В воздухе повисла пауза, но никто не выглядел испуганным или сильно удивленным. Смерть – частый спутник их работы.
– Тимур сказал, – продолжил Влад, – Что следов насилия он не нашел, что квартира вроде бы в порядке. На столе, в коридоре под зеркалом, обнаружилась записка. Тимур узнал почерк Сухнова. Сейчас, он мне продиктовал, – Гаврилов полез во внутренний карман пиджака и выудил сложенный вчетверо тетрадный листок. – Вот. В записке было: «Слишком много лжи на дороге к правде».
– Оскар Леонэ, – тихо проговорил Артем, задумчиво крутя в пальцах монету, – Роман «Падение Рима».
– Каков контекст фразы? – поинтересовался Ким.
– Это из диалога Брута со Смертью. Собственно, книга построена на факте переосмысления жизни в момент раскаяния на смертном одре.
– Как записка может быть связана с причиной смерти? – попытался выяснить Николай.
Артем лишь пожал плечами.
– Делом Сухнова занялся Тимур, – продолжил доводить информацию заместитель. – Его контакты в МВД смогут прояснить сложившуюся ситуацию. От остальных я требую проверить все возможные контакты координатора, а также навести справки через собственных информаторов. С сегодняшнего дня и до особых указаний Храма я становлюсь временно исполняющим обязанности координатора, прошу с пониманием отнестись к ситуации. Если станет известно, что смерть Кирилла не была результатом самоубийства, то будут приняты соответствующие меры. Вопросы?
– Есть ли сведения о планируемых Кириллом Поединках? – спросил Егор.
Николай одарил Волкова мазком бесцветного взгляда. Если и заметил серость лица одноглазого, помятость и несвежий вид, то не придал значения. Или привычно предпочел не заострять внимания.
– Координатор не участвует в Поединках, – ответил за него Влад.
– Я знаю, – сухо бросил здоровяку Егор и вновь обратился к Иванову. – И все же, нет ли такой информации?
– Нет, – сухо ответил Николай, качнув лысиной. – Кирилл не вел Поединков.
– Еще вопросы? – серый человек поправил легкую прядь тонких волос, упавших на лоб. – Если вопросов нет, я перейду к насущным делам. Понимаю, что уход нашего брата по вере, нашего боевого товарища тяжелым бременем лег на наши души, но мы должны показать свою любовь и уважение плодотворной работой. Линии судьбы Кирилла распустились и уже сплетаются в новый орнамент. Продолжим же и мы свой путь.
Обычные слова, соответствующие ситуации. Религеры согласно кивнули, коснувшись символов веры на груди.
Иванов выдержал необходимую паузу, лицо его приобрело строгое выражение. Чуть ослабил бледно-зеленый галстук, провел сухими, похожими на ветки старого дерева пальцами по вороту рубашки. Повернулся к Гаврилову, спросил:
– Влад, у меня отмечено, что ты должен был провести рабочую встречу с…, – Иванов приоткрыл папку и пробежал глазами текст на верхнем листе, – С религером рамаи Новиковой. Каковы результаты?
Гаврилов неопределенно пожал плечами:
– Пока преждевременно говорить о каких-то результатах. Мы еще не все обсудили, – здоровяк замешкался, замялся, подбирая слова. – Есть некоторые положительные подвижки, но пока ничего конкретного.
– У меня записано, – настойчиво произнес Иванов и его голос неприятно царапнул слух, – Что состояние положительной неопределенности между тобой, Влад, и этой рамаи, длятся уже довольно долго. Почему такие сложности?
У Гаврилова на круглых щеках выступил легкий румянец. Он поспешно заговорил, стараясь не встречаться взглядом с Николаем:
– Как известно, рамаи не представляют угрозы для нашей конфессии, поэтому необходимость Поединка отсутствует. Приходится действовать более тактично. Координатор был в курсе…
– Хорошо, – чуть повысив голос, перебил отдувающегося здоровяка серый человек. – Пусть пока будет так. Но не стоит забывать, что в этой войне каждый союзник – лишь временно затихший враг. Поэтому будьте бдительны, братья. Не дайте себя обвести вокруг пальца. Не ставьте под удар нашу веру. Не будьте слепы.
