– Ну слушай, – говорил дед. – Когда дойдёшь к Оху, выпустит она много голубей и станет зерном их кормить. Ты ни одного не возьмёшь, а только того голубя, что есть не будет, а только сидеть будет под деревом и перышки чистить: будет это твой сын!
Отблагодарил старик дедка и побрёл. Пришёл к пеньку.
– Ох! – промолвил.
Ох и вылезает к нему и отводит старика в лесное царство. Высыпает Ох пшеницы, созывает голубей. Слетелись их, да так много, боже мой! И все похожи один на одного.
– Ну, признавай, – сказал Ох, – своего сына. Если узнаешь – твоим будет, а если нет – то моим!
Тут все голуби стали клевать пшеницу, а только один сел под деревом, нахохлился и стал перья чистить. Старик говорил:
– Вот это будет мой сын!
– Надо же, угадал! Забирай, если так.
Ох превратил голубя в такого гарного парубка, что лучше на свете и не сыскать. Очень обрадовался отец, обнял сына, поцеловал, оба обрадовались.
– Пойдем, сыночек, домой.
Вот и побрели.
Шли по дороге, беседовали. Отец расспрашивал, как же сыну в Оховом царстве жилось. Сын рассказывал, а отец жаловался, как бедствует, сын слушал. Потом отец и сказал:
– Как же нам теперь, сыну, быть? Я ж бедняк, ты бедняк. Три года ты служил, а так ничего и не заработал!
– Не горюй, отец, все устроим. Начнут, – сказал, – панычи в лесу на лис охоту; вот тогда обращусь я борзой собакой да лису схвачу, тогда захотят панычи купить меня, а вы за меня триста рублей возьмите, только продайте без цепочки: тогда станут у нас деньги, да и разживемся.
Шли они, шли; смотрят – собаки на опушке леса за лисой гоняются: никак не убежать лисе, а борзой никак не нагнать её. Враз обратился сын в борзую собаку, догоняет лису и ловит. Выскакивают из лесу панычи:
– Твоя собака?
– Ну, моя!
– Отличная борзая! Продавай ее нам.
– Покупайте.
– Чего хочешь за неё?
– Триста рублей хочу, но берите без цепочки.
– Сдалась твоя цепочка нам, у неё золочёная будет. Забирай сто!
– Нет.
– Ладно, забирай деньги, отдавай собаку.
Посчитали деньги, забрали борзую и начали снова за лисой гнаться. А она возьми, да погони лису прямо в лес: обратилась назад в парубка, и вернулся он обратно к отцу.
Шли они, шли, тут отец и сказал:
– Что ж нам, сынок, грошей этих? Разве что хозяйством обзавестись немного и хату подновить…
– Не печалься, отец, еще придут. Теперь, – сказал, – станут панычи с соколом на перепела охотиться. Тогда обращусь я в сокола, и захотят у вас меня купить, вы и продаёте меня за триста рублей, но без колпачка.
Шли они по полю, смотрят – спускают панычи сокола. Сокол погнался, а перепел убежал: сокол догнать не может, перепел – убежать. Оборачивается сын соколом, сразу наседает на перепела. Заметили это панычи и говорят.
– Твой это сокол?
– Мой.
– А продашь нам?
– Покупайте.
– Чего просишь?
– Если дадите за него триста рублей, забирайте, но без колпачка.
– У него парчовый будет.
Согласились, купили за триста рублей сокола у старика. Тогда спустили панычи на перепела сокола, а он как полетит – в самый лес, там обратился в парубка и снова к отцу вернулся.
– Вот теперь мы немного разжились, – сказал старик.
– Подождите, отец, еще прибавится. Когда будем идти мимо ярмарки, я обернусь в коня, а вы меня им продавайте. За тыщу рублей можете отдать, но только без уздечки.
Подошли к местечку, где ярмарка была здоровая или что-то похожее. Оборачивается сын в коня, но в такого, словно змея, не подступишься – страшно! Отвел отец коня этого за уздечку, а тот как стал гарцевать, копытами землю бить. Сошлись купцы, стали торговаться.
– За тыщу отдам, – сказал, – но без уздечки забирайте.
– Сдалась твоя уздечка нам! Будет у него серебряная!
Пятьсот предлагают.
– Нет!
Тут мимо цыган проходил, одним глазом не видит.
– Что просишь за коня, старик?
– Тыщу, но уздечка моя.
– Э, это дорого, старик, забирай пятьсот и отдавай с уздечкой!
– Нет, не годится, – отвечал отец.
– Тогда шестьсот забирай!
И стал цыган торговаться, но отец ни копейки не уступил.
– Ну, забирай, батя, только уздечка моя.
– Нет уж, со мной останется!
