Очень может быть, что горы эти – вовсе не мираж. Очень может быть, что дошли они. И может, им повезло, что дойти смогли.
Идут и понимают, что не мираж это вовсе. Это горы. И не какие-либо, а именно те! Их по очертаниям издалека видно. Дураки думают, что однотипные горы все – одинаковые. Но нет. Если присмотреться, у каждой вершины – своя индивидуальность.
Не пропадает мираж! Перед ними горы – явные, как картиночка.
Дошли! Только вот в чем проблема: хватит ли сил им, горы эти перейти? Не хватит. Что тогда делать? В горах подыхать? Кричать, звать на помощь? Никто не услышит. Никто не придет на выручку! Стучать кулаком по земле? А хватит ли сил стучать? Ослабели руки. Это когда-то они сильными были. Теперь руки висят, как крылья у раненых птиц. Смешно: издыхающие птицы. И решили: идти через горы. И умереть. В движении!
Подъем
Тяжел подъем. И чем выше они поднимаются, тем тяжелее им становиться! Тяжело. Тяжело от мысли, что это только начало главного испытания. Тяжело от осознания того, что главные мучения – еще впереди. Тяжело, от осознания того, что мало их совсем, и помощи ждать не откуда. Тяжело от неизвестности того, что ждет их там!
И пошел дождь! Вода с небес обрушилась вдруг и вся сразу. И громыхают раскаты, и молнии секут звенящее небо. Дождь не здешний! Длинные перезревшие капли с кристалликами внутри. Капли – не типа бум-бум, а типа ляп-ляп. По черным склонам вершин, так и ляпают. А попав под ноги – шелестят капли, похрустывают. И только пропитав ботинок и отогревшись слегка, в обыкновенную воду те капли превращаются и чавкают в ботинках, как в разношенных насосах: чвак-чвак. Тяжелые, набрякшие штанины облепили ноги. Вода со штанов ручейками, – какой в ботинок, какой мимо.
Ветер давно унес шляпы, а дождь вымочил их до последней пуговицы, до последнего гвоздика в башмаках. Вымочил сквозь плащи и одежду. Вымочил так, что носовой платок в кармане – и тот выжимать надо. Хлещет дождь, а они идут сквозь ветер и воду. Они идут всю ночь, весь день и снова ночь.
Ветру показалось мало одних только шляп, потому норовит он еще и плащи унести. Терзает ветер сразу со всех четырех сторон. Нездешний ветер. Скандинавский. С запахом снега. Поэтому холодно!
Поэтому зубы стучали-стучали, да и перестали: скулы судорогой свело, не стучат больше зубы.
Вымокли все – не только сверху вниз от макушки до пояса и ниже, но и снизу вверх – от подошв до пояса и выше. Обходи лужи, не обходи – без разницы. Они лужи и не обходят! Они идут из темноты в темноту. Они идут, нахохлившись, голову – в воротник. Отяжелел воротник у каждого. Пропитался. С воротника за пазуху – струйки тоненькие. Если шею к воротнику прижать, то не так холодно получается. Вот они шеи к ним и прижимают, согревая их, и воротники.
Если большую толстую половую тряпку хорошо вымочить в ведре и вытащить – не выжимая, то с нее потечет вода. Потоком. Так и с них течет, как – с большой половой тряпки.
В горах – глухая ночь. В горах – тяжелый дождь. Дождь со снегом. Вернее – не дождь, не снег, а среднее между ними: толстопузые капли – с кристалликами внутри. Казалось бы, если обычные капли лупят, как в барабан, так эти, с кристаллами, и подавно должны дробь выколачивать. Так нет же – мягонько эдак шлепают: шлеп-шлеп. Неестественных размеров капли, ненатуральных, как мичуринские груши в учебнике ботаники для пятого класса.
А в небе, сияют приветливым светом звезды! Но вокруг мгла: не пробивается свет звезд – сквозь туман и дождь.
Прекрасен свет звезд в густом тумане. Туман свету звезд – другой оттенок дает, словами невыразимый. Грустно, что никому той красоты видеть не дано.
Одни они, на целом свете продрогшие-вымокшие, и совсем им грустно оттого, что идти вымокшим надо. И плохо им оттого, что горы эти огромные, для них, вдруг чужими стали. Плохо им оттого, что за мокрыми стенами вагонов – сухо и тепло, и там, в вагонах, под сухими простынями спят сухие люди, уткнув носы в пуховые перины. Плохо человеку, у которого нет теплой, сухой комнаты и перины.
