Будто выплеснувшиеся из недр земли сгустки пламенной лавы застыли вдруг по велению самого Рудры Чакрана, царя таинственной Шамбалы. Застывшие волны окаменевшего моря! Надо сказать, в этом что-то есть необычайное и пока ещё непонятное. Возле любого моря-окияна энергия морских волн чувствуется любым, даже самым толстокожим пляжником. Поэтому многие интуитивно стремятся к морю, желая коснуться хотя бы на мгновение живительного потока волн. Здесь же, в окаменевшем игривом шторме, чувствовалась мощная энергия самого Космоса, схлестнувшегося с пламенной волной планеты.
Медитация благополучно закончилась. Человек, сидящий на краю обрыва, встал и обернулся. Перед гостями, вылезшими из-под земли на скальный солярий, стояла девушка в голубом брючном костюмчике. Такие носят только китаянки, особенно поклонницы сюань-нянь,[28] на одежде у которых обязательно есть изображение ласточки. Писатель мог допустить в таком непредсказуемом месте всё видимое и невидимое, но только не женщину! В самом деле, откуда женщина может возникнуть в мужском монастыре, тем более заброшенном? Поэтому европеец даже икнул нечаянно.
– Ты правильно поступил, лин-пош, – обратилась к нему девушка без лишних протокольных приветствий и поклонов. – К Бодхисатве не каждый может подойти.
– Но ведь мне было благословение от самого Далай-ламы! – пытался возразить европеец. – Меня в Лхасе уверяли, что никаких возражений не будет даже от настоятеля!
– Конечно, не будет, – кивнула девушка. – Важно только, чтобы настоятель победил сам себя и дал разрешение. Вот поэтому я и здесь, лин-пош, ты просто не сможешь обойтись без нашей помощи. Хранитель силы распоряжается с благословениями по-своему. На то он и хранитель.
Алексей Николаевич точно где-то видел уже эту любопытную голубую девицу, только вот где и когда? Уж не возникла ли она от падающей звезды в каком-нибудь сне, как её предок Лао-Цзы? Не могла же она раньше него в дацан добраться, если попадалась недавно на глаза где-нибудь в дзонге? Собственно, а почему не могла? В этих горах возможно многое, чего ещё не умеют делать в могучем цивилизованном мире. А ведь мир, откуда прибыл писатель, считается цивилизованным и могучим только потому, что так удобно тем, кто там живёт и эта принятая за истину догма никогда не была истиной.
– Ты – лин-пош, – поэтому заслужил помощь, – девушка ткнула пальцем в пуговицу на груди толстовки писателя. – Ты получишь силу, я помогу, но не делай ничего сам. Имей терпение и умей слушаться.
– Позволь, позволь! Откуда ты меня знаешь, красавица? – не утерпел Алексей Николаевич. – Мы раньше никогда случайно не встречались?
Видимо, всем писарчукам лестно, когда к ним обращаются девушки, да ещё и помощь обещают. А тут такая юная, миленькая, даже красивая! Самое время за ней поухаживать!
– Я дочь Ранг-ду, – просто ответила та.
У писателя снова отпала челюсть. Вот это номер! Его проводник, считающий себя сенпаем, отец пигалицы, встретившей его в дацане! А ведь точно, девушка подходила к шерпу в дзонге. И не раз. Только тогда писатель не обратил на это внимания. Как же она оказалась здесь раньше? Да уж, оказалась…
– Тебе нужно сейчас очиститься, – девушка показала на лежащие в стороне сколоченные вместе толстые доски. – Ложись.
– Очиститься? А без этого нельзя? Я и так не грязный, – пытался скабрёзничать Толстой. – Мистерия очищения?
– Ложись! – в голосе девушки прозвучали стальные нетерпеливые нотки.
Вот те и пигалица! Да такая любого мужчину в дугу согнёт. Ну, что ж, чем чёрт не шутит, когда Бодхисатва почивает. Всё равно, похоже, без посторонней помощи в монастыре не обойтись. За годы жизни писателю не раз приходилось присутствовать в храмах, где совершались различные инициации и мистерии с посвящающими, посвящёнными и просто адептами. В каждой религии есть что-то своё, но такого ещё наблюдать не приходилось.
