищ мог им рассказать? Я с этим мальчишкой практически не разговаривал, да и нельзя это назвать разговором.
– Нет, герр обер-вахмистр, я русского не знаю. Отдельные слова, те, что написаны в разговорнике, – так это все знают.
– Но не все знают их наизусть.
– Так и я наизусть не знаю. Я ж тут с ними ни с кем и не разговаривал. Как-то не было такой возможности, да и ни к чему. Какие у нас могут быть разговоры, о чем?
– Да? Ну значит, мои информаторы ошиблись и это был кто-то другой. Ничего удивительного, дружище, выздоравливающие солдаты очень похожи друг на друга.
Обер-вахмистр встает и берет из угла знакомый карабин. Бросает его мне. Совершенно автоматически я вскакиваю, ловлю оружие в воздухе и застываю в ожидании команды. Жандарм удовлетворенно кивает.
– Солдат, врачи не ошибаются. Оружие ты ловишь именно как оружие, а не как обычный предмет.
Я удивленно смотрю на собеседника.
– Не понял?
Утвердительно киваю.
– А ты возьми-ка его на изготовку.
Раз – и карабин у моего плеча.
– И как много времени на это потребовалось?
– Секунда, герр обер-вахмистр.
– То есть, перехватывая карабин в воздухе, ты уже изначально предполагаешь, что из него придется стрелять. И руки уже сами выбирают, как лучше его ухватить. Метлу или лопату держат иначе, чем оружие. А это тренировки, Макс. Долгие. И трудные. Где тебя учили?
– Не помню, герр обер-вахмистр. Я совсем ничего не могу вспомнить об этом.
– Интересно было бы посмотреть на тебя в бою… Ну да ладно! Оружие разрядить – к осмотру.
Жандарм внимательно обходит меня со всех сторон.
– Кстати, а почему ты так держишь оружие? Ведь уставная стойка совсем другая.
– Так учили, герр обер-вахмистр.
– И где ж тебя так учили… Такое слово – Гармишпартенкирхен – говорит что-нибудь?
– Нет, герр обер-вахмистр. Я не знаю, где это и что это.
– Надо же, а я думал, знаешь. А на флоте тебе служить не приходилось?
– Только с берега и видел, герр обер-вахмистр.
– А на самолете летать? Или с парашютом прыгать?
– Ни разу, герр обер-вахмистр.
Жандарм молчит и в задумчивости постукивает по столу пальцами.
– У тебя нет зольдбуха. Нет почти никаких личных вещей. Нет оружия, и жетон тоже отсутствует. Да от формы остались одни лохмотья: взрыв произошел совсем рядом. Я еще могу допустить, что вещи разбросало взрывом. Туда же унесло и оружие. Но жетон-то куда делся?
– Не знаю, герр обер-вахмистр. Я вообще ничего не могу вспомнить об этом.
– А вот госпитальные порядки ты знаешь очень даже хорошо. Приходилось лежать и раньше? Так ведь?
– Наверное, герр обер-вахмистр. Вам виднее, вы же лучше знаете подобные ситуации. Наверняка уже встречались с чем-то похожим.
– Правильно мыслишь, Макс. И не только с таким. Поверь мне, я уже много видел различных случаев. И память теряли, и документы. Но все в конечном итоге выяснялось. Правда, бывали случаи, когда это выясняли слишком поздно. Сам ведь знаешь, от пятисотого батальона у нас никто не застрахован. Решат, что ты дезертир, или что-то в этом духе… Нет-нет, не подумай, что я тебя пугаю, просто в моей практике такие случаи уже встречались, и было, что из-за мелкого проступка солдат симулировал потерю памяти. Но это у него получилось не очень хорошо и вызвало обоснованное подозрение. Вот и загремел бедняга в собачий батальон. Там-то он все быстро вспомнил. Да только вот помогло это ему мало: пока бумаги ходили туда-сюда… Словом, освобождать было уже некого. Так что подумай, Макс, хорошенько подумай и постарайся вспомнить.
