Еще раз поморщившись, Каукалов примерился и ловко перекинул леску через голову водителя. Рванул на себя. Водитель, глухо вскрикнув, оторвал пальцы от круга руля, попытался схватиться за леску, отжать ее от шеи, но Каукалов не дал ему этого сделать, стянул леской шею наперехлест – один конец в одну сторону, другой – в другую, и водитель обмяк. Каукалов, почувствовав, как леска перерезает водителю жилы на шее, а потерявшая управление машина уходит в сторону, бросил предупреждающе:
– Илюшка!
Аронов, застывший в странном онемении на переднем сиденье, очнулся, перехватил руль машины, следом рванул вверх рукоятку ручного тормоза. Машина дернулась, будто налетела на бетонный пасынок – тормоза дядя, царствие ему небесное, держал в порядке, за автомобилем следил, как за собственным здоровьем. Сразу видно: любил это железо, не считал его бездушным. Каукалов стянул леску еще сильнее – показалось, что водитель ожил и дернулся, но водитель был неподвижен: как откинулся спиной на сиденье, так и остался в этой позе.
Каукалов ослабил удавку, выждал немного: вдруг тот все-таки начнет дергаться? Но водитель не дергался. Каукалов не знал, что у этого болезненного человека, мальчишкой в партизанах воевавшего с немцами, разорвалось сердце, и он умер до того, как испытал мучительную боль…
А сердце его было надорвано там, в далеком 1943 году, в Псковской области: пришлось трое суток просидеть по горло в болоте, в вонючей воде, пряча голову за кустом осоки, в ожидании, когда немцы снимут с партизан тройное кольцо блокады. Не много их тогда осталось. Владелец этого «жигуленка» в числе тех, кто выжил, был удостоен ордена Красного Знамени.
Потом, уже после войны, он честно учился, честно работал, стал доктором биологических наук, изобрел несколько лекарств, одним из которых Каукалов вылечился в армии – тогда болезнь мертво приковала его к койке и врачам была дана команда: «Сержанта Каукалова из госпиталя немедленно выпихнуть домой, пусть умирает там!». Но он не умер, его спасли чудодейственные таблетки неведомого доктора…
Так что владелец этой ухоженной, почти новой «девятки» не был профессиональным водителем. За машиной своей следил, как водитель-профессионал, что верно, то верно; он понимал, что никогда больше в жизни не сможет купить себе машину – не лавочник он и не служащий банка. А на жалкие крохи – заработок доктора наук, руководителя лаборатории с мировой известностью, он, максимум, что может купить – полбуханки хлеба в день да пакет молока. Да еще немного сахара.
Чтобы приобрести себе нужную книгу – а в последнее время появилось большое количество нужных, интересных книг – или полкилограмма вареной колбасы, он вынужден был садиться за руль своей «девятки» и заниматься извозом.
– Ну что? – запоздало вскинулся на своем сиденье Аронов, с испугом глядя на спокойное, не искаженное лицо водителя, на воротник его рубашки, набухавший кровью.
– Думал, что возни больше будет, – сказал Каукалов, – а он как куренок – сдох, даже не колыхнулся.
– Своей кровью он нам сиденья не испачкает?
– Замоем, – Каукалов освободил руки от лески, подул на вдавленные красные следы. Потом одной рукой дернул водителя за воротник, натягивая ему на голову пиджак.
– Может, документы посмотрим? Что там у него… Вдруг пригодятся?
– Зачем нам его жалкие ксивы? Мы же не менты.
– А вдруг? – голос у Ильи неожиданно просел, перешел на шепот. Аронов скорчился на сиденье и схватился обеими руками за горло. – Хх-х-х-хы! – родил он шипящий, какой-то змеиный звук, прикрыл рот. – Хх-х-хы! – Аронов едва сдержал рвоту.
Каукалов отпустил мертвеца – леску он не стал вытаскивать из полуперерезанной шеи, и она там окровавленными тараканьими усами торчала в разные стороны из распаха пиджака, – и со всего маху ударил Аронова кулаком по спине. У того что-то екнуло внутри, он дернул головой, застонал. В следующий миг ему сделалось легче.
– Слабак! – недовольно пробормотал Каукалов.
