– А вам, деды, заранее спасибо, – Лисицкий, жестом предложив Рябоконю располагаться, увлек влюбленно глядящих на него студентов юрфака, а с ними и Мороза в дальнюю комнату. – Закончите и – свободны. Только отберите по букету побольше. Такие орлы, да с такими цветами – сегодня все крошки в общаге ваши будут.
– А может, подождем, Петрович? И с нами? Мы там для тебя свежий экземплярчик припасли.
– Не, не! – сконфузился Лисицкий. – Это по вашей части, по молодой. А наше дело стариковское – работать, работать и работать. Обеспечивать вам светлое будущее.
И без паузы, показывая, что сказанное – не более чем шутка, удрученно вздохнул:
– Хотя изредка и отдыхаем. Так что в другой раз подгребу. Да вот хоть с Виталием. Ну, хоп!
Заговорщицки подмигнув всем разом и оставив за собой шлейф обаяния, маленький опер захлопнул дверь лаборатории жестом капитана подводной лодки, задраивающего люк перед нелегким погружением.
Виталий же, спохватившись, глянул на часы и предвкушающе улыбнулся – он уже придумал спич, который произнесет по поводу утверждения Тальвинского начальником райотдела.
8.
Хмурый Андрей Тальвинский вышел из здания УВД и остановился на крыльце, колеблясь, возвращаться ли в райотдел. Или – гори оно огнем – перейти площадь и накатить демонстративно сто пядьдесят в популярной среди ментов рюмочной – прямо под окулярами управленческих окон. За очередное несостоявшееся назначение!
От пережитого на аттестационной комиссии унижения и, главное, от краха надежд, которыми жил последний месяц, его то и дело потряхивало. А может, и вовсе пора написать рапорт на увольнение, да и закончить с этой незадавшейся милицеской эпопеей?
– Погодите! Вы Тальвинский? – остановил его выскочивший следом незнакомый капитан с повязкой дежурного по УВД. – Хорошо, что догнал! Начальник следственного управления Сутырин передал, чтоб вы срочно к нему поднялись.
– Какая уж теперь срочность? – буркнул, неохотно возвращаясь, Андрей. По правде, после случившегося никого из прежних своих руководителей видеть ему сейчас не хотелось.
– Разрешите?
Не услышав ответа, Тальвинский прошел по ковру и остановился посреди объемистого, обшитого мореной доской куба.
Сидевший за столом человек в штатском читал лежащий перед ним текст, увлеченно прочищая ухо остро отточенным карандашом.
– Ну, так в чем дело? – в голосе хозяина кабинета звучало легкое раздражение отрываемого от дела человека.
— Товарищ полковник, майор милиции Тальвинский прибыл по вашему приказанию.
– Прибыл – припрыгал, – забормотал, чиркая по полям, сидящий. – По моему, как я слышу, при – ка – занию.
Он с разлету поставил подпись и оторвался от бумаги.
– Ба, Тальвинский. А чего выстаиваешь? Не в очереди. Проходи, садись. Не чужой пока.
Его округлое, с широкими порами и оттого как бы промасленное лицо излучало доброжелательное любопытство.
– Как дела?
Андрей хмыкнул: за двадцать минут перед тем они виделись на аттестационной комиссии.
– Не жалеешь, что ушел тогда от меня?.. А, ну да, – Сутырин словно припомнил. – Сам, брат, виноват. Так говорю или нет?
Начальник следственного управления области испытующе осмотрел угрюмого подчиненного. Что-то прикинул.
– Вижу, ничего ты так и не понял. Я думал, тебя хоть район пообтешет, приблизит, к слову сказать, к реалиям наших будней. Последняя фраза явно поразила его самого, потому что, подхватив карандаш, он принялся вписывать что-то в текст.
– К докладу готовлюсь. Такое, брат, занудство. А куда денешься? Первые люди будут. Надо, знаешь, показаться… Что ты на мне все разглядываешь? Блох, что ли, ищешь?
– Перхоть, – предплечья полковника Сутырина были густо обсыпаны жирным белым конфетти.
– Нахал ты, братец, – Сутырин легонько побил себя по плечам. – И появилась-то недавно. Пробую вот себарином.
– Говорят, банфи помогает. Венгерское.
– Поищу… Стало быть, все обиду вынашиваешь? А напрасно, между прочим. По справедливости получил. Самостиец! Повторись – и еще бы добавил!
