– И вон там.
– Черт.
Еще два отряда – пара десятков в каждом – двигались в другую сторону, к Старому мосту. К переправам. Обходя с обеих сторон Героев. У Зобатого тревожно заныло в груди.
– А Скорри чем у нас занимается?
Он растерянно оглянулся, как будто речь шла о какой-то оброненной и запропастившейся вещи. Между тем Скорри стоял непосредственно за его спиной, подняв один палец. Зобатый медленно выдохнул и похлопал его по плечу.
– А, вот ты где. Вот вы где.
– Вождь, – подал голос Дрофд.
Зобатый посмотрел в ту сторону, куда он указывал. Дорога к югу от Адвейна, нисходящая в дол через лощину меж двумя пустошами, была полна оживленного движения. Зобатый вынул окуляр и пристально вгляделся.
– Это Союз.
– Сколько их, по-твоему?
Туман слегка развеялся, и сквозь него перед глазами Зобатого на секунду проглянула колонна между холмов – люди и металл, острия пик, секир и алебард, флаги и вымпелы. Конца-краю не видно.
– Похоже, все идут, – выдохнула Чудесница.
Брек тоже вгляделся.
– Кто скажет, что теперь нам не отвертеться от драки…
Зобатый опустил руку.
– Иногда единственно верное – это уноситься без кукареканья, как драному петуху. А ну, ноги в руки, да поживей! – взревел он. – Не рассусоливать! Уходим сию минуту!
Снаряжение у его дюжины было, как правило, всегда собрано, а остальное спешно кинулись рассовывать по торбам. Скорри успевал еще и напевать что-то бравое, походное. Весельчак Йон притаптывал башмаком костерок, а Жужело стоял и смотрел, полностью готовый в дорогу, поскольку единственным его имуществом был Отец Мечей.
– Костер-то зачем топчешь? – спросила Чудесница.
– Еще я буду мой огонь оставлять этим выродкам, – проворчал Йон.
– Ты думаешь, они вокруг него всем скопищем рассядутся?
– Да хоть и не рассядутся.
– Мы и то вокруг него все не помещаемся.
– Да ну и что.
– А вот ты подумай: вдруг ты его оставишь, а кто-нибудь из молодцов Союза обожжется и они все с перепугу уберутся восвояси?
Йон ожесточенно дотоптал последние угли.
– Нечего! Ни уголька не оставлю мерзавцам.
– И что? – спросил Агрик.
Зобатому сложно было смотреть в его глаза, полные гневного отчаяния.
– И это все слова, что достались ему?
– Можно будет сказать и больше, только, как видно, погодя. А сейчас надо позаботиться о живых.
– Мы сдаемся, – Агрик, стиснув кулаки, воззрился на Трясучку, как будто это он убил его брата, – уступаем этот клочок. Мой брат умер ни за что ни про что. Просто так. За драный бугор, который мы даже не пытаемся удержать! Не вступи мы в бой, Атрок был бы жив! Слышите?!
Агрик сделал шаг, подступаясь к Трясучке, но сзади его ухватил Брек, а спереди путь преградил Зобатый.
– Слышу, – пожав плечами, скучным голосом ответил Трясучка. – И не в первый раз. Если б я не отправился в Стирию, у меня по-прежнему были бы оба глаза. Но я отправился. И глаз теперь один. Мы сражались. Его не стало. Жизнь катится лишь в одну сторону, и не всегда в ту, куда бы нам хотелось. Такие дела.
Он повернулся и зашагал на север, взвалив на плечо топор.
– Забудь о нем, – настойчиво сказал Зобатый Агрику на ухо.
Что такое потеря брата, он знал. Он сам схоронил троих одним и тем же утром.
– Если тебе нужно кого-то винить, вини меня. Это я выбрал драться.
– Выбора не было, – вмешался Брек. – Это было единственно верное решение.
– А Дрофд куда делся? – спохватилась Чудесница, когда надевала через плечо лук. – Дрофд!
– Да здесь я! Сейчас!
Он нашелся возле стены, где лежали тела людей Черствого. Зобатый застал его на коленях возле трупа за обшариванием карманов. Улыбнувшись через плечо, Дрофд с довольным видом протянул на ладони несколько монет.
– Вот, вождь, при этом оказалось… – увидев хмурое лицо вождя, он осекся. – Да я думал разделить между…
– Положи обратно.
Дрофд непонимающе моргнул.
