– Но у них будет время освоиться, и для атаки это сложное место. Там их позиция будет наиболее крепка. Мы могли бы пойти в обход…
– Самое сильное – это здесь, – Доу вонзил меч в землю перед троном Скарлинга. – А слабое – здесь.
Он постучал пальцем себе по груди.
– Мы месяцами обходили и петляли вокруг да около, так что лобового удара они от нас не ждут. Сломив их на Героях, мы сломим их здесь, – он снова ткнул себя в грудь, – и все остальное порушится. Тогда Золотой станет их преследовать и гнать, коли понадобится, прямо через броды. Вплоть до самого Адвейна. К той поре Скейл должен взять Старый мост. А учитывая, что ты сосредоточишь силы в Осрунге, то к завтрашнему утру, когда подтянется оставшаяся часть Союза, все лучшие позиции будут за нами.
Ричи медленно поднялся.
– Ты прав, вождь. Устроим им день в багровых тонах. День, достойный будущих песен.
– Срал я на песни, – сказал Доу, тоже вставая. – Мне достаточно победы.
Рукопожатие их длилось чуть дольше обычного. Ричи направился к выходу и тут, завидев Зобатого, разулыбался во весь щербатый рот.
Зобатый первым протянул руку.
– Старый Кол Ричи?
– Кернден Зобатый, чтоб мне жить и дышать! – Рукопожатие хоть и последовало не сразу, но вышло на редкость сердечным. – Мало, мало нас уже осталось, настоящих.
– Да, были времена.
– Как колено?
– Да ты ж знаешь. Как водится.
– Да и у меня так же. Йон Камбер?
– Весельчак-то? Шутки всегда наготове. А как там Поток?
Ричи широко улыбнулся.
– Поставил его над новыми рекрутами. В целом, кипятком так и брызжут. Жаль, пока не из того места.
– Ничего, со временем возмужают.
– Да уж надо бы, причем побыстрее. У нас тут сражение, похоже, грядет.
Ричи на ходу хлопнул его по плечу.
– Жду приказа, вождь! – крикнул он напоследок.
Зобатый и Черный Доу остались наедине, разделенные несколькими пядями замусоренной, поросшей сорняками и крапивой старой глины. Птичий щебет, шорох листвы, дальний скрежет точила – последнее означает, что кровавое дело готовится исправно.
– Вождь, – неверным голосом произнес Зобатый, понятия не имея, как продолжать.
Доу вобрал в себя, казалось, весь воздух и разразился неимоверным воплем:
– Я к-кому, волчья сыть, велел держать холм?!
Эхо от полуразрушенных стен пошло такое, что Зобатый похолодел. Прощения, похоже, не предвиделось. Возможно, даже упекут до заката в клетку. Хорошо, если хотя бы не полностью голым.
– Я… мы держались успешно… Пока не подошел Союз…
Доу приблизился, сжимая рукоять меча; Зобатый заставил себя стоять, не пятиться. Доу надвинулся; Зобатый подавил трепет. Доу протянул руку и нежно опустил Зобатому на саднящее плечо; пришлось вытерпеть, не подав виду.
– Извини, что так вышло, – сказал Доу негромко, спокойным голосом. – Сам знаешь, с кем имеем дело. Не наорешь – значит, в правители не годишься. А за этим следить надо.
Волна неимоверного облегчения, аж голова кругом.
– Конечно, вождь. Дай себе волю.
И зажмурился: Доу снова вобрал воздух.
– Ты бесполезный старый хромой петух! – Обдавая Зоба капельками слюны, он бесцеремонно шлепнул его по ушибленной щеке. – Ты за холм сразился хотя бы?
– Так точно. С Черствым и его молодцами.
– Как же, помню этого старого лиходея. И сколько с ним было людей?
– Двадцать два.
Доу обнажил зубы не то в улыбке, не то в оскале.
– А вас сколько, десятеро?
– Да, вместе с Трясучкой.
– И вы их отбрили?
– Ну…
– Эх, драть его лети, мне б туда!
Доу уставился в пустоту, как будто видел там Черствого и его восходящее по склону воинство.
– Эх, мне бы туда!
Рукоятью меча он так заехал по колонне, что полетела каменная крошка. Зобатый невольно шагнул назад.
– Вместо того, чтоб сидеть тут со всей этой ненавистной говорильней! Го-во-риль-ней! Как я ее ненавижу!
Доу в сердцах сплюнул и, глубоко вдохнув, только сейчас словно заново вспомнил о присутствии Зобатого.
– Так ты видел, как пришел Союз?
– По меньшей мере, тысяча на дороге в Адвейн, и, как я понял, сзади идут еще.
