Когда отец слышал, как кто-то заводил речь о венской юридической школе, он начинал тереть большим пальцем об указательный. А делал он так лишь в состоянии крайнего раздражения. «Венская юридическая школа? – переспрашивал он шепотом. – Это вы что имеете в виду?» Конечно, в 90 % случаев ему отвечали, что имеют в виду основателя конституционного судопроизводства Ганса Кельзена. После этого отца невозможно было остановить. Он расправлял плечи, потирание пальцами выглядело уж вовсе неприличным, а отец начинал, будто оперную партию, свою речь. Четко по нотам. Где выше, где ниже, где маленькими и заостренными мелкими словами, где растягивая определенные буквы, когда даже согласная приобретала звучание гласной. Это было ужасно и красиво в одно и то же время. Он сообщал, что Кельзен случайно родился в Вене, и это еще не факт, что он вообще там родился, этого будто бы никто не знает наверняка! Никто не доказал. Всех остальных венских юристов, на идеях которых и основывается «вся их неестественная, абсурдная венская юридическая школа», он представлял как извращенцев и приспешников Зигмунда Фрейда, которые объясняют само наличие права исключительно через секс! «Право они поясняют через сексуальные идеи Фрейда – представьте себе! Через сны, а сны – через секс. Так же они поступают с правом! На большее этих недоумков не хватает!» В этом месте у меня всегда начинали краснеть уши. «Лучше бы подались в оперные певцы, колбасники, булочники или мебельщики! Только тогда от них была бы польза мировому сообществу!» На моей памяти все защитники венской юридической школы тут же начинали приводить многочисленные примеры венских ученых-юристов и их свершений и успехов.
Все, кроме Дерека. Дерек на это сказал: «Вам нравятся зингшпили?» «Что такое? В чем дело?» – растерявшись, сердито крикнул отец. Он умеет, растерявшись, сердито кричать. Это – настоящее искусство! «Зингшпиль. Неужели не знаете? Так немцы и австрийцы называют комические оперы. Мне лично нравятся вещички Карла Диттера фон Диттерсдорфа,[2] самые остроумные и по-детски наивные, на мой взгляд. Будто кто-то щекочет тебе пятки». «Щекочет пятки?» – переспросил отец. «Да-да. Щекочет пятки. Хотите объяснить это с помощью выдающихся идей Фрейда?» – невинно поинтересовался Дерек и нажил себе на всю оставшуюся жизнь врага и зрителя в одном лице.
На Рождество отец получил от Дерека подарок. Это была картина. Настоящая копия «Похищения Европы» Тициана, которую Дерек заказал у настоящих мастеров-копировальщиков Isabella Stewart Gardner Museum, что в Бостоне. Отец имел представление о том, сколько это может стоить, он знал толк в искусстве. Но Дерек не был бы Дереком, если бы не привнес в картину нечто свое. Вместо лица дивы, олицетворяющей собой Европу, мы увидели портрет Кельзена. На преступном Быке была надпись: «Коварные австрийские колбасники». Река, где все это происходило, конечно же, имела название Дунай, что же еще могло быть? Разве что – Рейн. Водный объединитель Австрии и Германии. А у ангелов, которые кружили вокруг Европы-Кельзена и ничего не могли поделать ввиду своего малолетства и сказочности, были лица отца. Я не знаю, что отец сделал с этой картиной, но в том, что он ее не уничтожил – я уверена. Несмотря ни на что: ни на свои недостатки, ни на достоинства, – отец был тщеславен и не лишен чувства юмора. Кроме того, он знал толк в истинной стоимости вещей.
Глава третья
Мой телефонный звонок был проглочен автоответчиком Дерека. Автоответчик Дерека общался с теми, кто ему звонил, голосом хозяйки квартиры фрау Катарины Фоль. Она сообщила, что ее нет дома, или она кормит голубей на балконе, или слушает Баха, поэтому вас не слышит, и будет рада, если вы оставите для нее сообщение. «Если вы даже ошиблись номером или адресатом – оставляйте свое сообщение, так как я люблю слушать сообщения живых людей и музыку покойников». Так заканчивала она свою запись. Дерек ее обожал, выглядела она как мошенница аристократического происхождения и сушила свои шелковые носки на ногах кукол Барби, которые были разложены вдоль подоконника этими ногами кверху.