– Не сомневаюсь. Товарищ полковник, у меня там срочная работа по уголовному делу.
– Подождет твоя работа, – Сутырин жестом приказал оставаться на месте. – А ведь не любишь ты начальство, Тальвинский.
– Товарищ полковник, сроки поджимают.
– Отставить! – Сутырин с неожиданной резкостью отпихнул из-под себя кресло. – Нельзя было то дело по горпромторгу в суд посылать. Политически нельзя. Нецелесообразно.
– В уголовно-процессуальном кодексе такого термина нет.
– Там много чего нет. Да, наконец, я тебя попросил. Твой начальник. Да что я? Генерал попросить не погнушался. И чем ты ответил?
– Черной неблагодарностью.
– Э-э! А знаешь, кто ты есть? – Сутырин будто только что сделал важное и чрезвычайно приятное для собеседника открытие и теперь приглашал оценить его прелесть. – Ты, брат, альфонс!
– Это в порядке служебной аттестации или могу ответить?
– Ну, точно! – Сутырин даже головой покачал: и как это такая очевидная мысль раньше не приходила? – И ведь что обидно? Сам же таким и взрастил. Ты сколько лет в управе просидел?
– Восемь.
– Во! И все подо мной. Я ж, как квочка, охранял вашу гребаную процессуальную независимость. Думаешь, на меня никогда не давили? Ого-го! – он постучал кулаками по столу. Вообще руки, да и все тело этого увесистого, с животиком человека непрерывно совершали такие быстрые финты, что только по ним и можно было угадать в нем бывшего дриблера баскетбольной сборной города. – Это для вас я фигура. А там!.. Об какие только ковры меня мордой не возили! А до вас разве докатывалось? Вот скажи, был случай, чтоб я кому-то диктовал?
– Не было.
Все, что говорил Сутырин, было правдой. Он мог бы сказать и куда больше. Например, когда против одного из следователей прокуратура возбудила уголовное дело о взяточничестве, Сутырин, несмотря на начичие косвенных доказательств, единственный из руководства не поверил и не отступился. Напротив, рискуя окончательно поломать и без того натянутые отношения с облпрокурором, бросился в Москву по старым связям и добился-таки своего: дело приняла к производству прокуратура республики, и через три недели все обвинения порушились, как костяшки домино. Кажется, после этого случая получил Сутырин лестную кличку «батяня».
– А было, чтоб?..
– Не было, – Андрей не сдержал улыбку.
– Вот ты и получаешься гад после этого, – Сутырин уличающе, словно доказал трудную теорему, с чувством прихлопнул плексиглаз, отчего карандашница в левом углу подпрыгнула, и он, даже не скосившись, привычно поймал ее в воздухе. – И чего своим упрямством добился? Дело и без тебя закончили, как надо. А где ты сам теперь? Что-то мне тебя не разглядеть. Ау, бывший важняк Тальвинский, где вы? – он заглянул под стол. Злорадно рассмеялся. – То-то. И генерал твою фамилию на дух не переносит. И аттестацию какой раз прокатывают. А сделал бы как просили: и сам был бы на месте, и для дела польза. А говоришь, нет целесообразности… Да успеешь!
Через его голову Тальвинский поглядывал на циферблат настенных часов с кукушкой – эксравагантная прихоть хозяина кабинета.
– Догадываешься, почему в аттестации отказали? – Что ж тут хитрого? Холуи – народ чуткий. Помнят, что из управы в свое время меня меня по личному указанию генерала выкинули. Это у меня, как вы знаете, не в первый раз. Так что начинаю даже получать мазохистское удовольствие.
Демонстративная разухабистость его Сутырину не понравилась.
– Ты, Андрей, по уровню управленческому давно свою должность перерос. А вот что касается человеческих, так сказать, хитросплетений, тут работать над собой и работать. После твоего ухода мне удалось убедить членов ком иссии, чтоб вопрос повторно вынести. И полагаю, назначение твоё через неделю состояться все-таки может. Если созрел.
– Перезрел. Как раз прикидываю: может, пошло оно всё, а, Игорь Викторович? Ну, что, в самом деле, будто напрашиваюсь. Следователь я не из последних. Да и на гражданке, если что, не пропаду, – в адвокатуру и сейчас зовут. Хоть деньги в кармане появятся.