На него самого все происходящее никак не подействовало, и на мертвеца, высунувшего из распаха свой длинный унылый нос, он смотрел спокойно.
Приоткрыв дверцу машины, Каукалов выглянул наружу. В проезде – никого, ни единой живой души. «Вымуштровали марьинских лохов, – удовлетворенно отметил он, – они после восьми вечера на улицу уже носа не кажут, сидят, как тараканы, – каждый в своем мусорном ведре…».
– А ну, помоги мне перетянуть его на заднее сиденье, – попросил он Аронова. – И быстрей, быстрей! Если задержимся здесь – засветимся.
Аронов согласно покивал, сделал несколько судорожных глотательных движений, загоняя внутрь то, что попыталось вылезти наружу, просипел что-то невнятно и, стыдясь своей слабости, стыдясь Каукалова, взялся за ноги убитого водителя, сдернул их с педалей; Каукалов, засопев от натуги, подхватил мертвеца под мышки, переволок его на заднее сиденье. Тот медленно пополз набок.
– Сейчас все испачкает кровью! – Каукалов брезгливо поморщился. – Йэх! – он выровнял водителя, натянул ему на голову пиджак, приказал напарнику: – Держи его так, не давай заваливаться!
Илья послушно выполнил распоряжение. Он вообще с сегодняшнего вечера признал старшинство Каукалова над собой – тот был опытнее, злее, храбрее, сильнее Аронова. В глотке у Ильи что-то булькнуло. Он схватился одной рукой за горло, сделал несколько глотательных движений, другой крепко держал труп за плечо.
Каукалов проворно переместился за руль, вслепую пошарил внизу. В кармане двери у такого аккуратиста, как убитый владелец машины, обязательно должна быть тряпка, – и не ошибся, выдернул из пластмассового кармана тщательно сложенный чистый клетчатый платок, протер им круг руля, на котором чернело несколько капель крови, потом махнул тряпкой по сиденью и вновь выругался:
– Накровянил кругом, гад! – быстро толкнул рычажок скорости вперед, скомандовал сам себе: – Поехали!
Когда вырулили на Шереметьевскую улицу, освещенную немного лучше, чем проезды Марьиной Рощи, Илья испугался:
– А нас не засекут?
– Кто? Не боись, родимый, не засекут… На улице – глянь-ка, ни людей, ни машин, – Каукалов привычно отвернул обшлаг куртки, посмотрел на «ориент-колледж»: стрелки показывали десять минут двенадцатого. Оторвался от руля, развернулся всем корпусом, толкнул рукой в заваливавшегося владельца машины, прикрикнул на напарника: – Держи его крепче, сказал же тебе! Иначе хрен машину отмоем!
Аронов, который с трудом боролся с подступающим удушьем, тошнотой, не заметил, как выпустил убитого. Очнулся и, горячечно поблескивая влажными черными глазами, наклонился, схватил покойника за запястье, крепко сжал и вновь поспешно отодвинулся от него. Держал убитого на расстоянии, одной рукой. Каукалов грубо захохотал:
– Не бойся, он не кусачий!
Словно бы в ответ на его слова в убитом, родившись где-то внутри, раздался скрипучий могильный смех. Аронов ощутил, как от сильного, какого-то обморочного страха у него на голове дыбом поднялись волосы, и он еще дальше отодвинулся от убитого. Смех повторился – леденящий, тяжелый. Его испугался не только Аронов, испугался и Каукалов. Лицо его вытянулось, посинело, рот открылся сам по себе, он прилип к рулю и, если бы не рулевая колонка, наверное, вообще бы выдавил ветровое стекло.
Вслед за смехом из мертвеца вырвался стон – затяжной, живой, страшный. Аронов почувствовал, что его трясет – приподнимаются и опускаются плечи, дрожат руки, ноги, челюсть отвисла, на куртку течет слюна, пальцы просто пляшут, и ему сделалось невмоготу держать убитого – тот валился на него.
Аронов понял, что из него вот-вот выплеснется отчаянный крик, он уже не в силах сдерживать его. Сопротивляясь из последних сил, давясь, Аронов схватился за горло. Мертвец навалился на него еще плотнее, стал тяжелее, и Аронова вырвало.
Аронов ошеломленно помотал головой и попросил стиснутым чужим голосом:
– Останови машину!