Старичок при помощи девушки уложил европейца на деревянный щит из пары досок, водрузил сверху такой же, и принялся обвязывать получившийся необычайный бутерброд тонкими, но довольно крепкими верёвками. В некоторых местах верёвки завязывались узлами и тогда девушка со своим помощником над каждым узлом долго бормотали священные мантры.
Когда наживка для неизвестного чудища была готова, оба молитвенника подняли приготовленную жертву и поднесли к краю пропасти. Подержав деревянный бутерброд ещё некоторое время на поднятых вверх руках, они бросили писателя в пропасть. Тот поначалу даже не успел сообразить: что же всё-таки произошло? Но, почувствовав свободное падение в раскинувшееся где-то внизу Тёмное царство, европеец безысходно и запоздало завизжал, как приведённый на бойню породистый хряк. Только кто ж его в безлюдных горах услышит, кроме отзывчивого и чуткого горного эха?
Несколько минут назад, лёжа в деревянных оковах, он пытался задавать связывающим его молитвенникам какие-то вопросы, даже попробовал один раз прикрикнуть на деятельную девушку. Но, видя, что те не обращают на него больше никакого внимания, замолчал, надеясь на лучшее, и завопил только тогда, когда почувствовал себя совершенно свободным, то есть, в свободном полёте над пропастью.
Но в следующее мгновенье Алексей Николаевич поперхнулся криком, поскольку вдруг очутился в каком-то помещении, явно смахивающем на религиозный храм неизвестной религии, где в стенах виднелись мозаичные стрельчатые окна с выкованными вместо решётки Константиновыми крестами «Хи – Ро».
В центре зала стоял даже мраморный жертвенник для агнца, возле которого на каменном постаменте возлежал закованный в доски путешественник. Жертвенник для агнца?! Неужели ему, почти известному русскому писателю, предстоит стать обычной жертвой неизвестно какому азиатскому божку? Жертвенный европеец опять нерешительно пискнул, но в это время двустворчатые двери в одной из стен отворились, и к жертве вышел изящный человек в средневековом камзоле красного бархата, сжимая правой рукой резную трость из слоновой кости с золотым набалдашником. В левой руке у камзольного господина появился носовой платок из брабантских кружев, которым он вытер сухие тонкие губы.
– Освободите меня немедленно! – тут же завопил Алексей Николаевич.
– О боги! – скривил губы вошедший господин. – Снова приходится иметь дело с русским! Как же эта страна богата идиотами и гениями! Даже неизвестно, кого больше. Но вас, милейший, ожидают всего лишь два камня…
Он снова промокнул кружевным платком тонкие бледные губы и продолжил:
– Два камня преткновения, равно опасных, вечно будут представать перед вами. Один попрал бы священные права каждого человека. Это – злоупотребление властью, возложенной на вас Богом; другой, обрёкший бы вас на погибель, – неблагоразумие…
Оба они рождены от одной матери, оба обязаны своим существованием гордыне. Человеческая слабость вскармливает их; они слепы, ведомые своей матерью. С её помощью два этих монстра заражают зловонным дыханием даже сердца Божьих Избранников. Горе тому, кто злоупотребляет дарами небес в угоду мелким страстям. Рука Всемогущая, подчинившая ему стихии, надломит его, словно тростинку. Вечность мучений едва ли искупит его злодеяние. И адские духи будут насмехаться над слезами того, чей грозный глас столь часто приводил их в трепет в лоне огненных глубин.[29]
– Меня ожидает геенна огненная? – нерешительно спросил Алексей Николаевич. – Настоящая?
– У нас ничего нереального, а тем более, ненастоящего, не бывает, – уверил его камзольный господин. – Людям нравится выглядеть много лучше, чем они есть на самом деле. А вы, друг мой, не составляете особой тайны. Вспомните, по утрам вас обычно посещало бездонное ощущение пустоты, вины перед всем миром неизвестно за что. Человек зачастую кажется самому себе тлеющим огарком не потухшей ещё свечи в непроглядной и неразрушимой ночи. Мне помнится один из близких вам, мой друг, философов когда-то сказал: «…Или я погасну, как свеча, которую задувает ветер, но которая сама устаёт от себя и пресыщается собою, – выгоревшая свеча? Или, наконец: задую ли я сам себя, чтобы не выгореть?»[30]
– Да, – робко признался русский. – Иногда по утрам меня посещали такие мысли, но откуда вам?.. хотя, что я говорю!