– Можно и так, если кишка тонка. Мы вообще-то на эту должность Аркашку протаскивали. Да он в твою пользу отказался. В Андрее, говорит, стержень есть. Или ошибся Чекин?
От неожиданности Тальвинский смутился.
– Только вот дни эти, оставшиеся до повторной аттестации, надо бы, как говорится, без сучка и задоринки. Там у тебя, кстати, Лавейкина застряла.
Тальвинский, не скрываясь, неприязненно скривился.
– Во-во! Потому и кончай её поживей.
– Думаете, из-за этого прокатили?!
– Пока нет. Вообще-то думать ты, Андрей, должен. Постоянно думать и – соотносить. Тогда, может, что и позначительней угадаешь. Ты теперь – без двух минут номенклатура. А это, знаешь, особый стандарт. Дружки-то, поди, в отделе наизготовку стоят. И стаканы сполоснули.
– Наверняка.
– Вот это и есть самое трудное. Работать с теми, с кем ещё вчера вровень был.
– От выпивок можно отказаться.
– Отказаться – полдела. Тут и впрямь недолго недругов из прежних друзей нажить. Наука – так себя поставить, чтоб не предлагали, – Сутырин почесал мочку уха. – Говорите уж все сразу, – заметил его колебание Тальвинский.
– Ладно, хоть и неприятно, но скажу главное. Для руководителя умение разобраться с собственными бабами – это тоже, знаешь, показатель компетенции.
– Так вы что ж, полагаете?…
– Тут и полагать нечего. В кадры поступил сигнал о твоей связи с судмедэкспертом Катковой.
– Кроме меня, никого это не касается!
– А ты не горячись. Подружек, их у кого нет? – Сутырин нетерпеливо скосился на часы, и блестящие его глазки-бусинки на мгновение зажглись предвкушающим, похотливым огнем. – Только вот все должно быть тип-топ. Без лишних всплесков. С сигналом этим я договорился, чтоб пока попридержали. Но вопрос стоит так: либо отказываешься от Катковой, либо… даже я тебе помочь не смогу. А сказал, потому что мне тоже в районах свои люди нужны и лучше тебя кандидатуры не вижу. Так что, если ты меня правильно понял, повторная аттестация станет твоим, будем говорить, бенефисом.
Полковник Сутырин числил себя в завзятых театралах.
То, что слух о его любовной связи с Валюхой, «запустил» по управе длинноязыкий Ханя, Андрей почти не сомневался. А потому, едва добравшись до райотдела, яростный, кинулся к нему. Распахнул дверь. И – обомлел.
В затенённом углу, с занесенным ножом над кем-то невидимым застыл Ханя. Андрей рванулся вперед. Но, сделав шаг, разглядел общую картину. Хмыкнул, успокоенный. На столе, на промасленных клочках газеты, возлежали исходящие соком три бревна палтуса, – подношение от обвиняемого, в отношении которого Ханя накануне прекратил дорожное дело. Надо сказать, что милицейские следователи, при всей внешней грубоватости, были тонкими лингвистами. Неприличным, например, считалось слово «взятка». Его произносили сквозь зубы и только, если кто-то попадался на получении денег. Материальные же подношения, будь то тот же балык или какая-никакая мануфактура, общественным мнением не порицались и, напротив, именовались деликатно и возвышенно – «отблагодарение». При звуке шагов Ханя взметнул голову и, прежде чем Андрей успел хоть что-то сказать, воткнул нож в рыбий бок, и бросился к нему.
– Андрюха, что?!
Такое проступило в нем неподдельное участие, что обида схлынула с Андрея. – В целом нормально, – буркнул он.
Не дав договорить, Ханя обхватил друга, принялся вертеть, стучать радостно по плечам. Потом вытащил в коридор и поволок в сторону чекинского кабинета. Откликаясь на пронзительный Ханин голос, выскочил Чугунов и, побросав на столе дела, увязался за ними. Кабинеты распахивались один за другим. Так что к Чекину ввалилась буйная ватага, нависшая над печатающим шефом.
– Новое начальство п-привели, – доложился Чугунов.
Чекин продолжать невозмутимо печатать. Потом высоко поднял левую руку и резко бросил её на клавишу.
– Точка. Чего столпились?
– Так отметить бы. Валюха Каткова звонила, – искательно напомнил Чугунов. – П-приглашают.