– Тьфу! – отплюнулся Каукалов. Он, похоже, уже пришел в себя и вел теперь «девятку» уверенной рукой.
– Останови! – снова попросил Аронов.
Каукалов сбросил газ, перевел скорость на нейтралку и надавил на педаль тормоза. Аронов вслепую нащупал ручку двери, открыл, вывалился наружу. Выдернув из кармана платок, смахнул рвоту с брюк и склонился над выбоиной в асфальте.
Отвернувшись от напарника, Каукалов схватил убитого водителя за воротник натянутого на голову пиджака и попытался вернуть в сидячее положение. Каукалов был покрепче Илюшки, хотя тоже чувствовал себя паршиво.
Аронов с трудом влез в машину – он совершенно лишился сил. Вместо голоса у него теперь было слабенькое сипение.
– Терпи, – сказал ему Каукалов и оглянулся назад – нет ли кого, не приближается ли какая-нибудь подозрительная машина, патрульная из муниципальной милиции или гаишная, – нет, ничего опасного не было. Пронеслись лишь два «мерседеса» из ночного Останкино, один впритык к другому, и все. – Для первого раза это нормально. Говорят, так со всеми бывает.
– А с тобой почему не было? – с трудом выговаривал Аронов.
– Потому и не было… – Каукалов споткнулся на секунду, не знал, стоит об этом сообщать или не стоит, облизал губы и продолжил: – Потому и не было, что это не в первый раз.
В ответ Аронов неопределенно мотнул головой, он находился в том состоянии, когда люди совершенно не соображают, что говорят и что делают.
– Куда мы дальше? – отдышавшись, спросил Аронов.
– Все, уже почти приехали…
Через минуту машина вползла на длинный, круто выгнутый мост, аркой взметнувшийся над железнодорожными путями, и остановилась… Каукалов выбрался из автомобиля, огляделся, невольно хмыкнул: в том, что парализованная страхом Москва становится в поздние часы пустынной, будто по городу прошелся мор, есть свои положительные стороны.
– Вылезай! – скомандовал он Илюшке. – Освободимся от пассажира – и тебе сразу станет легче. – Каукалов усмехнулся.
Аронову было так жаль себя, что он готов был разрыдаться. И в ту же пору был очень далек от того, чтобы в чем-то обвинить своего приятеля. Жалобно скорчившись на сиденье, он продолжал держать обеими вытянутыми руками заваливавшегося на бок убитого человека.
Вдруг Каукалов рассмеялся. Аронов вздрогнул и пришел в себя, обвел пространство влажными черными глазами, потом вылез из машины.
– Надо же – никого кругом, ни единой души, – оглядевшись, проговорил он сдавленным голосом, тряхнул головой. – Вот так Москва – столица нашей Родины!
– А ты думал! За что боролись – на то и напоролись, – Каукалов ухватил убитого под мышки, развернул спиной к открытой двери. – Помогай! – натужившись, просипел он, пятясь, сделал несколько шагов к парапету моста. – Зар-раза, только что теплый был, а уже остыл. Неповоротливый, как бревно.
Аронов подцепил убитого под ноги, помог выволочь из машины. Вдвоем подтащили труп к парапету и с силой спихнули вниз, на смутно посвечивавшие в темноте сталью железнодорожные рельсы.
Труп кулем понесся вниз, почти беззвучно приземлился, звякнуло только что-то остро – то ли расколовшиеся в кармане очки, то ли выскочившая авторучка с металлическим колпачком, угодившая на рельсы, то ли ключи, то ли какая-нибудь железная побрякушка. Каукалов оттолкнулся от перил моста:
– Смываемся отсюда!
Он сел на водительское место, Аронов разместился сзади.
– А чего не рядом со мною? – удивленно спросил Каукалов.
– Да от меня пахнет сильно, – жалобно сморщившись, проговорил Аронов.
– Пахнуть будет везде одинаково, что на переднем сиденье, что на заднем… Пока ты не высохнешь. Гораздо сильнее твоей блевотины запах крови. Садись! – Каукалов хлопнул рукой по сиденью рядом.
– Нет, я пока тут отдышусь… А потом пересяду.