– Вы, насколько я помню, – нахмурил брови камзольный господин. – Вы даже дворянского роду-племени и стать советским графом у вас пока что никак не получается.
– Большевикам не нужна литература, тем более, русская, – упаднически заключил Алексей Николаевич. – Да и Россию они ненавидят ещё посильнее, чем царь Пётр в своё время.
– Царь Пётр?! – живо спросил камзольный, и ехидная улыбка облагородила его тонкие губы. – Знаете, милейший, это мысль! Именно поклоняясь Петру, так ненавидящему своё царство, вы получите то, что ищете.
– О чём вы? – не понял Алексей Николаевич. – И, может быть, всё-таки представитесь? Хоть буду знать, от чьей руки приму смерть.
– Ах, да! – воскликнул камзольный собеседник. – Совсем забыл отрекомендоваться: граф Сен-Жермен к вашим услугам.
– Сен-Жермен? – удивлённо воскликнул русский писатель. – Насколько я помню, наша страна должна благодарить вас за излом истории?! Ведь именно вы являетесь духовным учителем и наставником Екатерины Великой!
– Да ну вас, – отмахнулся граф. – Я приезжал в Россию только для того, чтобы помочь своей давней знакомой принцессе Фике влезть на российский трон. Знаете, дамам такие дела иногда бывают не под силу. Это совсем не то, как, скажем, заманить в постель братьев Орловых.
– Уж не пришлось ли вам, граф, держать свечку у постели и попутно давать ценные указания? – хмыкнул Алексей Николаевич.
– А вот это вас совсем не касается, – парировал Сен-Жермен. – Лучше о своей драгоценной шкуре позаботьтесь.
– Зачем? – удивился писатель. – Чему быть, того не миновать!
– Поэтому вы и беседовали по ночам с Господом чуть ли не на равных? – усмехнулся Сен-Жермен. – Дескать, Ты, Создатель, подарил мне жизнь, хотя я ничуть не просил. Что ж, чему быть, того не миновать! Однако я имею право лично отказаться от Твоего подарка и не ждать, пока озверелые большевики потащат на Лубянку! Ведь так?
В обвинительных речах неизвестно откуда появившегося графа было столько правды и невысказанных вслух мыслей, что Алексей Николаевич даже ужаснулся, хотя напрочь забыл, что такое – правда? Во всяком случае, на лице и теле все его чувства проявились покраснением, потом мертвенной бледностью. Сен-Жермен бросил мимолётный взгляд на лицо писателя и удовлетворённо улыбнулся. Ему удалось выбить готового к жертвоприношению агнца из состояния фатального исхода и вернуть хоть какую-то жажду жизни. Русский снова зашевелился, стянутый сверху и снизу прочными досками, но освободиться от пут никак не получалось.
– А теперь пришла пора, – Сен-Жермен сделал театральную паузу. – Теперь пришла пора познакомиться с пламенем онгона. Тот, с кем ты спорил по ночам, просил передать тебе: «Я есмь огонь внутри себя, огонь служит мне пищей, и в нём моя жизнь». Поэтому, самое время испытать, действительно ли ты Сын Божий, каким себя представлял с детства? Истины никогда не найдёшь, не окунувшись в поток Вселенской энергии.
С этими словами кто-то приподнял Алексея Николаевича с мраморного пола, и писатель почувствовал, как деревянный бутерброд кладут на жертвенник. Две волны над головой писателя, две разноцветные полоски потолка схлестнулись в борьбе за место под солнцем. Одна голубая, успокаивающая, всеохватная, несла в себе отрицательную энергию: «Бесспорно, есть люди, которым лучше умереть, чем жить, и, размышляя о них – о тех, кому лучше умереть, ты будешь озадачен, почему считается нечестивым, если такие люди сами окажут себе благодеяние, почему они обязаны ждать, пока их облагодетельствует кто-то другой».[31]
С другой стороны набегала зелёная тугая струя противоположных мыслей, стремлений и чувств: «Известно ли вам, что вечная слава ожидает тех, кто, получив от Бога в долг свою жизнь, отдал её обратно в соответствии с законами природы и тем самым сделал Богу приятное? Душам же тех, чьи руки безумно учинили над собой насилие, уготованы самые тёмные закоулки Аида».[32]
– Но я не согласен приносить себя в жертву! – завопил, что было силы писатель. – Я столько ещё должен сделать в этом мире! У меня ещё столько задумок! Я не дописал своего самого важного романа! Я не хочу уходить!
