Разум помутился от такой несправедливости. Да еще бодяжное пойло, от которого он превратился в дерганого дурака! Он что-то доказывал Владимиру Михайловичу, напоминал, что крепостное право отменили, девушки сами решают, с кем им жить. Разве он не видит, как счастлива с Максимом его дочь? Потом он горячился, кричал. Владимир Михайлович смущенно усмехался, предлагал еще выпить, приглушить накал страстей. Но, как ни грустно, вопрос решен. Алена пока не знает, но через неделю за ней приедут из Туапсе… Максим должен понять, в какой безвыходной ситуации оказался Владимир Михайлович… Дурь ударила кувалдой! Он носился по палубе, что-то орал. В ответ на едкое замечание бросился на собеседника с кулаками! Возмутился Федор Михайлович, кинулся их разнимать. Вадим смутно помнил, как в руке оказался нож, которым он резал леску…
Дальше память отказывалась сотрудничать. Он просто отключился. Очнулся через несколько часов, голова трещала, под носом собственная рвота. Шхуна находилась всё там же. «Все могло быть гораздо хуже», – с надеждой подумал Максим. «Еще будет», – подсказал внутренний голос. Он повернулся и обнаружил два окровавленных, изувеченных тела! Их убили с нечеловеческой жестокостью, буквально искромсали ножом! А в ключице Федора Михайловича, которого он, видимо, прикончил последним, все еще торчал всаженный по рукоятку нож…
Он метался по палубе, не мог поверить, что сделал это. Но все воспоминания свидетельствовали против него. Он выл, не знал, за что хвататься. Мелькнула подлая мысль избавиться от тел – выбросить в море, вымыть палубу. Но что бы это изменило? Люди видели, как трое мужчин ушли на шхуне. Прикинуться таким же пострадавшим? Свалить на неведомых пиратов, атаковавших шхуну? Но это глупо, все понятно невооруженным глазом… Его тошнило, паника накатывалась волнами. А потом он внезапно успокоился, извлек из сумки Владимира Михайловича телефон, позвонил в милицию – благо сотовая связь в прибрежных водах уже была… А когда примчались люди на катерах, он ни на что не реагировал. Сидел на борту, свесив ножки, что-то мурлыкал…
Экспертиза признала его вменяемым. Повеситься не удалось – прибежали надзиратели и хорошо поколотили. В одиночную камеру, где его держали до суда, явилась бледная, как моль, Алена, плюнула в лицо и сказала, что проклинает его. Город возмущенно гудел – а ведь этот парень представлялся таким порядочным! Друзья не оставили в беде – приходили в тюрьму, отчаянно смущались, не могли понять, как такое произошло! «Мы наймем тебе хорошего адвоката», – уверял Макар Глуховец. Толку от этого адвоката? Все улики, все обстоятельства указывали на то, что злодеяние совершил Максим. Кто еще? Он сам не возражал, не запирался, не пытался выдумать себе оправдание. Валить на паленый ром и расстроенные чувства? За это и недели не скостят. Да и не требовал он к себе снисхождения. Равнодушным стал, в кокон забрался…
Четырнадцать лет за двойное убийство оказались, впрочем, щадящим вариантом. На зоне в глубине якутских руд правили бал блатные. «Мужичья» секция была немногочисленной, но и в ней он не прижился. «Один на льдине», – говорили про таких на зоне. Сам на сам. Независимый, не примыкающий ни к каким группировкам, презрительно относящийся к блатным, не выносящий активистов. Он кулаками и сломанными ребрами отстаивал свое право на существование. Несколько раз висел на волоске, но выбирался, лечился в лазарете, неделями сидел в карцере. Пересылка на другую зону, смягчение режима до «общего», и появилась химерическая надежда на УДО по отбытии двух третей срока. Про него уже ходила молва по зонам, что этого парня лучше не трогать: он вроде тихий, но если наступишь ему на мозоль, то лучше сразу молись…
Он не мог уже об этом думать. Годы наслаивались, превращались в муторную волокушу. Он смотрел на море и не замечал, что кофе давно остыл.
– И чего ты скис? – пробормотал Максим, выбираясь из оцепенения. – Встряхнись, из тебя уже гвозди можно делать – жидкие…
Он снова ходил по заколдованному кругу. Этот город засасывал, ноги вели туда, где его не ждали и не любили!
