«Я?.. Почему?!»
«А видала, как он на тебя глядел?!»
Подруга всегда замечала вещи, которые Лере и в голову не приходили. Вечером того же дня Глушко вывалила целый ворох новостей о новеньком:
«Ты знаешь, что у него родителей нет?! Ну, может, есть, но они не здесь живут! Вообще неизвестно где находятся! Кочуют, может быть? Помнишь, как в «Колесе любви»? А Лагутин у бабки обитает! У артистки из нашего двора! Знаешь её?!»
Конечно, Лера знала эту красивую, по-молодому стройную старуху с блестящими чёрными глазами и лёгкой сединой в волосах, заколотых в старомодный валик. Лагутинской бабке было лет шестьдесят, но она носила туфли на каблуках и передвигалась по улице красивой и лёгкой походкой. Лерин отец сказал однажды, что Софья Николаевна была в своё время очень знаменита и выступала в цыганском театре. Лера, услышав это, слегка заинтересовалась: тогда они со Светкой смотрели сериал «Колесо любви» и дружно восхищались главной героиней – цыганкой Астартой, которая пела, плясала, носилась за бандитами с ножом в зубах и скакала на лошади, как ковбой. Глядя на Астарту в телевизоре, Лера чуть было не изменила бальным танцам: ей отчаянно хотелось так же кружиться, запрокидываться в страстной пляске, бить чечётку и трясти плечами.
«Губы на место закатай! – посоветовала реалистка Глушко. – Этому научиться нельзя! Так только сами цыганки могут, у них в крови!»
Лера вздохнула и подумала, что Светка, наверное, права.
Второй год внук старой цыганки ходил в одну школу с Лерой. Девчонки из его класса рассказывали, что учится он, вопреки прогнозам, очень неплохо. Также не оказался Лагутин ни хулиганом, ни драчуном. Лишь однажды он крепко прижал к стенке здоровенного Димку Голышева, обозвавшего Лагутина «одноногим». Парни с готовностью окружили их (рядом был кабинет завуча), но полноценной драки не получилось. Лагутин лишь подержал противника несколько секунд за горло, сказав ему пару проникновенных слов, а затем аккуратно уложил сипящего Димку на линолеум и, прихрамывая, отправился в класс. Голышев до самого звонка просидел на полу, вытаращив глаза и разевая рот, как пойманный карась… и больше к Лагутину не приближался.
Хотя крепкой дружбы в школе Ромка ни с кем так и не завёл, парни отзывались о «цыгане» с уважением, а некоторые из девчонок даже находили его красивым. «Стрепетова, снизошла бы, а?! – хихикали подружки. – Он же на тебя с первого дня запал! Глаз просто не сводит! Счастье ты наше цыганское!» Лера, слыша это, только пожимала плечами: хмурый черноглазый мальчишка ничуть её не интересовал. К её облегчению, Лагутин ни разу не попытался заговорить с ней, пригласить в кино или кафе. Встречаясь с парнем во дворе, Лера бросала ему: «Привет!» «Привет», – спокойно, без улыбки отвечал он. Чёрные огромные глаза, казалось, пронизывали девочку насквозь. Лера чувствовала себя неуютно и торопилась уйти.
А сейчас она сидит на полу в прихожей лагутинской квартиры и дожидается невесть чего… Не хватало ещё, чтобы вышла Ромкина бабуля и спросила, что делает под её шубой посторонняя рыжая девица! Лера уже была готова потихоньку смыться, когда Лагутин вернулся.
– Плохо дело, – сообщил он. – Боров в своей тачке внизу сидит. Похоже, отследить тебя решил.
У Леры по спине побежали мурашки.
– Господи, как же мне теперь?! – простонала она. – Я же домой не попаду! О-о, мне же ещё уроки делать! И ужин готовить!
– Но не до ночи же Боров там сидеть будет… – неуверенно сказал Роман. – Пошли пока обедать. Бабка борщ сварила.
Только сейчас Лера поняла, чем так вкусно пахнет на всю квартиру.
– А твоя бабушка не рассердится? – с опаской спросила она. – Что мы… что я… Ну, что я тут?
В это время звуки музыки в глубине квартиры смолкли. Вместо них раздался низкий женский голос:
– Ромка, у нас гости? Почему в прихожей держишь? Приглашай немедленно!
Лера невольно вздрогнула. Лагутин, взглянув на неё, скупо усмехнулся:
– Ну, идём.
Сопротивляться было глупо. Лера вздохнула и пошла вслед за Романом.