– Дорогой человек, такого не видано, чтобы без уздечки коня продавали? Как же я его возьму-то?
– Бери, как знаешь, но уздечка моя! – отвечал старик.
– Ну, старик, я тебе ещё пять рублей бери, но только с уздечкой.
Раздумал старик: «Стоит-то уздечка эта гривны три, а тут цыган пять рублей хочет дать», – вот и отдал.
Горилки распили. Забрал старик деньги и домой отправился, а цыган тем временем сел на коня и поскакал. Но не цыганом он был: это Ох в цыгана обернулся.
Нес конь Оха между макушками деревьев и облаком. Как спускаются к лесу, подъезжают к Оху. Ставит Ох коня в стойло, и идёт в хату.
– Не уйдёт всё же от меня, вражий сын, – сказал жене.
Как подошёл полдень, берет Ох за уздечку коня и отводит к реке на водопой.
Приводит к реке, а тут конь наклоняется напиться, оборачивается окунем и уплывает. Ох, не раздумывая, оборачивается щукой и стал за ним гнаться. Ещё чуть-чуть, и догонит, а окунь разворачивает плавники, машет хвостом, и не схватить его щуке. Вот догнала его щука и молвит:
– Окунек! Поворачивайся головой, будем с тобой беседовать!
– Если ты, кумушка, беседовать желаешь, я и так могу услышать!
Нырнул поглубже и уплыл от щуки. Догоняет снова щука его и молвит:
– Окунек! Повернись ко мне головой, будем с тобой беседовать!
Тут окунек расправляет плавники:
– Если ты, кумушка, беседовать желаешь, я и так могу услышать!
Долго так гоняли щука с окунем, а поймать его она так и не могла.
Тут подплыл окунь к бережку, где царевна белье полоскала. Обернулся окунь в гранатовый перстень в прекрасной золотой оправе, увидала это царевна, вытащила его из воды. Принесла домой, хвалится:
– Смотри, батюшка, какой я прекрасный перстенек нашла!
Полюбовался отец, а царевна решить не может, на какой палец одеть его: так он красив!
Скоро царю доложили, что прибыл купец. (А ведь это Ох в купца обернулся.) Выходит царь:
– Что ж тебе, старичок, надобно?
– Да вот ехал я, – молвит Ох, – по синему морю, вез на корабле на родные земли к своему царю перстенёк гранатовый, и упал он в воду. Не сыскал ли кто из ваших?
– Сыскали, – отвечал царь, – дочка моя отыскала.
Позвали дочку. Тут стал Ох просить, чтобы та отдала перстень, говорил, что не жить ему на белом свете, если не привезёт его! А она отдавать не хочет! Тут царь вмешивается:
– Отдавай, – сказал, – дочка, не то будет беда из-за нас старику!
Ох снова просить стал:
– Возьмите, что хотите, но перстень верните.
– Ну, если так, – сказала царевна, – то пусть не будет он ни тебе, ни мне! – и бросает перстень наземь… и рассыпается перстень пшеном по целому дворцу. Ох, не раздумывая, оборачивается петухом и стал это пшено клевать. И клевал, пока всё не склевал; только одно зернышко покатилось под ногу царевне, и осталось незамеченным. Когда поклевал, из окна улетел.
Тут из того пшенного зернышка обратился парубок, да такой гарный, что царевна, как увидала, сразу влюбилась, – попросила отец и мать, чтобы выдавали за парубка замуж.
– Я, – говорила, – ни за кем не буду такой счастливой, лишь за ним!
Долго ещё не хотел царь отдавать дочь за обычного парубка, но потом всё ж согласился; благословил их, обвенчал и такую свадьбу сыграл, что весь свет там побывал.
Ну, и я там был, мед да горилку пил; во рту не бывало, а на бороду попало, вот потому она и побелела…
Летучий корабль
Жили-были старик да старуха, и было у них три сына: двое из них умные, а третий – дурак. Умных старики жалели, что ни неделя – то всё чистые рубахи, а дурачка лишь ругали, смеялись над ним, только и знал он, что без штанов в куче проса на печи сидеть. Если дадут еды – ест, а не дадут – без неё голодает. А пошёл в то время слух, будто прилетел царский приказ во дворец на обед собраться, а кто смастерит такой корабль, который летал бы, и на этом корабле прибудет, тот царскую дочки в жёны получит.
Тут умные братья советоваться стали:
– Надо бы и нам пойти, наверно, может быть, наше счастье.
Подумали, у родителей спрашивают:
– Пойдем-ка мы, – сказали, – на обед к самому царю: терять нам нечего, может, счастье свое отыщем там.
Отец отговаривал сыновей и мать отговаривала. А они:
– Пойдем, и с концами! Благословляйте нам путь-дорогу.