Каукалов лихо, прямо на мосту, развернул машину, понесся вниз. Резко затормозив, свернул вправо, в темный, без единого фонаря, переулок, с грохотом проскочил по нему, свернул влево, потом на полном газу, едва не опрокинувшись на бок, свернул.
– Ты чего? – встревожился Аронов.
– Да показалось, что сзади милицейская машина – решил оторваться, – Каукалов влетел в какой-то двор и остановился. Заглушил мотор.
– Ну как? – шепотом спросил Аронов, испуганно втянув голову в плечи.
– Тихо. Замри! Давай послушаем.
Минут десять они сидели неподвижно, с трудом сдерживая в себе тяжелое дыхание. Потом Каукалов тихо, по слогам, произнес: «Ни-ко-го» и включил мотор.
– Вообще-то, ты был прав, – сказал он Аронову. – У этого лоха надо было забрать документы. Чтобы машины подольше не хватились. А с другой стороны… – он включил скорость и тронулся с места, – с другой стороны, грех оставлять его без документов. Без документов его ведь похоронят, как НЛО – неопознанный летающий объект. – Каукалов хрипло рассмеялся.
– Посмотри-ка сюда, – Аронов тронул его пальцами за плечо.
Каукалов оглянулся. Илюшка держал в руке тощенькую пачечку денег – в основном мятые тысячерублевые бумажки.
– Что это?
– Результат побочного промысла. Это я у него в кармане взял. И это… – Аронов показал запаянный в пластик розовый прямоугольник – технический паспорт машины.
Каукалов одобрительно похмыкал в кулак – оказывается, корешок-то не только блевать способен.
– Молодец! – похвалил Каукалов и резко утопил педаль газа. Машина рванулась со двора прочь. – Хороша, кобылка! – восхитился Каукалов. – Себе бы ее оставить! Если бы да кабы… К сожалению, нельзя, не подоспел еще наш с тобою, Илюха, черед…
Через сорок минут, замыв предварительно мокрыми тряпками пятна крови, оставшиеся в машине после убийства, они были у деда Арнаутова, старого каукаловского знакомого: Арнаутов приезжал в армию к внуку, такому же, как и Каукалов, салаге, сопливому первогодку, познакомился с армейскими порядками, выпил с новобранцами водки и велел внуку держаться Каукалова. После чего отбыл в Первопрестольную.
Спустя два месяца арнаутовский внук был отозван в Москву – дед устроил его в институт, связанный с восточными языками и военной дипломатией, а еще через два месяца сделал внуку новый перевод – в Институт международных отношений.
Поехав в отпуск, Каукалов позвонил младшему Арнаутову, в разговоре поинтересовался: с чего была затеяна вся та чехарда? Ведь гораздо проще было устроиться сразу в престижный мидовский институт. Младший Арнаутов, относившийся к Каукалову открыто и сердечно, не стал ничего скрывать. Ответил, довольный собой и своим предприимчивым дедушкой:
– Раньше у моего дедухена не было столько денег.
Все понятно: раньше не было, а сейчас – есть.
Вот с дедом-то Каукалов и решил провернуть кое-какие дела – предварительная беседа на этот счет с ним уже состоялась.
Старик Арнаутов выглянул из двери: недовольный, с насупленными бровями, цепкий, быстроглазый.
– Чего так поздно, молодые люди?
Каукалов виновато переступил с ноги на ногу, потупился, будто нашкодивший школьник.
– Так получилось… Извините!
– Извините, извините… – пробурчал старик Арнаутов, кинул Каукалову связку ключей: – Забирайся в гараж, а я тем временем валенки надену. Где гараж, знаешь?
– Знаю.
Валенками у деда Арнаутова оказались модные дорогие кроссовки «рибок». Гаражом же – довольно дешевый металлический бокс, стоявший во дворе дома в длинном ряду таких же боксов, собранных наспех какими-то умельцами лет десять назад – часть дверей в боксах покрылась ржавчиной, стены просели, скособочились. Каукалов открыл замок арнаутовского бокса и быстро загнал машину внутрь. Радостно потер руки, толкнул локтем Аронова.
– Ну вот, Илюш, и конец нашим приключениям. Осталось только получить бабки и – привет, буфет! – Он снова толкнул локтем Аронова.