– Зрячи мы, – глухо ответили религеры.
Иванов на мгновение закрыл глаза, коснулся узловатыми пальцами серебряного ромба на шее. Его примеру последовали присутствующие.
– Продолжу, – заместитель обвел комнату взглядом. – Как временно исполняющий обязанности, я прошу всех собравшихся своевременно оповещать меня обо всех своих шагах и планах. Покинувший нас Кирилл, безусловно, знал и мог анализировать их, но я не обладаю Даром истинного Координатора. Поэтому своевременная корректировка действий поможет вам избежать столкновения лбами во время работы. Действуйте в свободном полете, но я должен знать, куда именно вы летите.
Кто-то кивнул, кто-то молча принял к сведению.
Удовлетворенный тем, что его услышали, Иванов продолжил:
– Теперь ближайшие дела. Сергей, – взгляд в сторону выпрямившегося корейца, – Появилась информация о незваных гостях на нашей земле. Они называют себя люцианами, ведут себя осторожно, но настырно. Нужна исчерпывающая информация о численности и силе Искр, о руководстве и финансировании. В общем, все как обычно. Адреса и фотодокументы возьмешь в кабинете.
Ким коротко кивнул.
– Теперь ты, Егор, – обратился к одноглазому Иванов. – Сегодня, в районе обеда, езжай в детский дом, заберешь ребенка для ученичества. Документы готовы, машину возьмешь в гараже.
– Хорошо, – ответил Волков.
– Только переоденься и прими душ. И сделай дыхательные упражнения, у тебя нездоровый цвет лица.
– Всенепременно, – дежурно кивнул Волков.
– На этом у меня пока все, – Николай сложил руки на пластике папки, обвел взглядом собравшихся. – У кого-то есть что добавить?
Все промолчали.
– Тогда до свидания, – серый человек поднялся из кресла. – Артем, останешься. Есть для тебя сообщение из Собора.
Николай одернул пиджак, вышел из зала. Засопел Влад, пересаживаясь за газетный столик. Встал со своего места Колеров, направился к лестнице наверх.
Поднялся и Егор, закидывая в рот жевательную резинку.
– Тебя подвезти? – обратился к нему кореец.
– Нет, пройдусь, – Егор отмахнулся, – Чую, опять начинаются собачьи деньки. Надо проветриться, пораскинуть мыслишками.
– Как скажешь, – не стал настаивать Сергей.
Егор снял с вешалки пальто и вышел в холл. Методично пережевывая мятную жевачку, посмотрел на гобелен. Пробежался взглядом по тянущимся от маленького человека к недоступному Богу нитям судьбы. Наспех осенил себя ритуальным движением и вышел на улицу.
Глава 2
«Атеизм – это тоже религия»
Рустам Бойцов, Старший исилитов.
Первую официально зарегистрированную Искру звали Вероника Кахал. 12 марта 1999 года, во время утреннего служения в небольшой церкви Сан-Морено, сорокалетняя аргентинка вдруг воспарила над полом и, находясь в состоянии религиозного транса, левитировала на протяжении трех часов. По словам очевидцев, все это время глаза Вероники были широко распахнуты, с блаженно улыбающихся губ срывались слова молитвы.
Не прошло и часа после «вознесения Вероники», как в церковь прибыла группа репортеров местного телеканала. Расставили камеры, настроили свет, дежурно улыбнулись. И пустили прямой эфир.
Съемка шла прямо с места событий. Фоном служила парящая в разноцветных лучах светящихся витражей фигура скромно одетой женщины с раскинутыми в сторону руками. Плачущая, смеющаяся и поющая толпа благоговейно касалась ее ног.
