Обернув к своим врагам заплаканное лицо, она замерла, дрожа всем телом и задыхаясь. Их столпилось недалеко от нее уже много, и она закричала отчаянно, рыдая и захлебываясь своими слезами.
– Я выпрыгну! Я все равно выпрыгну! Вам все равно не удастся меня порвать на органы на своих опытах! Не подходите ко мне, уйдите все отсюда, я не дамся, не дамся!
Вперед всех вышла одна из женщин в белых халатах. Казалось, она была спокойна.
– Лера, прекрати сейчас же и слезай оттуда, – строго сказала она, – Лера, что ты себе позволяешь? Немедленно слезь.
Лера внимательно посмотрела в лицо женщине и, всхлипывая, осторожно шагнула на пол одной ногой.
– Вот так. Молодец. Тебе помочь?
Она спустила вторую ногу и остановилась, глядя на своих обидчиков. Казалось, они вздохнули с облегчением.
– Вот так, Лерочка. Давай вернемся в палату.
В палату! Они смеют называть эту камеру палатой!
Подпрыгнув к ближайшей кровати, она схватила книгу, лежащую на тумбочке, и тут же отчаянно швырнула ее в эту садистскую шайку, попав кому-то в живот. Судорожно выдергивая из тумбочки ящики, она выхватывала оттуда все, что там лежало и отправляла найденные предметы вслед за книгой. Если она не может от них высвободиться, то она их хотя бы покалечит. Жаль только, что в тумбочке не нашлось ничего подходящего, что могло хоть как-то сойти за оружие, там валялись только стопки жалких журналов. Но ничего, в ней самой есть еще достаточно сил, чтобы драться. Пусть у нее нет оружия, но зато еще целы руки, ноги и зубы. Пусть только попробуют подойти к ней опять. Хотя, если взять ручку, то ей можно выколоть кому-нибудь глаз…
– Лера, остановись!
Ручку у нее отобрали, и тут же ее скрутили так сильно, что на мгновенье дыхание ее сперло, а сама она, казалось, стала совсем обездвижена. Но тут же ярость захлестнула ее новой волной, и она со всей силы укусила одного из тех, кто ее держал, что позволило ей выиграть долю секунды, которой оказалось вполне достаточным для того, чтобы освободить одну руку. Ударив кого-то из своих обидчиков, она снова дернулась, оттолкнув другого и оцарапав ему лицо обломками ногтей. Высвободившись на мгновенье, она рванулась прочь, но убежать ей все-таки не дали. Когда ее схватили вновь, она упала на пол, что не помешало ей, однако, ползти прочь, отбиваясь от своих убийц ногами. Когда ей снова заломили одну из рук, она схватила край простыни, свисавший с одной из постели, свободной рукой, и тут же рванула его на себя, пытаясь обмотать им свою шею. Но удавиться ей тоже не позволили – тут же она почувствовала острую боль в области заломленной руки – такую, как будто в нее воткнули шприц, и тут же рука ее, сжимавшая край простыни, стала слабее, и она сама не заметила, как отпустила свою шею, а затем и вовсе уронила лицо на пол. Она лежала на полу, не в силах пошевелиться, а перед самыми глазами ее был все тот же противно-бежевый старый линолеум.
«Все, больше некуда бежать, и нет сил бороться», – подумала Лера, с отвращением и в то же время с каким-то странным безразличием разглядывая этот бежевый пол у нее перед глазами, – «Я попалась. Торжествуйте, друзья мои, это конец.».
Мысли ее, рассыпавшись, ухнули куда-то вглубь ее души, потонув и затерявшись, перестав снова быть ощущаемыми, как было до этого, когда она лежала в постели – и тут же в глазах ее потемнело, и она потеряла сознание.
«Конец», – успела она прошептать одними губами напоследок.
Глава 4. На сцену выходит доктор Громов
– Лера, проснись.
Мысли медленно ворочались в голове. Сознание, кажется, потихоньку возвращалось, но соображать было по-прежнему трудно.
– Лера, ты слышишь меня?
Она наморщила лоб. Открыть глаза по-прежнему не получалось. Чей это был голос? Чего они опять хотят от нее?
– Лера.
Голос мужской. Тихий, вкрадчивый. Мужчина говорил полушепотом. Но зачем он говорил тихо, если хотел разбудить ее? Зачем ему было таиться, если он один из них?
– Лера, открой глаза, я сказал! И слушай меня.
Так, в голосе появились властные нотки. Голос стал настойчивее, в нем появилась жесткость. Она сама не знала, почему, но не повиноваться ему было невозможно.
Лера послушно открыла глаза и посмотрела на своего собеседника. Это был действительный мужчина, молодой мужчина, лет, возможно, двадцати шести. Он был тоже одет в медицинский халат, как и все эти гнусные доктора, но лицо его, худое, с большими выразительными карими глазами, со свисающей на лоб прядью темных, почти черных волос, склонившееся к ней совсем близко, почему-то вызывало у нее некое подобие доверия или по крайней мере симпатии.
– Наконец-то проснулась, – голос его снова стал тихим, – Здравствуй.
Она молчала, глядя в лицо доктору и не понимая, что происходит и что ей делать дальше.
– Не отвечать, на мой взгляд, невежливо, особенно с учетом того, что я, говоря между нами, твой друг.
– Друг? – губы ее, покрытые засохшей коркой, шевелились с трудом, говорить ей было сложно, но она не могла скрыть своего удивления, услышав то, что кто-то здесь, оказывается, имеет наглость называть себя ее другом.
– Говори тихо, – сделал он ей замечание, – Нас могут услышать. А это нам совсем не на руку, и принести вред может в первую очередь только тебе.
Она молчала.
– Я не понимаю, – ответила она после некоторой паузы.
– Я объясню, – он присел на край ее кровати около ее ног, и тут, взглянув на место, на которое он сел, Лера отметила с удивлением, что она не привязана к постели, и капельницы возле нее не стоит. Она не знала, как они могли оставить ее в таком здравомыслящем состоянии, сохранив ей полную свободу движения, после всего, что она натворила. Память ее не была доскональной, но все же в общих чертах она имела представление о том, что случилось накануне, и вполне могла представить, какую ярость она, должно быть, вызвала у докторов своей выходкой, а потому она не могла понять, как они могли так просто оставить ее после всего этого. Или все самое страшное еще впереди? Правда, она не могла даже приблизительно сказать, когда это все произошло – вчера ли или двадцать минут назад, да голова немного кружилась, вызывая противное чувство тошноты. И по-прежнему хотелось пить.
– Я понимаю, о чем ты думаешь, – произнес доктор, проследив за Лериным взглядом и, вероятно, прочитав ее мысли в ее глазах, – Спешу тебя заверить, что на данный момент ты находишься в относительной безопасности, и мы вполне можем с тобой спокойно поговорить.
– Почему я должна тебе верить? – устало спросила Лера.
– Вот это хороший вопрос, – откликнулся доктор, – Наверное, хотя бы потому, что больше тебе ничего не остается. Бежать отсюда самостоятельно у тебя все равно нет никакой возможности, доверять тебе больше абсолютно некому – во всяком случае, без моей помощи ты не сможешь узнать, кто здесь есть кто – ты ведь, конечно, не пойдешь расспрашивать кого-нибудь об этом? – она покачала головой, – Делать тебе больше абсолютно нечего, это я тебя могу точно заверить. Так что тебе просто ничего не остается кроме того, как довериться мне, в противном случае у тебя просто не будет другой возможности на надежду. Так что придется тебе, Лера, послушать меня. Конечно, ты можешь отказаться от моей помощи, дело твое. В конце концов, это тебе надо бежать отсюда. Лично у меня все в порядке, и я захотел тебе помочь лишь потому, что ты показалась мне симпатична как человек. Конечно, у меня есть и личные интересы, но справиться с ними, поверь мне, я прекрасно смогу и без тебя. Так что решать тебе, Лерочка.
Было видно, что молодой доктор очень уверен в себе, и ему доставляет удовольствие демонстрировать ей свою самоуверенность.
– Я вас слушаю, – хрипло ответила Лера.
– Вот и прекрасно! – воскликнул он с воодушевлением громким шепотом и слегка похлопал ее по коленке через одеяло.
Оглядевшись по сторонам, он покосился сначала на других заключенных, но они все занимались своими делами – кто-то спал, кто-то лежал, бесцельно глядя в потолок, кто-то пытался тихонько переговариваться, но никому из них определенно не было ровно никакого дела ни до нее, ни до таинственного доктора, озиравшегося по сторонам – и, не приметив в них ничего подозрительного, перевел взгляд на женщину, сидевшую на месте Надзирательницы – на сей раз это была другая, помоложе, рыженькая, абсолютно безжизненная. Надзирательницы по каким-то причинам на сей раз здесь не было, и ее место занимала, вероятно, ее помощница. Молодой доктор смотрел на нее некоторое время – угрюмо, исподлобья, но она так и не проявила к ним интереса – она сидела на стуле Надзирательницы и читала книгу.
– Меня зовут доктор Громов, – сказал вдруг молодой врач, неожиданно обернувшись к Лере и склонив к ней голову, голос его стал каким-то заговорщеским, свойским, – Громов Всеволод Аркадьевич, если быть точным. Но можно просто доктор Громов.
– Я вас не видела раньше, – все с той же хрипотцой в голосе ответила Лера.
Он хохотнул:
– Ой, милая моя, ты много чего еще здесь не видела. Или, может, ты хочешь сказать, что знаешь уже всех местных врачей?
– Нет… – она замялась, – Ннет, конечно… Просто я до этого вас не видела… Я много кого видела, когда… Когда бегала по коридору – вы, вероятно, уже знаете о моей выходке? – она грустно усмехнулась, – Мне показалось, что я тогда много кого видела. Но вас, по-моему, не было. Мне кажется, я бы вас запомнила.
Доктор Громов рассмеялся, подскочил на месте, весело всплеснул руками и снова сел на прежнее место. Лера покосилась на Помощницу Надзирательницы, но она не по-прежнему читала книгу, не обратив никакого внимания на доктора Громова. А ведь он сам говорил ей, Лере, что нужно вести себя как можно тише. Сам он не очень-то старался соблюдать спокойствие – или, быть может, он просто не обращал внимание на создаваемый им самим шум, будучи человеком определенно эмоциональным. Наверное, он попросту не замечал за собой подобных вещей, его собственное поведение казалось ему вполне допустимым. Впрочем, ладно. Ему, в любом случае, было виднее, как стоило себя вести. Уж он-то наверняка понимал допустимые пределы выражения своих эмоций. Кроме того, он был прав – ей все равно придется во всем с ним соглашаться и верить каждому его самоуверенному слову, привыкая к его несдержанным движениям. Другого выхода у нее действительно не было.
Он прервал ее бессмысленно текущие размышления веселым, каким-то почти беспечным возгласом, бодро потрепав ее по коленке (похоже, ему нравилось это занятие – трепать ее по коленке, он, по всей видимости, находил забавным подобный способ выражения своих эмоций):
– Да, подруга, признаться, натворила ты делов – это правда! То, что ты здесь у нас устроила, было поистине интересно. Такого тут давненько не было. Я думаю, твоей выходки тут еще долго никто не забудет!
– Это было ужасно, да? – спросила Лера, осторожно косясь на доктора Громова. Она уже поняла, что нельзя было ожидать наверняка, что он скажет или сделает в следующую минуту.
– Это было блестяще! – хихикнул он, – Тут, конечно, бывало всякое, но все же я, признаться, не помню, чтобы кому-нибудь удавалось устроить здесь подобный погром. Надо же, всех врачей на уши поставила, всех подопытных перепугала!
Лера неуверенно опустила глаза:
– Извините.
– Да ладно! – он махнул рукой, – Вот смеху было! Столько было шуму! Столько всего поломала, стольких покалечила! Верно, добрая половина наших врачей теперь после тебя в синяках ходит.
– Значит, вы тоже были там? Вы все видели?
– Конечно, видел. Как же иначе? Не переживай – сказать по правде, своим поступком ты внесла некоторое оживление в наши серые будни. Хотя, – он вдруг сдвинул брови и погрозил ей пальцем, – все-таки не стоило привлекать к себе столько внимания. Это нам не на руку. А ты произвела на всех такое неизгладимое впечатление, что они, наверное, будут теперь долго приглядываться к тебе повнимательней… Пока не заживут их синяки!
– Простите, – она смотрела на доктора Громова виновато. Ей правда почему-то было неловко перед ним за свою выходку, хотя виноватой перед остальными она себе нисколько не чувствовала – с какой стати, ведь она находилась у них в плену, и ей хотелось вырваться отсюда любой ценой. И сейчас хочется. Но теперь, когда рядом с ней находился доктор Громов, ей почему-то было спокойнее. Наверное, она все-таки правда прониклась доверием к этому странному, непредсказуемому человеку, – Я просто сильно испугалась. И еще меня охватил сильный гнев. Я должна вырваться отсюда!
Он смотрел на нее с минуту все так же строго, но потом снова рассмеялся:
– Ты знаешь, я не могу на тебя долго сердиться. Такой цирк устроить! Впрочем, ладно, не будем терять времени на пустую болтовню. Время у нас, конечно, еще есть, но все же его не вагон. Давай поговорим серьезно. И договоримся сразу: если ты хочешь, чтобы я вытащил тебя отсюда, ты не будешь впредь устраивать таких шумных безобразий, каким бы это ни было забавным. И вообще – ты во всем будешь слушаться меня и категорически не предпринимать никаких действий без моего ведома. Только то, что я тебе скажу! Договорились?
– Договорись, – вздохнула Лера, – Я обещаю.
– Вот и умница, – он хлопнул в ладоши, – Что ж, тогда давай, наконец, я тебе все объясню.
– Я вас слушаю.
– Это правильно. Как ты, наверное, уже успела заметить, – начал свой рассказ доктор Громов, – ты находишься в потайной лаборатории, где ставят эксперименты на людях – да-да, дорогая, это действительно так. Я знаю, ты подозревала это, но все же в тебе еще оставалась надежда, что все это все же является плодом твоей фантазии. Что ж, в таком случае мне придется тебя разочаровать, милочка, поскольку твое разыгравшееся на нервной почве воображение тут ни при чем, и ты все поняла правильно. Это действительно подпольная лаборатория, и все эти люди, которые окружают тебя – это действительно похищенные несчастные, которых ждет в равной степени печальная участь – впрочем, как и тебя. Наука, милая моя, не стоит на месте, и иногда приходится использовать не совсем легальные, если не сказать – не в полной мере гуманные, методы.
Лера молчала. Она глядела на доктора Громова, в горле ее стоял комок, она слушала и отказывалась верить своим ушам – самые ее ужасные догадки действительно оказались правдой. Но, к некоторому своему удивлению, она обнаружила то, что слушает все это с каким-то странным безразличием, словно то, о чем рассказывал сейчас доктор Громов, не имело к ней ровно никакого отношения, или же словно бы ей стала безразлична ее собственная судьба – что было на самом деле, конечно, не так. Наверное, она просто устала бояться.
– Лера! Ты меня слушаешь? Или, может, тебе не интересно то, что я рассказываю?
– Нет, нет, что вы. Я вас слушаю, – она сглотнула комок, – Скажите, а в чем состоит суть эксперимента?
– Ой, ну как бы тебе объяснить попроще, – доктор Громов задумчиво оперся локтем о колено и задумчиво закатил глаза, поглаживая тонкими пальцами гладкий подбородок. Казалось, он наконец-то стал серьезным. Наверное, дело было в том, что его все-таки интересовало дело, которым они все тут занимались, – Дело в том, что мы хотим создать, так сказать, высший разум. Мозг человека работает не на все сто процентов, если тебе известно, и наша задача состоит в том, чтобы заставить мозг работать во всю свою мощь. Мозг человека совершенен, девочка, и если у нас получится наконец запустить этот совершенный механизм полностью, то возможностям человечества не будет предела! Да, тебе, верно, трудно это себе представить, ведь тебя интересует, вероятно, только сохранность твоей собственной жизни… Впрочем, ладно, ты сама попросила тебе объяснить. Ты ведь, наверное, слышала о таких способностях, проявляющихся изредка у некоторых людей – таких, как ясновидение, телепатия, телекинез, и прочее? Ты думаешь, на подобные вещи способны только избранные, особо одаренные люди? Ошибаешься, девочка, на все это способен любой из нас – просто человек не научился еще пользоваться в достаточной степени собственным мозгом. Большинство людей даже не догадывается о том, какими возможностями обладает. Они не ценят тот великий дар, который ниспошлен им свыше, потому что просто не умеют им пользоваться, и даже не задумываются над этим вопросом. Впрочем, если они не думают об этом, то им и нечего терять, согласись? Их не жаль. Потому и не жалко большинства из этих подопытных кроликов, являющихся лишь жалкими людишками, находящихся здесь. Впрочем, я все-таки не совсем об этом. Итак, можешь ли ты представить, Лерочка, каким все же совершенным станет человек, чей мозг запустится наконец на все сто процентов, и все из перечисленных ранее мною возможностей откроются перед человеком разом, и не обрушаться на него тяжеленной волной, неожиданное давление которой он не сможет вынести, а встанут перед ним открыто, без всяких тайн и преград? Да-да, если это произойдет, то человек наконец станет совершенным. По сути дела, человек уже и на данный момент является совершенным организмом, просто еще не подозревает об этом. Ведь мозг уже есть. Осталось только его открыть, покорить все его бессознательные уголки нашему сознанию – и дело в шляпе. Тогда мы станем способны познать мир целиком – весь, как он есть, для нас не останется в нем загадок, и все, что ни существует в нем, сможет поддаться нашему исследованию, на все это хватит наших сил и возможностей. Это сейчас нашему разуму не подвластны многие тайны, ныне существующие в мире, которые, по сути своей, и не являются тайнами на самом деле, поскольку все в этой вселенной на самом деле просто, просто мы, в силу своего, на данный момент, примитивного развития не способны понять, что есть к чему на самом деле, и мы вертим этот мир, как ребенок вертит погремушку, думая, что он знает, что с ней делать, а на самом деле не имея об этом никакого представления, как и понимания того, что на самом деле этот мир, эта интересная, на наш взгляд, погремушка, вертит нами.