Однажды я спросила, чьи это куклы, ее внучек? Катарина сказала, что не знает, с какого перепуга мне это пришло в голову, но ей приятно, что я думаю, что у нее есть внучки. А потом добавила: «Я никогда не решалась завести себе кошку, дорогуша. Что уж говорить о внучках. И кошки, и внучки вороватые, капризничают, портят мебель и обои, разбрасывают повсюду свои волосы, думают об ухажерах, поедают самое вкусненькое. Но кошки, по крайней мере, не просят, чтобы им заплетали косички, рассказывали байки о мужчинах и других сказочных существах, и не трещат без конца о своих придурковатых подружках. Кроме того, кошки, в отличие от внучек, не будут выжидать, чтобы безраздельно хозяйничать в моей квартире и прибрать к рукам все мои шелковые носки и другие игрушки, когда я отброшу коньки». Катарине Фоль было семьдесят два года, похожа она была на мужчину под пятьдесят, который вырядился, как модель Коко Шанель. На свою прическу она тратила больше, чем на свое месячное пропитание. «Но это будет правдой, если не учитывать ром, мед и кофе, дорогуша!» – комментировала она.
Собственно, Дерек даже не сменил именные медные таблички возле ее двери и на почтовом ящике, вся его корреспонденция и все гости попадали непосредственно к Катарине Фоль, а не к Дереку. Психологически ему так было удобнее. «Иногда мне хочется, чтобы меня звали как-то иначе. Не спорю, что это странное желание, если тебя зовут Катарина Фоль, но и побыть Дереком Ромбергом какое-то время – интересно». У Катарины был домик под Берлином, где она прекрасно проводила время, когда город ее утомлял, «а также городская квартира одного человека, где я могу фантазировать сколько угодно». Она фактически не обременяла Дерека своим присутствием. Справедливее будет сказать – не баловала, так как он по ней скучал.
Тролль требовал общения. Он немного посидел около меня с одной стороны и даже одарил коровьим звуком из своего богатого музыкального арсенала. Потом мрачно уселся с другой. Я не обращала на него внимания, Тролль, как классический эгоцентрик, этого не понимал и долго терпеть не собирался. «Так. Сиди пока что здесь. Охраняй сверток, который лежит в шкафу». Тролль охранять ничего не умел, он умел крушить и доставать что-нибудь из любого тайника. «И сам ничего не трогай». Шкаф я закрыла на ключ, на всякий случай. И специально оставила ему на кресле несколько разных предметов: маленькое одеяло, которым мама грела ноги, один шерстяной носок странного размера и цвета (не знаю, кому он принадлежал) и карандаш. Когда Тролля внаглую, по его мнению, надолго оставляли одного, он развлекал себя тем, что стаскивал все вещи, лежащие в кресле, на кровати, на полках, на пол и укладывался на них.
Посмотрела на себя в зеркало. Ну что ж, если Дерека и в самом деле не будет в квартире, а паче чаяния будет Катарина, за себя мне не будет стыдно. Волосы собраны в низкий хвост, на шее – один из подаренных Дереком шарфиков, неброский кружевной топ с американским выкатом, легкая бежевая парка, бежевые брюки, мягкие туфли без каблуков. Не королева красоты, но вполне пристойная молодая женщина. «Вкусная», – так бы сказала Ханна.
Двери мне открыл венгр, Дерек нас знакомил, но я никак не могла вспомнить, как его зовут. Поэтому молчала. «Привет, – сказал он. – Вы похожи на кофейное пирожное. Не из круглых, а из других, ну, вы меня понимаете, – продолжил он, но зайти не приглашал. – Что-то принесли?» «Привет. Принесла, но не вам». «Катарине?» «Дереку». «А он на барже. Теперь здесь я живу, физически, ну, и Катарина». С того места, где я стояла, хорошо была видна гостиная.