Трансляция велась до самого конца, до того момента, как Вероника Кахал разом утратила способность висеть в воздухе и упала в заботливые руки новоиспеченных почитателей. На тот момент маленький зал церкви оказался забит под завязку, под сводами стоял оглушительный шум. Тем, кому не хватало места внутри, располагались во дворе, на подоконниках, в проемах открытых окон.
Священник срывающимся голосом объявил, что имело место Чудо. Божья Искра загорелась в истово верующей Веронике и Бог явил себя через нее.
Эта история могла остаться лишь достоянием маленького аргентинского городка. Могла затеряться среди статей на схожую тему, которыми с завидной регулярностью потчуют легковерных читателей со страниц «желтой прессы». Чудо могло предаться забвению, если бы не одно «но».
Через несколько дней Вероника Кахал повторила сеанс левитации прямо в студии телеканала, куда ее пригласили для интервью. Сюжет попал в Сеть.
Спустя сутки о Веронике узнал весь мир.
А спустя еще несколько дней подобное чудо проделал молодой человек в эфире британского ток-шоу. Пришедший вместе с ним араб силой молитвы крошил камень и расщеплял доски.
Уже через неделю практически каждая страна могла похвастаться открытыми дарованиями. Так началось время Искр.
Ученые сломали не одно копье в попытке объяснить причину возникновения аномальных способностей у никак не связанных друг с другом людей. Но единственным условием проявления Дара, которое удалось выявить, было обязательное обращение к Богу. Только верующие могли становиться Искрами. Только посредством молитвы могли сотворятся Чудеса.
Первыми о своей богоизбранности заговорили признанные мировые религии. Их представители, имеющие более широкий доступ к средствам массовой информации, объявляли о том, что именно их Чудеса – истинные. Призывали народ не верить шарлатанам и мошенникам. Громогласно заявляли и разоблачали. Потрясали кулаками и призывали к совести.
Но вскоре стало ясно, что Дар не делал разницы в каноне или ереси, в клире или язычестве. Не имело значения имя Бога и количество демиургов, различия обрядов и ритуалов, нюансы в трактовке и языке проповеди. Каждый верующий любой захудалой секты мог стать Искрой.
И этот факт породил новый виток религиозных отношений. Этот факт породил религеров.
«Городок в табакерке» – гласила надпись над потертой металлической двери входа. Егору подумалось, что чем чаще он сюда приезжает, тем больше название детского дома наполняет неким внутренним протестом его собственное миропонимание. Ну не мог комплекс из четырех полуразвалившихся строений именоваться столь мило-аристократичными словами как «городок» и «табакерка». Возможно, следовало просто принять во внимание приземистость и скученность построек, нагроможденных на небольшой территории детдома.
Это был один из нескольких детских домов, с которыми работали многие конфессии Города. Здесь, среди брошенных и забытых детей, набирались послушники и ревностные продолжатели традиций. А если повезет, то и потенциальные Искры.
Здание центрального корпуса «Городка», как и сотни ему подобных по всей стране, несло на себе печать обшарпанности и казенности. Покрашенные дешевой краской стены, неаккуратно залитая гудроном крыша, угрюмо-бордовые рамы окон с неизменно забеленными краской стеклами туалетных комнат.
Егор поправил жесткий ворот одетого по случаю пиджака, вошел внутрь. Привычно прошелся по коридору, соединяющему два крыла корпуса. Мимо поздравительной доски со свежими детскими фотографиями, мимо акварельных рисунков, мимо рядов синих шкафчиков для верхней одежды. Яркие творения воспитанников «Городка», помимо выставочной деятельности, служили еще и отвлекающим фактором от серых разводов на штукатурке и от потрескавшихся стен. Скрипели под ногами вздувшиеся от влаги половые доски.
Напротив двери с надписью «Директор» Волков остановился. Привычным жестом поправил повязку на глазу, прошелся ладонью по короткой прическе. Удобнее взял кожаную «старорежимную» папку с личным делом ребенка. Решительно постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь в кабинет.
– Доброго дня, Антонина Рудольфовна, – учтиво поклонившись, произнес Егор.