– Дивизия Челенгорма, – определил Доу.
– Откуда у тебя такие сведения?
– У него свои способы, – донесся чужой голос.
– Мертвые…
Зобатый в замешательстве отшатнулся и чуть не упал, угодив в куст ежевики. На самой высокой стене лежала… женщина. Обернутая во что-то вроде влажной ткани, рука и нога, а заодно и голова свисают с края, как будто она разлеглась на садовой скамейке, а не на шаткой древней кладке в шести шагах над глинистой коркой земли.
– Мой друг, – пояснил Доу, наверх даже не взглянув. – А когда я говорю «друг», это значит…
– Враг врага.
Женщина откатилась по стене. Зобатый застыл, готовясь услышать удар тела оземь.
– Я Ишри, – шелестнуло ему в ухо.
На этот раз Зобатый шлепнулся прямо на задницу. Женщина стояла над ним – кожа черная, гладкая, без изъянов, как глазурь на хорошем горшке. Одета в длинный незапахнутый плащ, концы которого волочились по земле, тело под плащом сплошь обмотано белыми бинтами. Если бывают на свете ведьмы, то она ведьма и есть. Хотите доказательств? А исчезнуть с одного места и тотчас выйти из другого – чем не доказательство?
Доу лающе рассмеялся.
– Да-да, вот так и не знаешь, откуда она выпрыгнет. Я всегда настороже: а вдруг она выскочит, когда я… ну ты понял.
Он рукой изобразил дрочку.
– Спрашивай, – сказала Ишри, пронзительно глядя на Зобатого немигающими глазами чернее ночи, как, должно быть, галка смотрит на червя.
– Откуда ты? – промямлил Зобатый, поднимаясь мелкими подскоками из-за непослушного колена.
– С юга, – ответила ведьмачка, хотя это было понятно по цвету кожи. – Или ты имеешь в виду, зачем я здесь?
– Зачем.
– Для правого дела, – сказала она с чуть заметной улыбкой. – Бороться со злом. Наносить могучие удары во имя справедливости. Или… ты имеешь в виду, кто меня послал?
– Да, кто?
– Он. – Ишри закатила глаза к небу. – А как может быть иначе? Бог всех нас расставляет по местам, где мы ему нужны.
Зобатый потер колено.
– Ох и юмор у него дерьмовый, правда же?
– Правды ты не знаешь и наполовину. Я прибыла сражаться против Союза, этого достаточно?
– Этого достаточно для меня, – провозгласил Доу.
Взгляд Ишри сместился на него, к вящему облегчению Зобатого.
– Они большим числом надвигаются на холм.
– Отряды Челенгорма?
– Надо полагать.
Ведунья потянулась вверх, при этом она извивалась, словно в ней совсем не было костей. Зобатому вспомнились угри, что водились в озере неподалеку от его мастерской. Когда их вытаскивали из сетей, они тоже эдак извивались, и дети, хватая их, азартно визжали.
– Вы, розовые толстяки, для меня все на одно лицо.
– А Миттерик? – осведомился Доу.
Костистые пальцы Ишри, колдуя, ходили вверх и вниз.
– Немного позади. Сейчас он что-то жует и злится, что Челенгорм ему мешает.
– А Мид?
– К чему знать все? Жизнь станет безрадостной.
Колдунья прогарцевала мимо Зобатого, едва при этом не задев, тот отступил и чуть снова не шлепнулся.
– Богу сейчас, видно, та-ак скучно.
Она вставила ступню в трещину, маловатую даже для кошки, и, согнув ногу под неимоверным углом, умудрилась каким-то образом всунуть ее туда по самое бедро.
– Так что действуйте, мои герои!
Ишри крутнулась разрезанным напополам червем, на глазах ввинчиваясь в вековую кладку; следом по замшелой стене, струясь, вползал, втягивался плащ.
– У вас на носу сражение или что?
В трещину каким-то образом проскользнула и голова, и руки; напоследок дважды хлопнули перебинтованные ладони. Наружу торчал палец. Доу подошел и, потянувшись, его обломил. Оказалось, это вовсе не палец, а кусок сухой ветки.
– Магия, – выговорил Зобатый. – В ней я не силен.
Жизненный опыт показывал, что от нее больше вреда, чем пользы.
– Я так думаю, у колдунов свои хитрости и все такое, но почему они всегда действуют так, черт возьми, странно?
Доу с чопорным видом отбросил веточку.
– Это война. В ход идет все, от чего есть хоть мало-мальская польза. Про мою чернокожую соратницу никому ни слова, ясно? Могут понять неправильно.
– А что, по-твоему, правильно?