Голодные, насквозь промокшие люди уходят по воде, по лужам. В никуда. Они уходят в темноту, туда, где нет фонарей. Они рвутся, как волки, рвутся как из западни, и мечтают вырваться, дойти, а еще они мечтают о теплом очаге, о сухих башмаках, о бутылке старого вина и хорошем остром шашлыке, чтобы рот горел.
Праздник
А как хорошо на поезде ехать, никакого напряжения, ничего делать не надо, едешь, воздух свежий, думать ни о чем не надо, ни о чем заботиться не надо.
Свистит-ревет над вагонами ветер, из бездонной темноты валят валами тяжелые капли-снежинки, шлепают-ляпают, злобствуют, а пассажиров поезда достать не могут. Не пробить им стен вагонов непроломляемых! Свисти же, ветер, злобствуй, как враг в расстрельной лефортовской одиночке!
Сухо и тепло в вагонах. По углам вагонов мрак. Но теплый мрак. Добрый. Приветливый.
К вечеру пошли люди по вагонам, свечек зажгли во множестве, фонари цветные включили.
Столы в каждом вагоне расставили и пошли посуду расставлять да ужин сервировать! На каждом столе по лампе: по островку света в приветливом мраке. Ужин на всех! Бутылки вина, множество! Этикетки разноцветные! Название – языками заморскими! Шашлыки огненные: половина мяса, половина перца. А кроме перца в шашлыках еще много всего огнедышащего, ешь да слезы вытирай.
Проснулись все и ближе к ночи пошло веселье. Пир сказочный. Струйки дыма папиросного к потолку поплыли. Шум, гам, веселье. Водка рекой!
В вагонах песни слышаться. Танцы! Парни по углам девок тискают, веселье. И всем видно: народ в движении. С ускорением. Аж в ушах свистит!
Грянули бубны мелодию удалую, взвыли скрипки, зазвучал дивный голос:
Издалека, долго, течет река волга, течет река волга, конца и края нет!
Среди хлебов – спелых, среди снегов – белых, течет моя Волга, а мне 17 лет!
Сказала мать, бывает все сынок, быть может – ты устанешь от дорог!
Когда домой придёшь в конце пути свои ладо в воду опусти!
Издалека, долго, течет река волга, течет река волга, конца и края нет!
Среди хлебов – спелых, среди снегов – белых, течет моя Волга, а мне уж 30 лет!
Какой оркестр! Человек десять всего. Скрипки, бубны, балалайки да гитары. Дивно звучит голос, льется ручейком по камушкам, за душу берет! Заслушаешься, очаруешься.
Молодая женщина в длинном платье пошла кругом легко и свободно. И всем понятно – это профессиональная танцовщица. И голова у нее не кружится. А тело кружится как юла. На одном месте. Кажется, что женщина ног не переставляет. Но не уводит ее в сторону. А длинная юбка раскрывается парашютом. Даже не парашютом, а цветком-одуванчиком. Парашют куполом, а тут разлетелась юбка в кружении в одну плоскость, обнажив худые стройные ноги в черных чулках. Кружится женщина, не уставая, улыбаясь загадочной улыбкой. Не она музыке следует, а музыка для нее звучит. Под нее подстраивается.
А оркестр вдруг плавно перешел на другую мелодию, и грянул такой канкан, какой бывает только на разложившемся Западе. «Словарь иностранных слов» определяет его как: «французский эстрадный танец с нескромными телодвижениями». И пошли шесть девок ноги в небо подкидывать. Вот где таланты!
Может сначала показаться, что товарные вагоны лучше всего для перевозки скота подходят! Оказывается, и для увеселительных мероприятий очень даже годятся.
Главное – стены непробиваемой толщины. Глушат они звуки, и не летят те звуки далеко. И что окошки есть – тоже роль играет! Дым табачный – под потолок, и в окошко! Воздух чист и свеж.
И простор для танцев. И для игорных столов. И уединиться есть куда с хохочущими девками. Веселье как в конотопском парке, только морды пока не бьют.
Веселье в вагонах. Ай, кто это? Это – президент! И первый министр! И все главные министры, да председатели! И политическая элита здесь! И финансовая! И черт еще знает какая!