Он усиленно пытался барахтаться в деревянном бутерброде, но пока ничего не получалось. Тем временем голубая и зелёная волна, схлестнувшиеся над жертвенником, превратились в чёрно-фиолетовый клубок тумана, приближающийся к алтарю, на котором лежала жертва. Фиолетовый клубок время от времени высверкивал жёлто-оранжевым сгустком, похожим на змеиный язык, вырывающийся из пасти хищника в предвкушении отведать вкус крови и запах мяса лежащей на алтаре жертвы.
– Не-ет! – захрипел писатель. – Не хочу-у-у-у…
Чем кончилось всё дело, Алексей Николаевич так и не узнал, поскольку в свободном падении, оказавшись в то же время в каких-то средневековых Дельфах перед тамошним Оракулом, попросту потерял сознание – видимо, нервы у белых не приучены к таким китайским испытаниям. Очнувшись, писатель осознал, что лежит на тех же сколоченных вместе досках на той же площадке и даже под раскрытым над ним пляжным зонтиком. Только вот прикрывавший его чуть раньше деревянный щит находится рядом, на каменной площадке и движениям ни рук, ни ног не мешают никакие верёвки.
Глава 5
Ещё не веря своим глазам, что жив, что ничего не случилось, писатель вскочил на ноги, но не удержался, рухнул на колени и совсем по-детски заплакал. Девушка и монах, сидящие у края пропасти и опять читающие свои тантрические молитвы, оглянулись, только ничего не сказали. День уже близился к вечеру и белому тоже на ночь надо прочитать молитвенное даосистское правило. Прочитал ли он его или обошёлся радостью возвращения в грешный мир живым и невредимым, про то история умалчивает. Но в середине ночи его покровители одновременно поднялись, подошли к европейцу и подняли на ноги очищенного. Руки у обоих оказались довольно крепкими.
– Лин-пош, – заглянула ему в глаза девушка, – ты готов?
– А больше ничего…, – Алексей Николаевич со страхом посмотрел на край чернеющей в темноте пропасти.
– Ничего. Ты очистился, – спокойно произнесла китаянка. – И силу вынести отсюда сможешь только ты, ведь ты – избранный, а каждый должен нести и выносить только свою ношу. Так было, так будет. Такова воля богов. Ты готов?
Писатель вытянул перед собой правую руку ладонью вниз. Пальцы, да и вся ладонь до сих пор заметно дрожала. Девушка усмехнулась, встала на цыпочки, дотянулась ладошками до висков европейца. Потом, подержав какое-то время, вдруг резко отдёрнула руки и встряхнула, будто освобождаясь от чего-то прилипшего к ладоням. Мужчина же облегчённо вздохнул, ему явно стало легче.
– Люди говорят, что время течёт, а время говорит, что люди проходят, запомни это, – она посмотрела прямо в глаза Алексею Николаевичу, но больше ничего не сказала.
А тому нечего было возразить вообще, тем более, что он только, только начал приходить в нормальное состояние. Это отметил сам писатель, потому как глаза китаянки, оказавшиеся так близко, и отливающие в темноте какими-то волшебными искорками, показались европейцу до того лакомыми и соблазнительными, что он всенепременнейше поцеловал бы девушку, не будь рядом молчаливо стоящего старичка. Именно он встрепенулся, ловко и почти неприметно юркнул в подземелье и вскорости поднялся из пещерного коридора с двумя горящими факелами. Он вылез, подождал, пока его заметят и подойдут, отдал один факел девушке и юркнул обратно в пещерное подземелье.
Европейцу ничего не оставалось делать как последовать за ним. Оставшаяся на площадке попечительница легонько подтолкнула избранного в спину, ясно давая понять, что в солярии больше делать нечего, тем более, ночью. Вполне возможно, что она ещё раз подарит когда-нибудь загоревшемуся европейцу свой волшебный взгляд, но это будет потом, если только будет. А сейчас… сейчас неофиту предстояла очередная инициация на положенной в этих местах мистерии овладения тайной силой.