– Это ты? – потрясенно прошептала женщина, отворяя дверь кирпичного домика, окруженного сливами. Она вцепилась в косяк, смотрела как на демона. Алена сильно изменилась – растворился образ, хранимый в памяти одиннадцать лет. Волосы заметно поредели, она стянула их в пучок на затылке. Худая, осунувшаяся, в уголках глаз залегли морщинки. Обвисла грудь – она и не пыталась это скрыть.
– Здравствуй, – пробормотал Максим. – Прости, что вот так, без предупреждения… Просто не мог не зайти…
– Не вовремя ты зашел за счастьем, Максим… – прошептала Алена. – Ну скажи, какого черта ты сюда приперся – еще раз услышать, как я тебя ненавижу? Я даже знать не хочу, почему ты здесь, а не на зоне, мне это безразлично. Ты же не собираешься войти в этот дом? – Она смерила его презрительным взглядом. – Ты убил моего отца и моего дядю. Ты загубил мою жизнь. Из-за тебя я полгода лежала по больницам. Из-за тебя моя мама попала в психушку и до сих пор не понимает, в каком мире живет и почему отец так долго не приходит с работы… И вот ты снова здесь, как это мило, я вся трепещу… В тебе сохранились хоть какие-то остатки совести?
– Мама, кто там? – прозвенело колокольчиком, из дома выскочила обаятельная куколка, уставилась на Максима огромными глазами. Алена испуганно прижала ее к себе – как будто в гости заглянул маститый педофил.
– А кто это, мама? – спросила девочка, хлопая глазками.
– Никто, милая, – выдавила Алена. – Теперь уже точно никто… Ну, если хочешь, давай считать его почтальоном.
– Правда? – изумилась крошка.
– Алена, кто там пришел? – прозвучал мужской голос, и застучали шлепки по паркетному полу.
– Почтальон уже уходит, – обреченно сказал Максим и, ссутулившись, побрел к калитке.
– И сделай так, чтобы почтальон никогда не приходил дважды, я очень тебя прошу… – прозвучало в спину, словно выстрел…
Он смутно помнил, как свернул за мусорные баки и едва не столкнулся с полицейским патрулем. Младший сержант и старший сержант озадаченно посторонились, уставились вслед. Странный тип, явно не в себе – глаза пустые, походка неуверенная.
– Эй, стоять! – крикнул младший сержант патрульно-постовой службы. Мужчина вздрогнул, притормозил, исподлобья уставился на представителей закона.
– Умница, – усмехнулся старший по званию и возрасту. – Теперь иди сюда. Не нам же к тебе идти.
Максим вздохнул и неохотно вернулся, стараясь держаться подальше от мусорного бака. Символично как-то – мусор, мусора…
– Ухмыляется он чего-то, – подметил младший сержант. – Вроде не давали повода, а?
– Нет, он хмур и раздражен, – возразил старший. – Раздосадовали мы его.
Полицейские принюхались. Алкоголем от прохожего не пахло.
– Может, укуренный? – выразил надежду младший.
– Не курю, – вздохнул Максим. – Задумался, господа полицейские. Жизнь тяжелая. У вас вопросы?
– Конечно, дорогой, – заулыбался старший сержант. По счастливому стечению обстоятельств настроение у копов было приподнятое. – Документы предъяви, а потом определимся с вопросами.
Максим представил справку об освобождении. Полицейские присвистнули и стали изучать ее с таким любопытством, словно это был чек на миллион филиппинских песо.
– Впечатляет, мил человек… – протянул старший сержант и всмотрелся в «задержанного». При этом его взор затуманился, что свидетельствовало о включении памяти. – Тэк-тэкс… – многозначительно протянул коп. – Не могу избавиться от ощущения, что мы с вами однажды встречались…
– Я живу в этом городе.
– А чего таким тоном? – встрепенулся молодой.
– Адрес, пожалуйста, – нахмурился старший сержант. В памяти были пробелы. С одной стороны, лицо прохожего было знакомо, с другой – прошла такая уйма лет…
Максим задумался. У вершителей человеческих судеб, похоже, отсутствовало желание тащить задержанного в участок. Жарко, лениво, не хочется делать лишних движений. И о том, что дом семьи Кавериных испарился за долги, полицейские знать не обязаны.