– Ему-то они теперь без надобности…
– А они твои? Оставь тому, кто их заработал, и уж Черствый, когда вернется, решит, кому раздать.
– Сам, небось, и прикарманит, – пробурчал Йон, подошедший сзади с перекинутой через плечо кольчугой.
– Неважно. Но не мы это сделаем. Надо все делать по-правильному.
Зобатый услышал пару резких вдохов и что-то похожее на досадливый стон.
– Так уже никто не поступает, вождь, – заметил опершийся на копье Скорри. – Ты вот посмотри, как Сатт Хрупкий нынче разжился – форменный богач. А ведь ничтожество.
– Пока мы тут пробавляемся за хрен с присыпкой, – пробурчал Йон, – иногда лишь с позолотой.
– Значит, так надо. А за вчерашнюю работу я посмотрю, чтобы вы позолоту свою получили исправно. Если же хотите уподобиться Сатту, можете пойти на поклон к Гламе Золотому, чтобы он взял вас в свою шайку, и уж тогда грабьте честной люд дни напролет.
Зобатый не понимал, с чего вдруг так взъелся. Ведь прежде особо не обращал на это внимания. Да и сам, помнится, не чужд был подобных вещей по молодости лет. Рудда Тридуба, и тот, бывало, закрывал глаза на то, как его молодцы иной раз обшаривали трупы. Но сейчас его проняло, а коли так, поколебать решимость Зобатого невозможно.
– Кто мы, – вознегодовал он, – названные или падальщики и воры?
– Бедные мы, вождь, вот мы кто, – сказал Йон, – и начинаем…
– Какого дьявола! – Чудесница неожиданно шлепнула Дрофда по ладони, отчего монеты разлетелись по траве. – Вот когда сам станешь вождем, Весельчак Йон Камбер, тогда и поступай по-своему! А пока будем делать то, что говорит нам Зобатый! Мы названные! Во всяком случае, я – насчет вас, остальных, я что-то не уверена! А теперь шевелите задами, а то, не ровен час, будете плакаться о своей бедности перед Союзом!
– Не из-за монет же мы здесь, – проронил Жужело, шествуя мимо с Отцом Мечей на плече.
– Ты, может, и нет, Щелкун, – угрюмо высказался Йон. – А вот из нас кое-кто не возражал бы, кабы нам время от времени что-нибудь да перепадало.
Но пошел-таки, покачивая головой и позвякивая кольчугой, а следом за ним Брек со Скорри, недоуменно пожав плечами. Чудесница подалась к Зобатому.
– Иногда мне кажется, – поделилась она, – что чем больше другим нет ни до чего дела, тем сильнее ты себе втемяшиваешь, что тебе оно обязательно есть.
– Это ты в каком смысле?
– А в таком, что нельзя направлять мир в какую-то одну сторону, полагаясь целиком на себя.
– Направлять нужно правильно, – заартачился Зобатый.
– А разве не правильнее всего, когда люди у тебя целы и веселы?
Хуже всего, что в ее словах был смысл.
– Так вот до чего мы дошли?
– А я думала, мы оттуда и не уходили.
– Знаешь что? – возмутился Зобатый. – Твоему мужу и в самом деле впору поучить тебя уважению.
– Эту-то стервозу? – хмыкнула Чудесница. – Да он меня боится чуть ли не так же, как вы все тут. Давай шагай уже!
Она подхватила Дрофда под локоть, и дюжина прошла через пролом в стене, ускоряя шаг – настолько, насколько позволяли колени Зобатого. Под ноги ложилась та же самая тропа, по которой они пришли и которой теперь уходили, оставляя Героев Союзу.
Зобатый пробирался меж деревьев, подгрызая заусенцы на руке, которая держит меч. Та, что держит щит, была уже изгрызена. Кожа в этих местах, черт возьми, никак не успевала нарастать. Подниматься ночью на Героев было, пожалуй, не так страшно, как идти сейчас к Черному Доу и докладывать, что холм оставлен. Правильно ли это, когда врага боишься меньше, чем собственного вождя? Дружеской компании Зобатый не чурался никогда, но вину всегда предпочитал брать в одиночку, за всех. Ведь решения принимал он.