Сказали женам, что на заседании, решают неотложные государственные вопросы, и вот они. За столами. И прокурор областной. Пришел проверить, как законы соблюдаются.
А посреди вагона-ресторана, – большая игра. Звенят червонцы. Николаевские. Александровские. Ленинские. А деньги шелестят. Листиками. Наши родные синенькие с пролетарием и красноармейцем. И не наши – зелененькие с достопримечательностями Вашингтона и мудрыми президентами. Тут проигрывают большие деньги и никак тому не огорчаются. Тут курят сигары небывалой длины, аромата невыразимого, тут в брызгах шампанского бурлит веселье, которое не омрачит никакой проигрыш. Тут денег не считают. Тут улыбаются. Тут смеются. Тут хохочут. Идет игра, и девки пляшут, и скрипки плачут, и дым коромыслом.
Радуются люди. Жить спешат. И наслаждаться. Девки канкан в пятый раз исполняют. Ай, хорошо.
Отгремела музыка в четыре ночи. Точнее – в четыре одиннадцать. Потушили свечи. Выключили фонари. Спать легли.
Встреча со знанием
Дошли в своем подъеме путники до последней вершины, и явился им старец с бородою седой, да глазами добрыми! И молвил:
– Здравствуйте путники, несу я вам весть добрую и знания.
– Знайте же, что вы – избранники самого Создателя, признанные им достойными жизни бессмертной.
– Знайте, что путь, который вы выбрали, сделает вас совершенными, и приведет вас в страну бессмертия.
– Знайте, что перед вами – последняя вершина, за которой начинается спуск в страну бессмертных, но вершина эта – особенная, и преодолеть ее можно лишь с помощью искусства бессмертия»
– Значит, так. Искусству бессмертия научиться можно! И я вас ему научу, тут ума большого не надо.
Поднял руку и всем сразу все понятно стало! Все секреты и практики магические!
А затем молвил:
– Но главное не в этом. Главное в том, что на склоне последней вершины ждет вас страх, и вершину эту вы преодолеть сможете – только этот страх одолев! А для этого – сначала жизнь полюбить надо. Понимаете? Всей душой полюбить.
– Вы ж ее «ссукой» холодной не считайте, жизнь свою. Пока жизнь достатком наполнена, всем она желанна, всякий к ней мостится. А как без достатка, так никому она и не нужна. Так обидно же ей – жизни. Как человеку обидно: при деньгах и славе – все тебя любят, а как денежки ушли, и слава померкла, так и отвернулись все. Не обидно ли?
– Так вообразите же, что жизнь ваша – существо нежное и уязвимое. Она, как и вы в любви нуждается! И ничего от нее не требуйте и ничего от нее не желайте.
– Так вот, вы жизнь свою полюбите не за деньги, не за достаток! А за красоту, за разнообразие, за возможности ею предоставляемые, и пуще всего за преграды да испытания которыми она вас подвергает! Так как именно благодаря им вы лучше становитесь! И чтоб помысла в вас не было такого: «Вот получу от тебя все – что мне нужно и сбегу от нее!» Отдайте ей любовь свою, взамен ничего не требуйте! Отдайте!
– Все в мире нашем на любви стоит: с любви начинается и ею же завершается. Любовь – золотой ключик, который все сейфы открывает. Любите дело свое, и оно вас полюбит. Любите людей, и они вас любить будут. Так полюбите же жизнь свою, и она ответит вам взаимностью! Не прикидывайтесь, что любите. Любите! Трижды говорю вам: «До самой смерти – ЛЮБИТЕ!!!!!!!»
Воин – как строитель, как поэт, как художник, как писатель. Плох тот художник, который пишет картину и уж заранее деньги вычисляет, какие за нее получит. И картина у него плохой получится. И денег ему за нее не дадут. Художник творцом должен быть. Богом у своей картины. Любить должен свое творение – еще в замысле. Или строитель: есть хорошие строители, которые любят дом еще до того, как начали строить его. Любят каждый камень, в стену вложенный. Любят каждый гвоздик, в стену вбитый. Тот, кто любит дело свое, – того успех найдет, и дом тот веками стоять будет. А кто жизнь свою полюбит – тот всего в жизни добьется!
– Поняли ли вы меня, глупенькие? Поняли. Сверкнул луч за спиной старика, и показалось им, что голова его – в золотом сиянии. И спросили они хором: «Дедушка, а вы – святой?»