Коридор привёл в огромную комнату, в которой, к удивлению Леры, почти не было мебели. У стены, сплошь завешанной фотографиями и яркими плакатами, стоял стол, покрытый старой бархатной скатертью. Почти всю стену напротив занимало огромное зеркало, а в зеркале отражался монументальный рояль. За роялем восседала Софья Николаевна в зелёном спортивном костюме. Только сейчас Лера догадалась, что звуки музыки шли не из телевизора (которого в комнате не было вовсе), а из-под пальцев лагутинской бабки.
– А-а, девочка, это ты? – спросила старая цыганка, широко улыбнувшись. Лера поразилась: у старухи были идеально ровные, белые, очень красивые зубы.
– Сергея Палыча дочка, доктора? Лерочка?
– Да… Здравствуйте…
– Здравствуй, здравствуй. Подойди поближе, дай посмотрю на тебя. – Бабка окинула растерявшуюся Леру пристальным взглядом. – У-у-у, какая у Сергея Палыча красавица выросла! Это ведь твои собственные волосы, не красишь? Боже мой, какая прелесть! Я бы в молодости за такой цвет полжизни отдала! Ромка, ты посмотри, они у неё как золотые! Вот это да!!!
Лера почувствовала, что неудержимо краснеет. В сторону Лагутина она боялась даже взглянуть. К счастью, он молчал. А бабка не унималась:
– У тебя зелёные глаза?! Это не эти ваши… линзы? Нет?! Ну, слава богу! А то, когда я нашу Эсму увидела на Рождество с голубыми глазами, то чуть дуба не врезала! Решила, что старческий маразм досрочно начался! А она, видите ли, решила, что будет в голубых линзах страшно хороша! Хорошо, хоть муж ей сказал, что – или у него жена черноглазая, как была, или он разводится! Так у тебя не линзы, Лерочка? О-о-о, великолепно, великолепно… Да ты самая красивая во дворе! И в школе, наверное?!.
– Софья Николаевна!!! – Лера не знала, куда и деваться. – Я не самая красивая! Я вообще не красивая! Спасибо вам, конечно… А это чей у вас портрет? Это вы, да?!
Манёвр удался: бабка перестала превозносить прелести незваной гостьи и повернулась к большому портрету на стене. Он был написан маслом: молодая цыганка в красном платье с открытыми плечами держала в зубах розу, а в пальцах – дымящуюся папиросу и дерзко, почти нагло улыбалась. Иссиня-чёрные, вьющиеся волосы сбегали по алому шёлку костюма до талии. Смуглое лицо было очень живым и озорным: казалось, юная цыганка вот-вот высунет язык. Выражение это показалось Лере смутно знакомым.
– Это вы? – шёпотом повторила она.
– Похожа, да? – довольно заметила Софья Николаевна. – Нет, не я, а моя дочка. Вот его мать, – показала она на Романа, который стоял в дверях и тоже смотрел на портрет. – Рада Лагутина в роли Кармен! Известный художник её рисовал! А пляшет как! А поёт как! Если бы только не… ай! – вдруг оборвала она саму себя, резко махнула рукой и отвернулась. Роман вполголоса сказал бабушке несколько слов на непонятном для Леры языке.
– Говори по-русски, когда в доме гости, сколько раз повторять! – сердито велела бабушка. – И вообще, – почему девочка голодная до сих пор?! Марш оба на кухню обедать! Я сейчас приду! Мне ещё десять минут играть!
– Твоя бабушка – пианистка? – вполголоса спросила Лера, когда они с Ромкой оказались на крохотной, очень чистой кухне. На плите булькал, источая пленительный аромат, борщ. На стенах, как в деревенском доме, висели связки лука, чеснока и перца.
– Нет… Так, для себя играет, – махнул рукой Роман, шаря в буфете в поисках половника. – Говорит, что, если хотя бы час в день за роялем не высидит, пальцы уже как деревянные.
Лера с уважением покивала. Роман разлил по тарелкам борщ, нарезал хлеб, предупредил: «Если ещё захочешь – говори, тут много!» – и они принялись за еду.
Через несколько ложек Лера поняла, что непременно захочет ещё: борщ Софьи Николаевны был одновременно сладковатым и острым, пахучим и невероятно вкусным. Девушка как раз прикидывала, как вежливо попросить добавки, когда квартиру прорезал отчаянный звонок. В дверь трезвонили так, словно начался пожар. Вскоре прибавились удары кулаком и пронзительные вопли:
– Открывайте! Эй, кто дома?! Ромка, открывай! Бабушка!!! Да что вы там, спите, что ли?! От-кры-вай-те!!!
– Эмка?.. – слегка удивлённо сказал Лагутин и взглянул на часы. – Рановато… Стрепетова, ты сиди ешь. – И быстро вышел. Лера осталась на кухне одна.