Старикам, ничего не остаётся, благословили сыновей в дорогу; надавали белых паляниц, зажарили поросенка, горилку дали, и отправились они.
А дурак, тем временем, сидел на печи и сам просился:
– И я, мать, пойду, – говорит, – туда же, куда братья отправились!
– Да куда тебе, дураку, идти? – отвечала мать. – Там же тебя волки сожрут!
– Не сожрут, – говорит, – всё равно пойду!
Старики сначала над сыном посмеялись, потом бранить стали. Но видно же, что с дурачка ничего не возьмёшь, и говорили:
– Ладно, иди, но тогда назад не возвращайся и сыном нашим не называйся.
Положила ему мать в торбу черного хлеба чёрствого да флягу воды и выпроводила сына из дому. Отправился он.
Шёл, шёл, вдруг встретил на пути деда. Такой седой дед, с белой бородой, по пояс длиной!
– Здорово, дедушка!
– Здравствуй, сынок!
– Куда это, дедушка, путь держите?
А тот отвечает:
– Хожу по миру да людей от беды спасаю. А ты, сынок, куда направился?
– На царский обед.
– А сумеешь, такой корабль построить, что сам летать может? – спросил дед.
– Нет, – отвечал дурак, – не могу!
– Так зачем же ты идешь?
– А кто его знает, зачем! – молвит дурень, – Мне терять нечего, а вдруг, там где-нибудь счастье мое прячется.
– Ну, садись, – говорил дед, – отдохни немножко, пополуднуем. Достань, что в торбе лежит.
– Эх, дедушка, ничего там нет, один лишь черствый хлеб, но вам такой не укусить.
– Ничего страшного, достань!
Вот дурень достал хлеб, глядит – вдруг из этого чёрствого хлеба пышные белые паляницы сделались, каких он отродясь видал и не ел: как у самих панов.
– Ну вот, – молвит дед, – но как же без выпивки полдничать-то? Может у тебя горилка имеется?
– Нет, неоткуда ей взяться! Лишь фляга с водой есть.
– Достань-ка её! – говорит.
Достаёт он флягу, попробовали, а там уже горилка сделалась!
– Ишь, – сказал дед, – а ведь бог жалует дураков!
Тогда расстелили они на земле свитки, сели и полдничать стали. Закусили неплохо, отблагодарил дед дурака за хлеб и горилку и сказал:
– Теперь слушай, сынок, иди ты в лес, подходи к дереву, трижды перекрестись, ударь топором, и сразу падай ниц, после лежи, пока не подымут. Тогда корабль тебе смастерится, ты сядешь на него и полетишь, куда надобно, забирая на пути любого встречного.
Отблагодарил дурак деда, простились они. Дед побрел своей дорогой, дурак же в лес отправился.
Как пришёл в лес, подошел до дерева, стукнул по нему топором, сразу упал ниц, лежит, да и заснул. Проспал дурак под деревом несколько часов, слышит, как будит его кто-то.
– Подымайся, тут твое счастье, поспело уже, вставай!
Дурень просыпается, смотрит: корабль рядом с ним стоит, корабль не простой, а золотой, мачты его серебряные, паруса его шелковые, и надулись так, что только лететь!
Тогда, долго не раздумывая, забрался он на него, а корабль снялся сам и полетел… Летит он между небом и землёй, что не увидать глазом.
Летит дурень, смотрит на землю и видит, что на дороге человек лежит, ухом к земле приник и слушает что-то. Дурак кричит ему с корабля:
– Здравствуй, дядько!
– Здравствуй, голубчик!
– Что ж ты такое делаешь?
– Я слушаю, – отвечает, – весь ли люд у царя уже собрался.
– И ты туда же собрался?
– Да.
– Забирайся ко мне, подвезу.
Он сел.
Летели они, пока не увидали, как человек с одной ногой к уху привязанной, скачет по дороге на другой. Дурак к нему с корабля обращается:
– Здравствуй, дядько!
– Здравствуй, милый!
– А что это ты на одной ноге скачешь?
– Коли, – говорит, – отвязал бы другую, тогда за один шаг весь свет обошёл бы. Но я, – молвил, – не хочу.
– Куда же ты направляешься?
– К царю путь держу на обед.
– Ну, давай с нами.
– Хорошо.
Забрался и он на корабль, полетел корабль дальше.
Летят они дальше, летят, глядят – а на дороге стоит охотник да из лука целится, но нет нигде ничего – ни птицы какой, ни зверя. Дурак ему с корабля:
– Здравствуй, дядько! Куда это ты нацеливаешься, когда не видать ни птицы какой, ни зверя?
– Здравствуйте люди добрые! Почему, не видать-то? Это вам не видать, а мне-то видно!
– Ну и где же тебе её видать?
– Вон в той стороне, через сто верст, на высохшей грушке сидит она!