– Ну, Александрыч? Вино, бабы, – искуситель Ханя нагнулся к шефу. – Нонка пренепременно будет.
О слабости Чекина знало всё отделение.
Освободив каретку, Чекин вложил новую закладку.
– Александрыч, такой день! – всё ещё надеялся Вадим.
– День точно особый, – согласился Чекин. – Конец месяца. Так что все по боевым расчетам! Тальвинский, задержись.
Дождался, когда разочарованные следователи вытеснятся в коридор. Коротко бросил:
– Знаю.
– Сутырин напрямую сказал, что из-за Валюхи, – пожаловался Андрей. – Дал понять, чтоб выбирал.
– И что выбрал?
– Не во мне дело. Думаю, сколько можно ей жизнь портить… Что-то сказать хочешь? – подметил он. – Скажу одно: такие, как Валентина, один раз в жизни выпадают. Да и то не каждому, – Чекин сдержал вздох. Сам он время, проведенное с женой, зачитывал себе один к трем. – И если и впрямь так, что под горло подкатило, – женись. Ни одна карьера не стоит настоящей женщины. А твоя нынешняя семейная жизнь все равно что есть, что нет.
– Да ты!.. – Андрей поперхнулся. – Это ж сына бросить? Чтоб Котька без отца рос?! – Тебе жить, – Чекин, потеряв к разговору интерес, провернул каретку. Разговаривая, Андрей механически перебирал сложенные на углу тоненькие папочки с выведенными на обложках номерами и фамилиями, – свежие уголовные дела. Одна из них привлекла его внимание.
– Дело по обвинению гражданки Садовой, – произнес он озадаченно. – Вот это номер так номер.
– Знаком?
– Более чем. Никогда б не подумал бы: эдакая гордячка и – чтоб такое.
Отбросил уголовное дело в общую пачку, озадаченно глянул на часы:
– Что-то от Мороза нет информации.
9.
Прошло полчаса, час. Давно покинули здание ОБХСС расшалившиеся студенты, а из тесной фотолаборатории по-прежнему не доносилось ни звука. Будто там и вовсе никого не было. Только еще через полчаса раздался скрип внутреннего засова, и все трое, усталые, распаренные, выбрались наружу. Особенно скверно выглядел полнотелый Тариэл: пот сквозь промокший носовой платок струйками стекал прямо под распахнутый ворот влажной рубахи, кустарники волос на хрипящей груди вздымались и опускались.
— Сергей Васильевич! Николай Петрович! – умоляюще прошептал он. – Но я прошу…
– Будешь хорошим мальчиком, все будет тип-топ, – безразлично пообещал Лисицкий, обмахивавшийся двумя мелко исписанными листами бумаги. Он открыл сейф и под безысходным взглядом южанина небрежно забросил их в металлическое нутро.
Мороз без труда сообразил, что это было, – подписка о согласии на негласное сотрудничество. Тариэл, в свою очередь, понял, что человек, не принимавший участия в сделке, обо всё догадался. И такой всеобъемлющий, неконтролируемый страх утвердился в лице его и в съежившейся обреченно фигуре, что даже Рябоконь счел необходимым успокоить:
– Не дергайся, здесь чужих нет. Сказано – как заперто. Но и ты гляди, курва. Попробуешь натянуть – двурушничества не прощу.
Не постращать для острастки Рябоконь не мог.
Униженно покивав, согбенный человек с гордым именем Тариэл, пятясь, вытеснился на улицу.
– Как там Тальвинскому звонить? – полюбопытствовал Лисицкий. Не дожидаясь ответа, набрал номер.
– Это знаменитый следопут Тальвинский? – уточнил он громогласно. – Твой «земеля» Лисицкий беспокоит. Попахали мы тут на тебя с Рябоконем, как два подержанных бобика… Да. Нашли и даже «развалили». Но – не знаю, обрадую ли? Нацменов этих «крышуют». Появился такой кооперативчик с развеселым названием – «Пан спортсмен». В основном из бывших боксеров. Вот по их поручению Тариэл и торговал. Они ему и товар передавали. А вот от кого они сами берут, это он не в курсе. Не тот уровень. Фамилию Котовцева вовсе не слышал. Единственная слабенькая зацепка – по обрывкам разговоров он понял, что с этим как-то завязана старший товаровед Горпромторга Марина Садовая. Слышал про такую?