Портретов никто так и не снял. Их было три. Не сразу, но мы расшифровали, кто эти мужи, лица которых были запортретизированы. Катарина Фоль этого не знала. Когда-то в одной бернской лавке она покупала набор старинных открыток и почтовых марок с изображениями голубей, а эти три портрета хозяин лавки уговорил ее забрать в качестве подарка. Катарина ценит подарки. Поэтому она их забрала, привезла в Германию и развесила на стенах своей гостиной.
На мой вопрос, не ее ли это родственники, она ответила: «Нет, это не мои родственники, милочка. Но я подумала вот о чем. Очки, усы и бороды могут превратить человека в универсального родственника для любого. Думаю, что мои родственники вполне могли выглядеть именно так. Иногда мне кажется, что я сама в них превращусь, если регулярно не буду выдергивать волоски над верхней губой и на подбородке». С этим трудно было поспорить. Расшифровать же, кто это, нам помогла Наташа Ченски, когда она впервые оказалась в этой квартире, она сказала, что гостиная очень напоминает ей классную комнату по физике. Это верно указало направление поисков, так мы идентифицировали портреты – это были выдающиеся физики, нобелевские лауреаты, И. Ван дер Ваальс, Г. Липман и Г. Лоренц, похожие друг на друга, как братья.
«Слушай! – Указательный палец венгра работал, как стрелка метронома. – А я тебя знаю! Точно. Ты – бывшая Дерека! Заходи!» Не знаю зачем, но я вошла. «Его, правда, нет, он на барже, вместе с Наташей, ты же в курсе о Наташе?» Конечно. Я была наташеосведомлена. «Дерек уступил мне квартиру. Ну, как уступил. Просто разрешил здесь жить. Я и живу. Хочешь чая с апельсиновым ликером?» Неожиданно для себя я согласилась. Что мне нравится в берлинских иностранцах, так это их гостеприимство. Пусть даже в чужой квартире, не имеет значения.
«У меня умер дед, – сказала я. – Сегодня утром». «Если хочешь, я могу помолиться за него в костеле. Я завтра все равно туда пойду. Ты веришь в Бога?» Вопрос о моей вере в Бога я проигнорировала, я не привыкла обсуждать подобное в таком формате. «Благодарю. Но мне кажется, лучше это делать в синагоге». «Это же церковь для евреев! С какой стати? Тебе виднее, конечно, но это странно. О’кей, не буду молиться. Давай лучше о веселом! Я тебе никого не напоминаю?» Он продемонстрировал мне профиль. Он действительно мне кого-то напоминал.
«Помогу! Вспомни этикетку новой фруктовой колбасы, вспомнила?» Он насвистел мне рекламный мотивчик. И я вспомнила. «Зачем ты уподобился герру Эрнсту Фруктелю? У него мерзкие бакенбарды, да и вообще». «Неправильно делаешь акцент! Это они содрали образ герра Эрнста Фруктеля со вполне реального Штефана Месароша! И они мне за это заплатят. Чуть позже. Потому что пока что я хочу сделать небольшую операцию, изменить разрез глаз». Штефан Месарош. Точно, так его зовут. Фамилия с венгерского переводится как мясник.
«Слушай, спасибо за чай. Мне нужно найти Дерека». «Если не хочешь соленых палочек с тмином и пива – тогда пока!» Вообще-то мне хотелось остаться здесь, поесть соленых палочек и попить пива, а возможно, и заняться любовью с герром Фруктелем, думаю, что это был неплохой план и мне бы удалось его воплотить в жизнь. Кроме того, в этом было что-то мультяшное, заниматься любовью с героем рекламы фруктовой колбасы, было бы о чем рассказать потомкам, но я упрямо следовала заранее составленному плану. Я шла к Дереку. «Чао».
«Эй! – услышала я. – А это не твой брат победил сегодня в Баварии? Конкурс для архитекторов, или что-то в этом роде. Манфред фон Вайхель?» «Мой. Второе место. Специальный приз». «А это правда, что скоро откроется его выставка? Так передавали по радио его голосом». «Наверное, правда. Даже если на этот раз он соврал, то вообще-то у него бывают выставки».