– Может, натолкнуть его подзатыльником на правильную мысль? – предложил младший.
Максим озвучил адрес на улице Овражной.
– Уже отметились в полицейском отделении по месту жительства? – наседал старший.
– Отмечусь, – кивнул Максим. – Только вчера приехал.
– Приходите, будем рады, – заржал младший сержант.
Формального повода задерживать бывшего зэка у полицейских не было. Ему вернули справку и отпустили на все четыре. Старший наряда угрюмо смотрел ему вслед и кусал губы.
– Знакомая фигура? – поинтересовался напарник.
– Да уж, была в этом городке много лет назад пренеприятная история… – процедил коп. – Я тогда еще младшим бегал… Нет уж, чур меня, как говорится… – Он потянулся к поясу и отстегнул портативную рацию…
А Максим бесцельно слонялся по городу. Он ушел с центральных улиц, бродил по петляющим переулкам, убегающим в горы, глазел на облупленные дома за дырявыми заборами, наслаждался запахами цветов и плодовых деревьев. Прошелся по «Приморским Черемушкам», застроенным унылыми коробками. Отметив, что гопники здесь все те же, а вот поколение бабушек у подъездов сменилось кардинально – они научились пользоваться сотовыми телефонами, а одна была в наушниках! В районе обеда он забрался на гору, прозванную Красной Колодой, – с нее открывался впечатляющий вид на Фиоленсию и Жемчужную бухту – и долго разглядывал изменившийся город. После обеда, который обошелся еще в двести целковых, он совершил вояж по прибрежным заведениям, не претендующим на звание элитных. Подтянутый мужчина с серьезными глазами интересовался работой. Любой. Дворником, грузчиком, посудомойкой, «повелителем мух»… Желательно с койкой и ежедневной оплатой по итогам содеянного. Он согласен рассмотреть любые предложения. В первых по списку заведениях все «должности» были расхватаны. В четвертом, носящем странное название «Королевский двор», его задумчиво созерцала хозяйка – тяжеловатая «постбальзаковская» особа; потом призналась, что вакансий нет, но если молодой мужчина не прочь освоить новую «профессию»… «Получать зарплату сексом?» – озадачился Максим. Дама попросила документ, удостоверяющий личность. Документ Максима Каверина блистал оригинальностью. Дама округлила глаза, стерла «красоту» с лица влажной салфеткой и сказала, что подумает. Не может ли мужчина подойти на следующей неделе? Что-то подобное случилось и в следующем заведении, и в его клоне на краю Золотого пляжа. Максим подался к «Райскому уголку», венчаемому макетом мельницы. Смутно вспоминая, что название знакомое, обогнул здание, чтобы зайти с черного хода… и спрятался за платан. Вновь знакомые лица! Двое работников торопливо ели из картонной посуды за раскладным столиком. Распахнулась дверь, явилась третья – в переднике официантки. Хмурая, решительная. Максим чуть не присвистнул – Бобышка! Верка Верещагина! Какая трансформация! Круглая «шишка на ровном месте» превратилась в разбитную статную особу – эффектная брюнетка, впалые щеки, ястребиный взор! Она уперла руки в бока и гаркнула, заставив парней за столом втянуть головы в плечи:
– Ага, вот он, пропащая душа! Снова жрет, а я должна его работу делать! Семен, ты, как птичка, – съедаешь половину своего веса в день! А ну, марш работать! Я тебе что, трактор?
– Верка, имей совесть… – заныл субтильный паренек, запихивая в рот кусок мяса. – Ну сейчас, сейчас, дай доесть…
– От тебя пользы, как от надувного! И как в него влезает! – разозлилась Бобышка, спрыгнула с крыльца и зашагала к жующей компании, угрожающе разминая пальцы на руках. – Предупреждаю – если кто-то сейчас не встанет, то я кого-то приятно удивлю!
– Не убивай его, Верка, – хрюкнул приятель паренька. – Он исполнит твое желание!
– Неужели? – изумилась Бобышка, хватая коллегу за шиворот. Тот вывернулся и, дожевывая на ходу, засеменил к двери.