Паника
Паровоз, паровоз, красные колеса, куда везешь ты нас?
Едет народ на поезде, радуется и неведомо ему, что таким «жестоким» способом, Создатель произвел «естественный эволюционный отбор»: достойных земли обетованной от недостойных отделив! Не известно им, что дорога эта – в один конец проложена, и кончается у ужасной и бездонной пропасти, имя которой – «СМЕРТЬ И ПОЛНОЕ ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ УНИЧТОЖЕНИЕ»!
Однозначно – в эшелоне «приговоренные» к смерти! И нет им спасения, хотя им это не ведомо! Вагоны то эти заперты на замки прочные, окна прикрыты решетками несокрушимыми! Люди эти признаны Создателем – «отходами эволюционными» и приговорены к полному и окончательному уничтожению! Как брак на заводе уничтожают!
Не ведомо им это все! И тайной для них навсегда осталось бы, если не увидели бы – самые зоркие, не узнали бы самые ушлые, про то – куда поезд на самом деле идет! И подняли они тревогу в вагонах среди людей! Все всем рассказали! Бросился народ двери ломать, да решетки гнуть, стены да крыши проламывать, но несокрушимы двери да решетки, стенки да крыши – нет выхода из тех вагонов!
Встреча со страхом
Исчез старик.
Высится перед путниками последняя вершина, идет снег, и знают вымокшие: что на ее склонах, за этой мглой, ждет их беда. Беда, с которой еще совладать нужно.
Где-то высоко светят звезды, где-то высоко слышится крик орла. Втянули они носами чистый горный воздух, задержали дыхание, выдохнули глубоко и решительно продолжили подъем! Они всегда шли беде навстречу. Сами!
А из мрака, с отвесной стены, на них – страшные глаза страха!
Глаза страха, как глаза святого с иконы! В какую точку ни отойди, глаза его всегда за тобой следят! В былые времена от этого люди и с ума сходили.
Путники пока не сходят. Знают, нельзя бояться, знают, но вверх в лицо страха с огромными глазами не смотрят. Страшно!
А на каждого, со стены этой отвесной, из темноты, глаза страха смотрят, темноту сверлят. Глаза – в три этажа. И дождь им – нипочём! Рвет ветер водяные потолки с вершин, дробит их, но только глаза магнитные в тусклом свете звезд смотрят сквозь воду, пронизывая ее.
Идут во мраке – струи по лицу, как по афишам. Под ноги смотрят, а потом решились все, и глянули в очи страха.
У-у, какие!
А из глаз страха, – луч, как от прожектора, ударил в глаза каждому.
Это с вами тоже бывало, как и со мной: случайно взглянешь в чьи-то глаза незнакомые, и сразу почувствуешь силу их владельца! А взгляд страха – нерасшифрованный взгляд крокодила! От него волосы на голове дыбом становятся, и ужас все нутро захватывает. Цепенеют люди под его взглядом. Сердце стучит, зубы стучат, дыхание срывается.
Громом горным голос страха звучит.
– Стоять! Проход закрыт! Для всех! Поворачивай назад!
А взгляд тот немигающий – давит их. Покорись! Вы слабее меня!
И каждый, вдруг ощутил себя маленьким человечком. В клетке с бешеным тигром. Только дрессировщика пожарники с брандспойтами подстраховывают. Только у дрессировщика револьвер за поясом и стальной штырь в руке: в случае осложнений в пасть тигриную пырнуть. А у них – ни пожарников с брандспойтами, ни револьвера, ни штыря стального. Пересохло во рту. Той сухостью рот осушило, которая говорить не дает, которая слова не позволяет вымолвить.
И каждый у своей правой ладони ощутил, сквозь холодные капли, – горячее дыхание трех псов и клыкастые липкие пасти. Псы не коснулись их ладоней, и их они не увидели, но всем своим существом поняли: рядом. Не глядя на зверей (да и все равно не разглядишь ничего в темноте, когда два фонаря в очи), они однозначно определили: ротвейлеры, суки.
И вот, уже почувствовал каждый, на своей левой руке – браслет наручника.
Но решили путники – не поддаваться! Нужно только силы в себе найти страх этот одолеть! Знает каждый, что знание – это сила. Поэтому решил каждый воспользоваться силой своего знания!