«Эй, подожди еще немного, у меня есть к тебе важное дело». «Какое?» «Мне необходимо получить именное приглашение на его выставку. Это же не трудно будет организовать?» «Ты специалист, журналист, зачем это тебе?» «Вообще-то я – химик. Ты думала, что я только то и делаю, что работаю лицом разных продуктов?» Я так не думала. Я вздохнула. «Слушай, на эти выставки можно приходить без приглашения. Вход – свободный». «Не сомневаюсь, но мне нужно именно приглашение!» «Зачем?» «Чтобы поразить фрау Фоль. Представь. Она открывает свой ящик, а там – белый конверт с тиснением, а лучше – цвета жженого сахара, это более изысканно, на нем указан адрес, мое имя. Она передает мне конверт, но не уходит, а ждет. Ты же знаешь, какая она любопытная. Из конверта к ее ногам выпадает шикарное приглашение на выставку! От интеллигентного человека, победителя конкурсов, знаменитости! И она будет относиться ко мне иначе. Я едва сдерживаюсь, чтобы не броситься на нее, так враждебно она на меня смотрит. Мой отец позволяет себе так смотреть только на русских. Но, согласись, у него ведь на это есть причины, хоть они и кажутся сомнительными, но они есть. А что такого я сделал фрау Фоль, чтобы она так на меня смотрела? И это после того, что я привез ей несколько баночек с печеным перцем». «Хорошо», – пообещала я. Манфред только обрадуется такой просьбе, а иногда мне бывает просто крайне необходимо к нему подлизаться.
Баржу Дерека нельзя было назвать красивой, может, это потому, что мне вообще никогда не нравились баржи. Опять я вру. Мне нравились баржи до тех самых пор, пока именно эта баржа… я думаю, что все понятно без лишних объяснений. На самом деле баржа Дерека похожа на пивную, мне кажется, что ее бывший хозяин был связан с ресторанным бизнесом, она выглядит как пивная, пережившая не лучшие времена.
Возможно, такое впечатление складывается из-за того, что крыша баржи обтянута тентовым покрытием с рекламой пива Berliner Weisse. Окна никогда не сияли, Дерек принципиально их не мыл, когда-то я вызвала специальную службу по мытью окон, он не разговаривал со мной неделю. Объяснять природу принципа «окнонемытия» он категорически отказывался.
На палубе я увидела антикварный стол, за которым Дерек охотился целый год. Два кованых стула, с виду изящные, но не помню ни одного случая, чтобы они не наградили меня синяками. Стулья были коварными, а я неуклюжей. Отстульные синяки выглядели на теле так, будто меня хорошенько отстегала фамильным медальоном безумная аристократка. Все изысканные вещи и люди не так просты в употреблении, как нам того хотелось бы. Хотя думать о том, что они принадлежат тебе, все же приятно.
А еще я увидела Наташу Ченски. Она пила кофе или чай, с того места, где я сейчас стояла, теребя шарфик на шее, было непонятно, что именно она пьет. Я напоминала себе Тролля Манфреда, только он теребит вещи, когда играется, а я – когда нервничаю. Именно в этом и заключается огромная разница между нами, несмотря на одинаковые действия. Еще у меня значительно длиннее ноги, короче нос и уши, и я не умею их так мастерски выворачивать.
Наташа крутила приемник, наверное, надеялась, что найдет подходящую музыку или новости, и чистила серебряный браслет. Это был браслет, подаренный мною Дереку. Без гравировки, не потому, что я считала любую гравировку банальностью, а потому, что просто не могла сообразить, что именно мне хочется увековечить на браслете.
Еще на столе лежал фотоаппарат. Наташа почти никогда с ним не расставалась. Всякий раз она пыталась заснять меня, но я постоянно заслоняла лицо ладонями. Дерек на это говорил, что я веду себя, как жена обвиняемого в коррупции и замешанного в секс-скандале президента; или как хозяйка борделя, выведенного наконец на чистую воду компетентными органами; как серийная убийца или учительница, которая принуждает детей вместо того, чтобы учиться геометрии, изучать женские половые органы на своем примере.