– Да то, что я, драть твою лети, говорю! – рявкнул Доу, и на этот раз гнев его, похоже, был не напускной.
Зобатый поднял открытые ладони.
– Ты вождь.
– Да, черт возьми!
Доу, нахмурясь, уставился на трещину.
– Я вождь, – повторил он, словно убеждая сам себя.
У Зобатого почему-то мелькнула каверзная мысль: не воспринимает ли себя порой Черный Доу кем-то вроде самозванца? И куражливая храбрость его не нуждается ли каждое утро в починке, в штопке? Неприятная мысль.
– Ну что, будем биться?
Взгляд Доу метнулся, и снова прорезалась убийственная улыбка, без примеси сомнения или страха.
– Пора, пора их потоптать да растоптать. Ты слышал, что я говорил Ричи?
– В основном. Он постарается оттеснить их к Осрунгу, а ты идешь прямиком на Героев.
– Пр-рямо на них! – рыкнул Доу, будто одним рыком уже верша свой замысел. – Так поступил бы Тридуба!
– А поступил бы?
Доу на полуслове осекся, махнул рукой.
– Да какая разница? Тридуба вот уж семь зим как в грязи.
– Истинно. Где буду нужен я со своей дюжиной?
– Бок о бок со мной, разумеется, когда я буду рваться на Героев. Ты, небось, ничего на всем свете так не жаждешь, как вырвать холм из лап Союза?
Зобатый тяжело вздохнул. Что-то скажет на это его дюжина?
– Угу. Сплю и вижу.
Образец служения
– Настоящий офицер должен командовать, не спешиваясь, – верно я говорю, Горст? Самое подобающее для штаба место – это седло!
Потрепав по гриве своего великолепного серого жеребца, генерал Челенгорм, не дожидаясь ответа, нагнулся и проорал конопатому посыльному:
– Скажи капитану, чтобы очистил дорогу всеми возможными средствами и способами! Дорогу очистить, проход наладить! И пошевелиться, нерасторопный мой молодец! Поспешить! Маршал Крой желает, чтобы дивизия продвигалась на север!
Он крутнулся в седле и рявкнул:
– Ходу, господа, ходу! На Карлеон, к победе!
Челенгорм, бесспорно, выглядел удальцом. Небывало юный для того, чтобы командовать дивизией, с улыбкой, говорящей о том, что он готов ко всему. Одет с восхитительной невзыскательностью – пыльный мундир пехотинца, в седле держится, как в любимом кресле. Будь он таким же хорошим тактиком, Черный Доу в веригах давно был бы выставлен на обозрение толпы в Адуе. «Но он не тот, а значит, и мы не те».
За генералом хвостом вилась оживленная кавалькада всевозможных штабистов, адъютантов, связных и едва вышедший из мальчишеского возраста горнист – как осы над вареньем, теснясь, оттирая и перекрикивая друг дружку командными возгласами.
Тем временем из самого Челенгорма градом сыпались путаные и противоречивые ответы, вопросы, указания вперемешку с отдельными размышлениями о жизни.
– Справа, справа, конечно же, справа! – это одному офицеру.
– Скажи ему, пусть не беспокоится, беспокойство ничего не решает! – это другому.
– Пошевели их, пошевели, маршалу Крою угодно лицезреть всех к обеду!
С дороги нехотя потеснился большой утомленный отряд пехоты, дождался, когда проедут офицеры, и принялся покорно глотать поднятую пылищу.
– Говядина так говядина, – величаво отмахивался Челенгорм, – или баранина, какая разница, у нас тут дела поважней! Вы подниметесь со мной на холм, полковник Горст? С Героев, очевидно, открывается потрясающий вид. Вы же, как-никак, обозреватель его величества?
«Я шут его величества. Почти такой же шут его величества, как и вы сами».
– Да, генерал.
Челенгорм направил скакуна с дороги, и тот по летящей из-под копыт гальке изящным аллюром влетел на речную отмель. Свита генерала наперегонки заспешила следом, походя обдавая фонтанами брызг отряд тяжелой пехоты, по пояс в воде одолевающий реку вброд. На той стороне из полей вырастал холм, большим зеленым шишаком столь правильных очертаний, что казался рукотворным. Над его плоской макушкой выдавался круг стоячих камней, которые северяне именовали Героями. Справа на уступе виднелся еще один круг, значительно меньших размеров, а слева на отдельном бугре перстом высилась каменная игла. Ближе к берегу тянулись фруктовые сады, ветви деревьев гнулись под тяжестью краснеющих яблок, трава усыпана подгнившими падалицами. Челенгорм, потянувшись, сорвал яблоко и с беспечным видом укусил.