Тучная женщина средних лет, с высокой, закрученной спиралью прической свекольного цвета, оторвалась от чтения глянцевого журнала и, поверх очков, посмотрела на вошедшего. Водянистого цвета глаза, выглядывающие над холмиками напомаженных щек, пробежали по фигуре мужчины, остановились на лице. Строго-безразличный взгляд профессионального воспитателя, привыкшего давать оценку человеку еще задолго до того, как он откроет рот.
– Егорушка! Здравствуй, – Антонина Рудольфовна отложила чтиво в сторону, ее объемное тело в просторном цветастом платье качнулось вперед, когда женщина сделала приглашающий сесть жест.
Из породы идущих грудью напролом и никогда не снимающих в помещении лохматых зимних шапок, директор детского дома считала себя дамой целеустремленной и умудренной жизнью. Не привыкшая церемониться с воспитанниками подведомственного ей заведения, Антонина Рудольфовна и в жизни старалась давить авторитетом и не терпела мягкотелости. Особенно в мужчинах, к которым, впрочем, питала нескрываемый интерес.
– Присаживайся, Егорушка, – и эта ее привычка всех знакомых именовать уменьшительно-ласкательными именами. – А я только вот на днях тебя вспоминала, думала, почему не заходит? Богатым будешь.
Религер опустился на стул с резной спинкой, доброжелательно улыбнулся, кладя папку на стол.
– Да как-то дела все, Антонина Рудольфовна, некогда было…
– Да-да, у всех дела, – утвердительно кивнула женщина с ярко выраженной горестной интонацией в голосе. – Ко мне, видать, тоже не на чаек заскочил?
Одноглазый уклончиво кивнул, подтолкнул пальцами принесенные документы. Антонина Рудольфовна сразу посерьезнела, ее пухлая ручка с двумя массивными браслетами выпросталась вперед, холеные коготки царапнули красную фактуру кожаной папки. Толстые пальчики задумчиво постучали по толстому досье, вжикнула молния.
– Ну-ка, кто у нас тут? – директор без особого интереса достала листок биографии с маленьким черно-белым фото в уголке. Блеснула очками, вчитываясь в строчки.
Волков молча, ждал, разглядывая репродукцию Айвазовского над рабочим столом. Репродукция была пыльной и потускневшей, носила скорее образовательный характер для малолетних посетителей этого кабинета, чем указывала на художественный вкус Антонины Рудольфовны. На вкус Антонины Рудольфовны указывал настенный календарь с изображением участников популярного ток-шоу.
– Ну что ж, – женщина сняла очки и постучала дужками по листу, – Как всегда, хороший выбор. Мальчик здоровый, активный, сообразительный. Немного хулиганистый, но это возраст, – лист лег поверх папки. – Егор, как долго мы уже с тобой работаем?
– Пять с половиной лет, – Волков подался вперед и облокотился локтями о стол. Исходя из опыта, подобные слова из уст Антонины Рудольфовны можно услышать лишь в одном случае. И этот случай возникал раз в несколько месяцев.
– Вот, Егорушка, пять с половиной лет, – директор откинулась на спинку мягкого кресла и улыбнулась. – Время-то как летит, господи-боже-мой. Как один день. А я ведь старею, Егорушка. Вот, думаю, годик-два еще поработаю – и на покой.
– Ну что вы такое говорите!
– Ох, так и есть, – отмахнулась Антонина Рудольфовна. – Пора уже и собой заниматься, своей жизнью. А то все тут, всю красоту свою положила на этих вот питомцев, – дужка очков в очередной раз припечатала к столу листок с данными ребенка, – А жизнь какая, Егорушка, сам знаешь. Цены растут, кругом ворье, бандиты. Страшно жить. Это вы, рыцари без страха и упрека, божье воинство, а я – одинокая женщина. Обычная одинокая женщина.
Религер дежурно кивал, уставившись на свои сложенные на столе ладони. О, где-то край манжета испачкал.