Первым делом она щедро долила себе борща из кастрюли и быстро-быстро его съела. В животе немедленно образовался приятный кирпич. Девушка блаженно отвалилась на стену и стала прислушиваться к диким крикам из комнаты.
– Я их убью! Я их всех поубиваю, вот умереть мне на месте! И эту Патрину, и весь её выводок сопливый! Ведь на мину-у-уту всего из комнаты вышла, – и что?! И что, я вас спрашиваю?! Вытащили – развернули – ножницы где-то отыскали – и вот!!! Это не дети, это свины малолетние какие-то, один вред от них! Вот никогда в жизни ни одного не рожу!!! Боже мой, боже мой, что же я теперь буду делать?! О-о-о, завтра концерт, а костюм пропал, что я дяде Мише скажу-у-у?! Он же меня с программы снимет и прав будет! О-о-о, я лучше утоплюсь!!! Прямо на машине в Москву-реку с набережной брошусь!
Сначала Лера слушала это всё спокойно: в конце концов, скандал в чужой квартире никак её не касался, и вмешиваться было бы невежливо. Но магические слова «ножницы» и «костюм» заставили её подняться из-за стола и двинуться в сторону прихожей. «Я же должна «спасибо» за борщ Софье Николаевне сказать!» – подбодрила она саму себя. И осторожно заглянула в приоткрытую дверь гостиной.
Там бушевал тайфун. Молодая цыганка в чёрном брючном костюме носилась по комнате, запустив обе руки в распущенные кудри, и голосила на всю квартиру. Из-за рояля за ней довольно спокойно наблюдала Софья Николаевна. А Роман, сидя на полу, озабоченно перебирал в пальцах красную блестящую материю, волны которой устилали весь пол перед роялем.
– Ну что мне теперь делать, ну что?! Ведь на самом видном месте дыру сделали! – По смуглому лицу молодой цыганки бежали слёзы. – И рукав отрезали по живому! И весь лиф разрезан до пупа! Что я теперь на сцену надену?!
– У тебя же другие есть, – напомнила Софья Николаевна. – Надень зелёное!
– Не могу, в зелёном Патрина будет!
– Жёлтое!
– В жёлтом – Галя!
– Чёрное с розами!
– В розах будут Анжела и Ольга! А в чёрном – Симка! А я одна в красном должна была выйти, и как теперь?!
– Шубу мою надень… – безнадёжно посоветовала бабушка. Молодая цыганка всплеснула руками и расплакалась навзрыд. Роман сосредоточенно морщил лоб. Его густые брови сошлись на переносице в одну сплошную линию.
– А что, никак нельзя починить? – спросила Лера. Спросила, как ей показалось, тихо, но безутешные рыдания тут же смолкли. Цыганка подняла мокрое от слёз лицо и уставилась на гостью широко распахнутыми чёрными глазищами – точно такими же, как у Романа.
– Это кто?.. – изумлённо спросила она.
– Наша соседка, Лерочка – опередила запнувшуюся Леру Софья Николаевна. – Замечательная девочка! Посмотри, какая красавица! Лерочка, а это наша Эсма! Эсмеральда Лагутина, артистка цыганского театра!
– Моя сестра, – добавил Роман.
– Оч-чень приятно… – вздохнула Эсма, отворачиваясь. Было очевидно, что она вот-вот вернётся к истерике, и Лера торопливо спросила снова:
– Разве никак нельзя переделать?
– Девочка, что ты такое говоришь?! – Эсма схватилась за голову. – Это тебе не колготки заштопать! Это эстрадный костюм! Может, мне ещё заплатку на животе пришить?! Что вы мне все глупости говорите, я и так уже пропала-а-а…
– Да позвони же, глупая, своей портнихе, пока время есть! – сердито сказала бабка. – Неужели она тебе не сделает до завтра?
– Куда я ей позвоню, куда?! – зашлась в крике Эсма. – Эта курица в отпуск укатила! В Анталье в бассейне сидит! Нашла время отдыхать! До конца сезона больше месяца, а она… Эй, эй, девочка, что ты делаешь?!.
Но Лера уже сидела на полу рядом с Романом и разглядывала злополучный костюм. Он, казалось, действительно был безнадёжно испорчен. Один пышный рукав был отрезан вкривь и вкось, посреди усыпанного стразами лифа зияла безобразная дыра, оборка по низу юбки сплошь была искромсана, а сама юбка зигзагом раскроена сверху донизу.
– Очень даже просто можно сделать… – бормотала Лера, рассматривая это безобразие. – Переставить оборку на рукав… А лиф застрочить блёстками… Эсма, хотите, я вам это починю?
Огромные глаза молодой цыганки стали, казалось, ещё больше.