Леса кишели людьми, как болотная трава ужами. Прежде всего, карлами Черного Доу – бывалыми вояками, холодными умом и сердцем, да еще обвешанными такой же холодной сталью. На ком-то были кирасы, как у воинов Союза, иные носили причудливого вида оружие: клювастое, шипастое, изогнутое – всевозможные дикарские ухищрения, чтобы протыкать металл доспехов. Такого еще свет не видывал, да лучше бы и вообще не знал. Сомнительно, чтобы кто-нибудь из этих лиходеев задумался, прежде чем разжиться какой ни на есть податью с мертвецов, да и с живых, если на то пошло.
Всю жизнь Зобатый был бойцом, но оравы и орды все равно вызывали у него некое беспокойство, а с возрастом он стал все меньше чувствовать себя человеком из этой среды. Недалек срок, когда это выплывет наружу и его уличат в притворстве. И с каждым новым днем ощущение того, что бравада, а с ней и бойцовский дух у него напускные, пробирало Зобатого все больше, и скрывать это становилось все трудней. Скусив у ногтя лишнего, он поморщился и отдернул руку.
– Негоже, – пробормотал он себе под нос. – Негоже названному все время бояться.
– Чего?
Тьфу ты. Он почти забыл, что рядом идет Трясучка – настолько бесшумно он ступает.
– Трясучка, а ты когда-нибудь боишься?
Тускло блеснул металлический глаз: сквозь ветви деревьев проглянуло солнце.
– Да было дело. Постоянно боялся.
– А что переменилось?
– Мне выжгли один глаз.
Хороша беседа. Ладно, на том и утремся.
– Это, видно, изменило твои взгляды.
– Урезало. Ровно вполовину.
Невдалеке от тропы, в непомерно тесном загоне блеяли овцы. Как пить дать, реквизированные – иными словами, украденые – у какого-нибудь незадачливого пастуха, лишенного в одночасье всего своего достояния, предназначенного кануть в глотках, а затем извергнуться из задниц войска Черного Доу. За загородкой из шкур, в считаных шагах от гурта, овец забивала женщина, а еще трое их свежевали, потрошили и вывешивали туши. Все четверо были по самые подмышки в крови, но это их нисколько не заботило.
За работой наблюдала пара шалопаев – судя по виду, без пяти минут рекрутского возраста, – и посмеивалась над тупостью овец, до которых не доходит, что делается за этой вот ширмой из шкур. Юнцы не задумывались, что в загоне прячутся как раз они сами, а за ширмой из песен, былин и отроческих грез безучастно поджидает война, по самые плечи в крови. Зобатый-то это видел хорошо. Так отчего же он сам безропотно жмется в своем загончике? Знать, оттого, что старой овце новых заборов не перемахнуть.
Перед поросшими плющом развалинами, давно присвоенными лесом, вкопали в землю черный штандарт протектора Севера. На поляне суетились люди, взмахивали хвостами привязанные у длинной коновязи лошади. В сыпучих снопах искр о металл скрежетало ножное точило. Какая-то баба колотила молотом по колесу телеги. Здесь же работал кузнец – держа губами горсть колец, собирал с помощью клещей кольчугу. Сновала ребятня с охапками стрел, с плещущими на коромыслах ведрами, с мешками, торбами и сумами бог весть чего. Непростое дело – насилие, когда достигает крупных масштабов.
Посреди всей этой колготни на каменной плите полулежал, опершись на локти и прикрыв глаза, какой-то человек – до странности непринужденно, учитывая общую загруженность работой; более того, с нарочитым видом бездельника. Человек пребывал в тени, а клин света, пробившийся между ветками, пролегал как раз по его спесивой ухмылке.
– Мертвые, – подошел и остановился, глядя сверху, Зобатый. – Или это принц, или мне чудится. Хотя кто еще может носить такие вот бабские сапоги?
– Стирийская кожа, – Кальдер приоткрыл глаза, надменно скривив губу так, как привык с детства. – Никак, Кернден Зобатый? Ты еще жив, старый нужник?
– Покуда есть нужда, живу, не кашляю, – Зобатый выхаркнул мокроту, угодив как раз меж изящных сапожек принца. – Куда я денусь. И кто это, интересно, сплоховал, дав тебе выползти из места ссылки?
Кальдер скинул ноги с плиты.
– Не кто иной, как великий протектор собственной персоной. Видно, не может побить Союз без моей могучей меченосной длани.
– И что он, интересно, задумал? Отрубить и кинуть ее в них?
Кальдер раскинул руки.
– Как же мне тогда удержать тебя?
Они заключили друг друга в объятия.
– Рад видеть тебя, старый дуролом.
– И я тебя, лгунишка егозливый.
Трясучка все это время хмурился из тени.