– А мы чего ржем? – нависла Верка над вторым. Тот сделал примирительный жест и чуть не рухнул лицом в тарелку.
Постреливая выхлопом, подъехал старенький микроавтобус с эмблемой «Форда». Он припарковался недалеко от столика, с подножки спрыгнул Макар Глуховец, покосился на Верку и пружинящей походкой отправился к багажнику. Макар почти не изменился – стройный, в меру накачанный, с загорелой «греко-римской» физиономией.
– Так-так, – вновь подбоченилась Бобышка. – Нарисовалась их светлость. Рабочий день на исходе. Почему один? Где Кузьменко?
– Отпросился Кузьменко, – проворчал Макар, выволакивая из багажника тяжелую коробку. – Мать у него болеет.
– Вот это скорость, – восхитилась Бобышка. – В шесть заканчивает работу, а в пять уже дома. И почему я одна такая порядочная? Волоку этот воз и постоянно получаю люлей от Симаковой!
– Вер, заглохни, а? – попросил Макар, выгружая коробку на стол. Он был мрачен – впрочем, для Макара это было нормальное состояние.
– Я не тачка, – отрезала Верка. – Я не заглохну. А ты, конечно, по дороге на работу заехал проведать любимую бабушку. Ну, и засиделся, заодно поужинал. Ты же не ушел от бабушки голодным?
– Вер, достала. – Макар покрывался пунцовыми пятнами. – Трахнись ты уж с кем-нибудь, а то становишься невыносимой!
– С кем? – прорычала Верка.
– С кем угодно, – фыркнул Макар, доставая вторую коробку. – Только не со мной…
В груди защемило. Какие же они свои, в доску родные… Желание выйти из-за дерева и обнять эту парочку просто разрывало. Что это даст? Поставить и этих людей в неловкое положение? Он попятился, шмыгнул за угол…
Солнце садилось, море усыпали солнечные зайчики. Он брел по дощатому причалу мимо пристани, косился на элегантные яхты, на старенькие катера. Прогулялся на пирс мимо леса мачт и деревянных бортов, постоял на краю, наблюдая, как с пирса «солдатиками» ныряют детишки младшего и среднего школьного возраста. Усмехнулся, вспомнив детство, побрел обратно.
– На месте стой! – прозвучал за спиной веселый голос. – Ну, в натуре, пингвины прилетели!
Он обернулся. С экскурсионного баркаса под названием «Венеция» спрыгивал обнаженный по пояс крепыш, исписанный татуировками. Физиономия сияла от уха до уха. Не спрашивая разрешения, он заключил Максима в объятия и без усилий его приподнял.
– Как я тебя подкрямзил, корешок! – захохотал татуированный. – А ведь я с ходу тебя прикупил, не зашифруешься!
– Угрюмый? – растерялся Максим и невольно заулыбался – хоть кто-то в этом городе ему рад. А старый школьный товарищ – Виталик Угрюмый (никакое не погоняло – фамилия) пританцовывал, хлопая Максима по плечу, скалился во весь рот:
– Прибыл от хозяина, Максим? Ну, ей-богу, солнце кому-то засветило… Ты не на заборе случайно расписался? – на миг насторожился Угрюмый, а когда Максим решительно помотал головой, вновь расцвел в непринужденной улыбке. – Понял, менты расщедрились, чего это они? Ну, давай, бухти, какими судьбами, как делишки? Как там Чалкина деревня?
– На месте Чалкина деревня, Угрюмый. Чего ей, зоне, сделается? Вот, решил прокатиться по памятным местам, совершаю, так сказать, очередную кругосветку…
– Ништяк, братуха, ништяк, – восторгался Угрюмый. – Я ведь, не поверишь, тоже на кичу сбегал, первоходка была…
– Слышал от Фаткина. – Максим с интересом разглядывал живописные полотна, украсившие Угрюмого. Стандартный набор: драконы, колокола, проклятие ментам, загубившим буйную молодость. Похоже, Угрюмый на зоне неплохо провел время, в отличие от Максима.
– Слушай, ты какой-то беспонтовый, – обнаружил приятель, всмотревшись в его квелую улыбку. – Хотя, конечно, понимаю, тут тебе не Ташкент… В чем проблемы, корешок, не поделишься?