– Тьфу, – он поморщился и, сплюнув, отбросил надкушенный плод. – Какие-то несъедобные.
– Господин генерал! – навстречу, нахлестывая лошадь, к кавалькаде приближался запыхавшийся посыльный.
– Говори, – не сбавляя рыси, бросил Челенгорм.
– Майор Калф, господин генерал, сейчас находится на Старом мосту с двумя отрядами Четырнадцатого. Он спрашивает, следует ли ему продвинуться к близлежащему хутору и установить внешнюю границу…
– Непременно! Сейчас же вперед! Нам нужно пространство! Где остальные отряды?
Но посыльный, торопливо отсалютовав, уже мчался во весь опор к западу. Челенгорм взыскательно оглядел штабистов.
– Остальные отряды Калфа! Где остальной Четырнадцатый полк?
На растерянных лицах подчиненных играли пятна света. Один офицер открыл рот, но ничего не сказал. Другой пожал плечами.
– Быть может, произошла задержка в Адвейне, господин генерал. Из-за узости дорог иной раз возникает неразбериха…
Его перебил еще один посыльный, на взмыленной лошади подлетевший с противоположного направления.
– Господин генерал! Винклер желает знать, надо ли ему выселять жителей Осрунга из их домов и размещать войска…
– Выселять? Нет-нет, не надо выселять!
– Слушаюсь! – гаркнул молодой связной, сдерживая лошадь.
– Постой! Нет, в смысле да, выселить! Всех выселить! А войска расквартировать в домах. Да нет же, постой! Сердца и умы, да, полковник Горст? Надо же, наверное, обеспечить себе поддержку населения? Вы как думаете?
«Я думаю, близкая дружба с королем обеспечила тебе назначение на пост неизмеримо более высокий, чем тот, на котором ты был бы действительно на своем месте. Пожалуй, из тебя получился бы прекрасный лейтенант, сносный капитан, посредственный майор или дрянной полковник, но быть генералом тебе попросту рискованно. Думаю, ты сам это сознаешь и страдаешь от неуверенности, что, как ни парадоксально, заставляет тебя держаться так, будто от тебя зависит все и вся. Думаю, решения ты принимаешь необдуманно и поспешно; одни оставляешь без внимания, а на других настаиваешь с тупым упорством в ущерб всякой логике, полагая, что передумать для тебя означало бы проявить слабость. Потому ты суетишься с мелочами, которые лучше оставить на подчиненных, а затрагивать более крупные вопросы, наоборот, боишься. Оттого подчиненные теребят тебя по каждому пустяку, и ты в них увязаешь и путаешься. Я считаю тебя приличным, честным, храбрым человеком. И при этом глупцом».
– Сердца и умы, – вслух сказал Горст.
Челенгорм расцвел. Посыльный сорвался с места, предположительно, полный решимости завоевать сердца и умы жителей Осрунга и перетянуть их на сторону Союза тем, что им позволят остаться в своих жилищах. Из тени яблонь на солнце выехали остальные офицеры; впереди поднимался травянистый склон холма.
– За мной, друзья, за мной!
Он бросил коня на подъем, без усилия держась в седле, а его эскорт столкнулся с трудностями. Одного лысеющего капитана чуть не сшибло с седла, когда низкая ветка стукнула его по голове. Ближе к вершине холм опоясывала поросшая травой стена, камни в ней держались только под собственным весом. Стена была невысокая, не выше полутора-двух шагов даже с внешней стороны.
Горячий молодой лейтенант попытался отличиться, перемахнув через нее, но конь под ним сробел и чуть не сбросил седока. «Уместная метафора насчет вторжения Союза в земли Севера: уйма тщеславия, а в конце замешательство».
Челенгорм, а за ним офицеры колонной проехали в узковатую брешь. Древние камни с каждым ударом копыт становились все крупней, величавей, и вот они уже вздымались над въехавшими, словно придавливая их к плоской вершине холма. Было около полудня; в небе, прогнав остатки утреннего тумана, жарко светило солнце. Торжественные громады белых облаков отбрасывали на леса к северу причудливые тени, а долина внизу купалась в золотистом солнечном свете. Ветер гнал волны по колосистым полям, переливчатым серебром играли речные отмели. На самой высокой башне Осрунга горделиво колыхался флаг Союза. К югу от реки по дорогам клубилась пыль от тысяч марширующих; по отдельным проблескам металла было видно, кто и где движется: вон пехота, вон кавалерия, вон обоз; все это неторопливо текло с юга. Для лучшего обзора Челенгорм поднял коня на дыбы и с недовольством обернулся к офицерам: