Изменившаяся ситуация потребовала и от Лужкова коррекции своих отношений с президентом Ельциным. Можно спорить по поводу некоторых шагов, которые предпринимал Лужков, но бездействовать он не мог. Будучи по природе человеком искренним, открытым и, плюс к тому, гордым и самостоятельным, он и действовал вполне открыто и крайне независимо. Из чего следовало, что вызов, брошенный ему ближайшим окружением президента, Лужков принял.
Прежде всего, он подчеркнуто собирал под свое крыло тех, от кого избавлялся Ельцин. С одной стороны, он понимал, что прогрессирующее ухудшение здоровья президента делает его поступки неадекватными, ситуационными, возрастает раздражительность, капризность. Ельцин начинает избавляться от людей профессиональных и умных, которые видят абсурдность происходящего и начинают высказываться по этому поводу.
Так в окружении Лужкова оказался Леонид Бочин. Почти состоялось назначение Сергея Шахрая на должность вице-премьера, но неожиданно вильнул сам Шахрай. Затем появился Сергей Ястржембский. Лужков стал не скрывать своих симпатий к опальным: генералу Андрею Николаеву, экс-главе МВД Анатолию Куликову, бывшему руководителю ФСБ Николаю Ковалеву. Как ответ на отстранение Евгения Примакова с поста премьера ему был предложен пост лидера в движении «Отечество». То есть, не исключено, что и с «подачи» Александра Владиславлева, в то время и в движении «Отечество», и в мэрии началось сосредоточение сил «бывших».
Странно, но все эти шаги воспринимались Семьей как вызов. Лужков, естественно, приглашал людей центристских убеждений, государственников, а не либерал-демократов, имеющих отношение к команде Гайдара-Чубайса, которая тоже, в свою очередь, покидала президентское окружение. Здесь Лужков оставался верен своим взглядам. Реформы были необходимы, но проводились они с грубейшими ошибками. А потому носителей этих идей он рассматривал, как своих оппонентов.
Первый эксперимент по созданию промосковской фракции был сделан с опальным генералом Андреем Николаевым, который представлялся поначалу Лужкову как возможный лидер будущей фракции. И, выбирая между двумя генералами, Андреем Николаевым и Игорем Родионовым (экс-министром обороны, отличившимся в ночи «саперных лопаток» в Тбилиси в апреле 1988 года), Юрий Лужков сделал ставку на более молодого Николаева. Тот выборы в Госдуму выиграл. Но его амбиции, кстати, не в меру завышенные, разрушили идею московской фракции в парламенте, возглавить которую предполагалось поручить именно ему. Николаев стал создавать свое движение. Отсутствие достаточного политического опыта, авторитета среди масс гражданского населения и сравнительно недолгую историю его бунта против высшего генералитета успеха новоявленному политическому лидеру не обеспечили. И он сошел с арены борьбы за власть и влияния на нее. Более того, когда в спешном порядке было создано движение «Отечество», которое возглавил Юрий Лужков, Андрей Николаев влиться в его ряды тоже отказался.
Обстоятельства менялись, это требовало и изменения тактики. Движение «Отечество» создавалось под выборы. И все последующие действия его лидеров диктовались условиями предвыборной борьбы. Спокойный ход событий был взорван.
Премьерство Евгения Примакова и его философия руководителя правительства резко обозначили линию фронта. Примаков, сторонник ревизии приватизации, преисполнен желанием навести порядок в стране и разобраться с экономическим беспределом. Именно Примаков во весь голос заявил о гигантских финансовых средствах, уходящих ежегодно за рубеж. Евгений Примаков поддержал идею массовой амнистии, да к тому же, имел неосторожность пошутить на заседании правительства, сказав, что тюрьмы надо освобождать: «Эти места понадобятся, – сказал премьер, – у нас достаточно людей, совершивших серьезные экономические преступления». И хотя слова были сказаны в манере злой шутки, ничего уже изменить было нельзя. Бомба брошена, и она взорвалась.
Клан людей, ставших непомерно богатыми за последние три-пять лет, понял: речь идет о них. А именно этот клан правил страной и наставлял мнительного и больного Ельцина. Однако убеждения превыше всего, Евгений Примаков не отступил, и власть имущие перешли в атаку.
Они боролись за свою безнаказанность, отчетливо понимая, что все они небезгрешны. И всякая ревизия их страшила. Отсюда эти вопли о том, что прольется кровь, и страна не выдержит второго передела собственности. И никого из них абсолютно не волновал тот факт, что страну, государство обокрали. Говоря языком одного из известнейших ныне олигархов, а эти слова он произнес в самом конце 80-х, создавая известнейший в те времена крупный банк: «У такого государства стыдно не украсть». Вот над кем Евгений Примаков занес руку.
Мог ли он, будучи премьером, выиграть эту схватку? После дефолта, после легковесного миниатюрного Сергея Кириенко, он даже внешне выглядел как тяжеловес, хотя по габаритам никогда не относился к крупным мужчинам. У Примакова вообще внешность умного и убежденного человека, не умеющего пританцовывать перед начальством. У него даже в лице угадывается весомый коэффициент сопротивления.
Так вот, сумев принести в страну стабильность после дефолта, Евгений Примаков имел все основания стать человеком, способным спасти Россию. Для этого ему надо было прорваться сквозь паутину обманчивых социологических опросов непосредственно к народу. Что же случилось? Ну, прежде всего, конечно же, возраст даже безотносительно к состоянию здоровья. В такие годы мудрость компенсирует напор, но это, скорее, внутреннее проявление, а на виду – проявления внешние. И больной президент превращается в некую тень возможного. А они с Примаковым почти одногодки.
Заметим, что Примакова остановили не младореформаторы и генерация идущих им вслед. Против Примакова поднялась криминальная среда, взошедшая на поле реформ и поразившая все клетки власти в центре и на местах. Против Примакова поднялся криминализированный административный ресурс.
Другой вопрос, почему ряд сторонников движения «Отечество – вся Россия» стали покидать его, переходя под флаги «Единства», хотя в связке с Юрием Лужковым был и губернатор Питера Владимир Яковлев, и президент Татарстана Минтимер Шаймиев. Я думаю, дело не только в страхе губернаторов: а если проиграем, что тогда? Просто многие из них были в достаточной мере коррумпированы, и они боялись Евгения Примакова. Но это только часть якобы страха. Сработала извечная зависть к Москве как региону и нежелание ее усиления. Конечно же, дала результат и грязная пиар-кампания против Лужкова и Примакова. На выборах в Москве ее результат был практически равен если не нулю, то максимум пяти процентам.
В России все сложнее, иначе. Регионы завидуют успешности Москвы, и эта зависть продуцируется в коридорах региональной власти. При всех изъянах и Татарстан, и Санкт-Петербург, и уж, конечно, Москва регионы более успешные, нежели подавляющая часть России. Скажем честно, немного губернаторов, заявивших вначале о своей поддержке ОВР, сохранили ему верность в ходе выборов. И, тем не менее, несмотря на травлю, черный пиар, который организовали против «Отечества» федеральные телевизионные каналы, ОВР на выборах в Государственную думу добилась очень внушительного результата: почти 14,5%. И этого добилось движение, которое было создано всего за девять месяцев до выборов.
Очень долгое эхо
8 – 9 апреля 2002 года. Некая конференция-симпозиум.
Власть прессы или пресс власти. Устроители: Союз правых сил (СПС), Гарвардский университет США и факультет журналистики МГУ.
Когда я вошел в зал, сама его атмосфера, поведение участников, обилие телекамер, – все вместе как бы вернуло меня в события десятилетней давности. Те же проблемы, то же пророчество катастрофы. Зал импульсивный – сказывается присутствие студентов. Десять лет назад были менее вальяжные президиумы (панель выступающих) и уж точно не звучала в таком обилии английская речь.
Устраиваюсь в глубоком кресле, меня узнают, здороваются, и я в ответ приветствую знакомых и незнакомых тоже. Вопросы похожие: «Вы меня помните? Белый дом, август 91-го…» или «Ваша книга «Хроника времен царя Бориса» – настольная книга в нашей семье». Нескончаемые рукопожатия, вялые, жесткие, рассеянные ответы, кого-то узнаю, но в большинстве своем смытые временем лица, поседевшие головы, излишняя полнота или старческая сутулость.
«Да, разумеется», – отвечаю я. – «Конечно, узнаю. Конечно, помню». А как признаться в обратном? Диктую свой телефон. Зачем диктую? Знаю наверняка то, что будет предложение какой-нибудь передачи, вот и крутись тогда. Передача, наверняка, так себе.
Каждый из нас несет на своих подошвах пыль пройденных дорог. Каждый из нас мечтает повторить и пережить еще раз лучшие минуты своей жизни. Не всегда осознавая, что торжество наших прошлых замыслов теперь мало кому интересно. Как объяснить секретарю, кто и что? Машинально улыбаюсь в ответ, а затем говорю: «Так и объясните: был разговор на конференции «Власть прессы или пресс власти». Мой собеседник смеется: «Вы это серьезно?»
– В полной мере. Очень удачный девиз.
Вслушиваюсь в слова выступающих и не могу понять, а где это я? В десятилетней давности? Или эта давность в нетронутом виде переместилась в этот тесноватый зал гостиницы «Ренессанс»? Удивительное свойство этого зала. Даже когда он совершенно пуст, все равно выглядит тесноватым.
Разумеется, я понимаю, в чем дело. Время уподоблено реке, несущей свои воды с разной скоростью, а проблемы – речному дну, которое сглаживается, углубляется, либо наоборот, когда речной песок переносится с места на место и река мелеет, остается признать, что времени не под силу тяжкий груз проблем.
На симпозиуме не было полемики, было простое изложение точек зрения. Есть свобода слова в России или ее нет? Она убывает или остается в неизменном состоянии? Есть диктат власти, но есть и диктат олигархов. Прозаический вопрос, что лучше? Ответ плывет. Теоретически и то, и другое плохо. Критикуют некую атмосферу давлений, хотя у олигархов много проблем, а руки до подконтрольных СМИ не всегда доходят. Это утверждение вызывает смех в зале: а Гусинский? а Березовский?
С властью вроде все ясно, она должна давить, и она давит. И, если вы попытаетесь утверждать обратное, смех в зале будет еще насыщенней. Так сложилось исторически: свободу слова подавляет власть. Поэтому противники обозначены объемно и без каких-либо видимых перемен.
Министр печати М. Лесин, владелец рекламного холдинга «Видеоинтернейшнл», приостановил свое главенство в нем. В извечный конфликт добавил еще одну краску: свободу слова наравне с властью и собственником СМИ, т.е. олигархами губят сами СМИ, т.е. редакторы и журналисты. Отсюда вывод: опасности равноценны, свободу слова надо защищать и от власти, и от журналистов.
Недурственное открытие для 2002 года, сделанное министром печати и средств массовой информации. И опять мозг сверлит настырная мысль: ничего завоеванного раз и навсегда не бывает. Борьба за свободу слова в «девяностых», иначе говоря, в последнем десятилетии двадцатого века, и борьба в первом десятилетии века следующего – это две разных борьбы за свободу слова. В чем же разница? Согласимся, что во все времена борьба за свободу слова велась с собственником. В нашем недалеком прошлом этим собственником была партия. ЦК КПСС и его свита, принимавшая различные обличья: то правительство, то ЦК ВЛКСМ, то профсоюз, то творческие союзы и т.д. Теперь этот собственник, как и его разноликость, почили в бозе. На временном переходе эту собственность перехватило государство, но застигнутое реформенным штурмом, очень скоро от нее отказалось. И нам грезилось, что, наконец, наступил ренессанс свободы слова. Но мы ошиблись.
Сначала процесс, а потом закон. Пока мы боролись за свободу слова, собственность, не защищенная законом, захватывалась по принципу, что не запрещено, то разрешено. Случился тот самый передел собственности, в котором уже участвовал теневой капитал, вышедший из подполья. Началась интенсивная криминализация общества, всегда сопутствующая первичному накоплению капитала. Это, по сути, слова К. Маркса.
Так или иначе мы не получили народного капитализма, как, скажем, в Швеции, о котором много говорилось, а обрели нечто противоположное – алчный криминальный олигархический капитализм латиноамериканского розлива, предрасположенного к сращиванию с властью. Олигархи не оставили без внимания брошенную печать, они подобрали, не купили, нет, а именно подобрали. Она им не была нужна, как бизнес. Это был следующий этап. А пока бизнес делался на автомобилях, нефти, банковских махинациях, лекарствах, металлургии.
А СМИ были нужны олигархам, как пресс давления на власть, как инструмент предвыборной борьбы, дабы в коридорах власти оказались свои. Так постепенно борьба за свободу слова обрела второй фронт. Власть осталась традиционным оппонентом журналистам. Правда, численность СМИ, которыми владеет частный собственник, умножилась кратно. Новый собственник быстро нашел свое место в этой схватке. Он попросту перечеркнул закон о свободе СМИ.
Журналистские коллективы, как собственник СМИ, тоже появились, но в подавляющем большинстве были малоуспешны, и в поисках средств приходили все к тем же олигархам. Конечно, были исключения. Но исключения лишь подтверждают правила. И если даже случалась редкая успешность журналистского холдинга, все равно, он – холдинг – искал стену, за которой мог бы укрыться или к которой мог бы прислониться. А стены всего две: либо власть, либо олигархи, как творцы коррумпированной власти.
Сегодня мы вправе сказать, что, если события будут развиваться в этом диапазоне, то борьба за свободу слова в качестве оппонента обретет криминал «чистой воды».
Региональные СМИ на этом симпозиуме так и говорили: «У нас нет выбора: либо в объятия власти, либо в объятия преступного мира». Второй вывод из этого события чисто политический. Союз правых сил заявляет свои права на единоличное наследование демократических перемен. И фактом этой конференции усиливает свое влияние на Западе. Напомним, что соучредителем конференции являлась американская сторона, Гарвардский университет. На конференции выступал тогдашний посол США в России Александр Вершбоу. Это достаточно симптоматичная деталь: некое помешательство правых на США. Чрезмерная ориентация на американскую модель, на международный валютный фонд дали крайне отрицательный результат в экономическом развитии страны. Не потому что плоха Америка, а потому, что американский опыт был не адекватен среде, в которой он находил применение. Однако увлеченность оказалась столь неотвратимой, что и демократические настроения внутри страны мы стали выстраивать, ориентируясь на Америку.
Негласно в управленческом сознании, на определенных этажах власти, стала формироваться проамериканизм. В этом особенно преуспели правые. И ход событий, которые произошли после террористской атаки на Нью-Йорк 11 сентября, они провозгласили как свое предвидение, как некую политическую бесспорность. Складывалось такое впечатление, что действия Путина в сближении с Америкой во благо борьбы с терроризмом, есть предначертанный путь развития на будущее. Увы, это не так! Но и свободу слова мы трактуем непременно по американскому образцу.