– Забирайся к нам, полетим вместе!
Вот и охотник к ним сел. И полетели.
Летят, летят, вдруг увидали: идет дорогой человек, несет на спине наполненный мешок хлебом.
– Здравствуй, дядько!
– Здорово!
– Ты куда путь держишь?
– Направляюсь, – говорил, – хлеба на обед добыть.
– У тебя ж и без того мешок полон!
– Что там этого хлеба! Одному мне, да на раз не хватило бы.
– Давай с нами!
– Хорошо!
Сел и он. Взлетели.
Летят, летят, глядят – человек возле озера ходит, как будто ищет чего.
– Здравствуй, дядько!
– Здорово!
– А что ты тут выхаживаешь?
– Пить, – отвечает, – хочу, а воды никак не найти.
– Но ведь целое озеро рядом, – что ж ты не попьёшь?
– Что там этой воды! Одному мне, да на глоток не хватило бы.
– Давай с нами!
– Давай.
Садится он. Полетели.
Летят, летят, тут увидали: направляется в село мужик, тащит мешок с соломой.
– Здравствуй, дядько! Куда это ты солому тащишь?
– В село, – отвечает.
– Ну-ну! Да неужели в селе соломы не хватает?
– Там хватает, – говорит, – но не такой!
– А что это за солома?
– Такая, – молвит, – что в любое жаркое лето разбросаешь ее – и сразу же, откуда ни возьмись, холод да снег придут.
– Давай с нами!
Сел он, и дальше летят.
Летят, летят, смотрят, мужик в лес идёт с вязанкой дров на плечах.
– Здравствуй, дядько!
– Здорово!
– А куда ты тащишь дрова?
– В лес несу.
– Ну-ну! Неужели в лесу не хватает дров-то?
– Как же не хватает? Хватает, – говорит, – да не таких.
– А что это за дрова?
– В лесу простые, а тут такие, что если их разбросаешь – и сразу как из ниоткуда войско перед тобой предстанет!
– Давай с нами!
Согласился и он, сел, и полетели они к царю.
Летели и летели, прилетели-таки на обед царский. А там посредине двора уже столы поставили да понакрывали, бочки. Медом да вином полные поставили: хочешь, пей, Хочешь, ешь, чего душа пожелает! А людей, можно сказать, около половины царства сошлось, и молодые, и старые, бедные и богатые, даже старцы убогие, словно на ярмарке. Прилетели дурак и товарищи на нашем корабле, спустилися перед царскими окнами, вышли с корабля, обедать ушли.
Посмотрел царь в окно, что там на золотом корабле прилетели, и сказал слуге:
– Иди-ка ты спроси, кто это на золотом корабле пожаловал?
Пошел слуга, поглядел, подошёл к царю:
– Какое-то, – докладывает, – мужичье, оборванцы!
Не поверил царь.
– Быть такого не может, – говорит, – чтобы мужичьё, и прилетало на золотом корабле! Ты, пожалуй, неверно расспросил.
Тогда вышел сам он к людям.
– Кто здесь, – спрашивает, – прилетел на золотом корабле?
Выступает тогда дурак:
– Я, – отвечал, – ваше величество.
Царь как посмотрел, что свиточка его – латка на латке, и колени повылезали на штанах, что аж за голову взялся: «Как же мне дочь за этого холопа выдавать?!»
Что же тут поделаешь? Стал царь тут ему задачи ставить.
– Пойди-ка ты, – говорит царь своему слуге, – и сообщи ему: несмотря на то, что он на корабле прилетел, коль не добудет воду целящую и живящую, пока гости обедают, так не только царевны не видать, а ещё вот меч, упадёт голова его с плеч!
Слуга и отбыл.
Но всё, что царь слуге молвил, Слухало и подслушал, и тут же пересказал об этом дурню. Сел дурак на лавку (это скамьи такие устроили вокруг столов) и горюет – ни есть, ни пить не желает. Видит это Скороход, спрашивает у него:
– Что это ты, – спросил, – не ешь ничего?
– Не до еды мне! Даже не лезет.
И поведал ему все, так мол, да так:
– Загадал мне царь добыть воду, живящую да целящую, и всё пока гости обедают. А как же мне добыть её?
– Не печалься! Найду её для тебя!
– Ну, смотри!
Тут подходит слуга, передает дураку приказ от царя, хотя тот давно уж знает, что да как.
– Скажи, царю своему, – отвечал дурак, – что добуду ему воду!
Вот слуга отошёл.
Тут Скороход отвязывает ногу от уха, и как двинется, так вмиг и обернулся куда-то, набрал воду живящую и целящую.
Набрал да заморился. «Пока там, подумал, обед, я ещё воротиться успею, а пока посижу возле мельницы и отдохну немножко».