– Что вспомнить, герр обер-вахмистр?
– А все. Все, что вспомнишь, сразу мне и расскажи. Так и скажи любому санитару: мол, хочу видеть старину Борхеса. Не сомневайся, я очень быстро тебя найду. А сейчас иди, выздоравливай и восстанавливай память.
Когда за моей спиной захлопнулась дверь, я не чувствовал себя настолько выжатым, каким был после приема у Киршбеера. Пот не катился градом у меня по лицу, не колотила дрожь. Но вся ситуация напоминала мне состояние перед прыжком в воду с высокого обрыва. Вот ты стоишь, наклонился, и понятно уже, что отыграть назад не получится, надо прыгать. А если не прыгнешь, то с большой долей вероятности полетишь в воду просто так, неподготовленным. И не факт, что это будет лучше. То есть прыгать надо, другого выхода просто нет. Но ты цепляешься за каждую долю секунды, что осталась перед прыжком. Даже за воздух готов пальцами держаться. Потому что – страшно. Здесь привычная земля (в которую уже готовы пустить корни твои пятки), а там, внизу, – неизвестность. Может быть, вся эта лужица глубиной по колено, и уже через секунду хлюпнувшие мозги разлетятся по поверхности воды. А может быть, там глубоко, и, красиво прорезав стрелою воздух, ты почти бесшумно войдешь в воду и, описав там положенный пируэт, вырвешься наверх. Наверх, к воздуху. И к свободе, которая ждет тебя там, внизу.
Главврач отложил в сторону исписанные листы и поднял глаза на стоявшего перед ним фельджандарма.
– Итак, старина Борхес, что вы можете сказать по данному случаю? Физически состояние Макса вполне удовлетворительно, и я не вижу причин, чтобы дальше держать его в госпитале. Мест не хватает даже для тяжелораненых. Если, как вы говорите, он опытный солдат, то его место на фронте. Если у вас есть какие-то сомнения, изложите их. В любом случае меня интересуют все ваши доводы, поскольку окончательное решение все-таки за мной.
– В тот день на станции, герр штабсарцт, разгружалось сразу несколько частей. В том числе и группа выздоровевших солдат, направленных для прохождения службы после излечения в госпитале. Не в вашем, герр штабсарцт. Наведенные мною справки не позволили однозначно подтвердить или опровергнуть факт нахождения Макса в этой группе. Двумя днями раньше этот госпиталь был захвачен бандитами и подожжен. В огне погибла часть документации. Из служащих госпиталя уцелели немногие. Никакие запросы также не пролили света на личность этого солдата. Он, несомненно, немец. Опытный боец, прошедший хорошую выучку. Но вот установить, где и при каких обстоятельствах он ее проходил, мне не удалось. Что-то очень знакомое, но память не подсказывает мне вывода. Мелькнула было мысль, что он – из горноегерских или десантных частей. У тех специальная подготовка, да и воюют они порою в весьма стесненных условиях. Отсюда и специфические приемы обращения с оружием. Но для десантника он слишком крупный – те чуток постройнее будут. Да и физически они покрепче. А егеря хорошо помнят название города, где их обучали. Для Макса же это слово – пустой звук. Отсутствие у него личных вещей и документов вполне объясняется, если вспомнить, в каком состоянии он был обнаружен. Там только верхняя часть одежды осталась относительно целой – все прочее разодрало в лоскуты. Словом, герр штабсарцт, у меня нет оснований требовать в отношении него каких-то экстраординарных мер. Полагаю, что это чисто медицинский случай, не входящий в компетенцию фельджандармерии.
– Вы абсолютно в этом уверены, мой друг?
– Да, герр штабсарцт. И готов подписаться под каждым своим словом.
– С медицинской точки зрения у меня тоже нет никаких причин для дальнейших проволочек. Он ведь у нас гренадер?
– Ну во всяком случае, если судить по знакам различия, то да.
– Вот и отправим его по соответствующему адресу. А там только рады будут незапланированному пополнению. Благодарю вас, обер-вахмистр. Вы мне очень помогли.