– Я вижу, тут у вас совет да любовь, – заметил он.
– Да я этого бздунишку, можно сказать, с пеленок растил, – Зобатый костяшками пальцев почесал Кальдеру волосы. – Вскармливал молоком со скомканной тряпицы, этими вот руками.
– Да уж. Матери не было, так он был мне за кормилицу, – пояснил Кальдер.
– Вон оно что, – Трясучка медленно кивнул. – То-то я смотрю.
– Нам надо поговорить, – Кальдер сжал Зобатому предплечье. – А то я истосковался по нашим разговорам.
– Да и я, признаться. – Зобатый осмотрительно сделал шаг в сторону: рядом взбрыкнула лошадь, опрокинув телегу, по земле звонко рассыпались копья. – Почти так же, как по приличной постели. Так что день нынче, пожалуй, не самый подходящий.
– Возможно, и так, – пошел на попятную Кальдер. – Я слышал, готовится какое-то сражение?
Он жеманно махнул рукой.
– Из-за него может погибнуть вся моя вторая половина дня!
По дороге он обогнул клетку с двумя замызганными северянами, сидящими нагишом на корточках. Один протягивал руку сквозь решетку в надежде если не получить воды или милосердия, то уж хотя бы чтоб какая-то его часть побывала на воле. Дезертиров повесили бы сразу, так что это, судя по всему, воры или убийцы. Ждут, как с ними соизволит обойтись Черный Доу – так что их, похоже, все равно вздернут, а может, для разнообразия сожгут. Странно как-то, сажать людей за воровство, когда все войско живет мародерством и грабежом. Или вздергивать на виселице за убийство, когда все собраны и посланы заниматься именно им. Что считать преступлением во времена, когда люди отнимают все, что захотят, у кого захотят?
Из-под сводчатого прохода показался Треснутая Нога. Вид у подлеца всегда был угрюмый, но сегодня он превзошел самого себя.
– Тебя желает Доу. Заходи давай.
– Возьмешь мой меч? – Зобатый по привычке его уже снимал.
– Не надо.
– Вот как? С каких это пор Черный Доу начал доверять людям?
– Людям нет. Тебе одному.
Что это, добрый знак?
– Ну ладно.
Следом двинулся и Трясучка, но Треснутая Нога жестом его остановил.
– Тебя Доу не просил.
От Зобатого не укрылось, как Трясучка прищурил единственный глаз. Оставалось лишь пожать плечами и нырнуть под завесу плюща. Ощущение такое, будто голова засунута в пасть волка; только и жди, когда он щелкнет зубами. Они шли по завешенному мшистыми тенетами коридору, гулким эхом капала вода; через широкую, поросшую колючими кустами галерею с обломками частично рухнувших колонн – некоторые еще подпирали остатки сводов, хотя крыши как таковой не было, сверху проглядывало небо. В облачном покрове протаивали ярко-синие полыньи.
Черный Доу восседал на троне Скарлинга в дальнем конце разрушенной залы, поигрывая, как водится, рукоятью меча. Рядом с Доу сидел Кол Ричи, почесывая седую щетину.
– По моему слову, – наставлял его Доу, – выходишь один. Движешься на Осрунг всеми силами. Там у них уязвимое место.
– С чего ты взял?
– У меня свои способы, – Доу подмигнул. – Людей у них слишком много, а дорог не хватает, так что они скопом метнулись сюда, да по тракту и растянулись. В городишке небольшое количество верховых да немножко молодцов Ищейки. К нашему подходу они там, может, слегка и обоснуются, но не удержатся, если ты как следует наберешь разгон.
– Уж разгон-то я наберу, – заверил Ричи. – На этот счет не беспокойся.
– Не беспокоюсь. Потому ты и идешь один впереди. Надо, чтобы твои парни несли над передними рядами мой штандарт, честь по чести, на виду. А с ним вымпел Гламы, и Железноголового, и твой. Чтоб со всех сторон было видать.
– Пусть думают, это наше общее средоточие сил.
– Если повезет, сколько-то людей они стянут с Героев, ослабят камни в своей кладке. И вот когда они окажутся в чистом поле между холмом и городком, я спускаю на них парней Золотого, и он рвет им задницы в клочья. А тем временем я, Железнобокий и Тенвейз предпримем марш-бросок на Героев.
– И как ты думаешь это осуществить?
Доу ощерился голодным волчьим оскалом.
– Взбежать на холм и все живое там поистребить.