– Девочка моя! – вкрадчиво заговорила она. – Ты с ума сошла, родная? Это – эстрадный костюм! Он две тысячи евро стоит! Профессиональная театральная мастерица шила на заказ! Думаешь, если ты крестиком вышивать научилась, так сможешь…
– Эта девочка шьёт, как парижская модистка! – вдруг вмешалась Софья Николаевна. – Не обижай её попусту!
Лера, которой в голову не приходило, что старая цыганка знает о её умении шить, поражённо молчала. Софья Николаевна продолжала в полной тишине:
– Эмка, а что ты, собственно, потеряешь? Пусть Лерочка посмотрит, что тут можно сделать.
– Да она же последнее испортит! – завопила Эсма.
– Я испорчу?! – возмутилась Лера. И вдруг, вскочив, метнулась в прихожую. Эсма и бабушка изумлённо переглянулись и дружно уставились на Романа.
– Обиделась, наверно! – проворчал тот. – Ну, Эмка, всегда ты со своим языком…
Он не успел договорить: Лера ворвалась обратно в комнату с собственным пальто в руках. Это было короткое пальто-трапеция нежно-оливкового цвета, и Лера победоносно развернула его перед Эсмой:
– Вам нравится?
– Очень миленько… – недоверчиво протянула та, оглядывая пальто. – Да… красиво. Ну ещё бы, это же «Дольче-Габбана», вон лейбл на подкладке! Я бы себе тоже такое купила! Девочка, а зачем ты мне его показы…
– Я это пальто сама сшила! – с триумфом сообщила Лера. – По выкройке из «Бурды»! А лейбл со старой тёткиной юбки срезала и пристрочила! И никто в школе до сих пор не догадался, что это – самострок! Вот!
– Брось, врёшь! – сощурилась Эсма чёрным глазом. – Этого быть не может!
– Можете позвонить моему папе! Я при нём и кроила, и шила!
– Но… кто же тебя научил?
– Бабушка. Она говорила, что у меня кусок хлеба в руках должен быть!
– Золотые слова! – подтвердила Софья Николаевна и повернулась к внучке. – Ну что, Эсмеральда Григорьевна, рискнёшь?
Тон у бабки был абсолютно серьёзным, но взгляд – самым хулиганским. «Эсмеральда Григорьевна» озадаченно смотрела то на Леру, то на испорченный костюм, то на оливковое пальто.
– Эмка, хуже ведь не будет, – серьёзно сказал Роман.
– Тебя, шпингалет, вообще не спрашивают! – отмахнулась та. И снова с недоверием посмотрела на Леру. – Девочка, а до завтра сможешь успеть?
– Всю ночь буду сидеть! – пообещала та.
В голове царил полный ералаш: «Господи, зачем я только… А вдруг правда совсем испорчу?!. Это же шёлк с атласом, они трудные, распарывать нельзя… Оборку на живот переставить… Ой, меня эта Эсма убьёт, если что! Новую иглу на машинку, наверное, поставить надо… А уроки когда?! А утром первый-то – инглиш…»
– Лерочка! – Эсма вдруг кинулась к ней и, схватив за плечи, крепко прижала к себе. – Если сделаешь – потом что хочешь проси! Хоть гору золотую! Отдам!
– Все свои цацки в кучку сложит – как раз наберётся! – съязвил Роман.
– Я постараюсь! – пропыхтела Лера, высвобождаясь из пламенных цыганских объятий. – Честное слово! Ромк, так я, наверное, домой пойду?
Роман повернулся к сестре:
– Эмка, Боров наш у подъезда ещё сидит?
– Это жирный, который на джипе? Сидит! – пожала плечами Эсма. – Работы у него, что ли, нет, или заняться нечем? И где это он весь джип белой краской залил? Помыл бы его лучше, дурак…
Лера в отчаянии уставилась на Романа. Тот задумался на миг – и распорядился:
– Иди на кухню, будешь у нас уроки делать! Что у тебя там?
– Инглиш и алгебра… – уныло сказала Лера. – Лагутин, а вдруг Боров там весь день просидит? Как же я домой вернусь?
– Придумаем что-нибудь, – успокоил Роман. – Иди, доставай свой инглиш.
– Ты на Эмку не обижайся, – сказал он, когда они с Лерой снова оказались вдвоём на кухне. – От неё только шума много… а так она добрая. Я когда в Париже в больнице лежал, она мужа в Москве бросила, ко мне примчалась и со мной жила там почти год! Мама с Петькой не могли, у них контракт был в Нью-Йорке… От Эмки муж после этого ушёл, – а ей хоть бы что! И плевать, сказала, мужей сколько хочешь может быть, а брат у меня один! Год назад вот опять замуж вышла, этот пока терпит…