– Может быть, тот глорхиец соврал? – Еремей верил в человеческую честность, но в его представлении дикие кочевники в список людей не попадали. Вот глорхийские лошади никогда не врут. Правда, они и говорить-то не умеют.
– Зачем ему меня обманывать? – искренне удивился Матвей. – Я же к нему по-хорошему…
Бывший профессор вспомнил некоторые детали недавнего допроса и зябко поёжился. Как же тогда выглядит плохой вариант?
– А вдруг он сам всё перепутал?
– Тише, – вместо ответа прошипел Барабаш и дёрнул Матвея за руку, заставляя присесть. – Слышишь?
Где-то вдалеке раздался низкий рокочущий звук.
– Шаманский бубен, – определил Баргузин. – Малый походный бубен третьего разряда, что делается из шкуры молодого рырха, а для ударов используется берцовая кость умершего от красной лихорадки мужчины в возрасте от двадцати двух до двадцати шести лет.
– Обалдеть! – старший десятник настолько восхитился эрудицией подчинённого, что повысил голос. – И ты это определил на расстоянии?
– Шаманизм, – коротко пояснил Еремей.
– И что?
– В университете я именно его и преподавал. А различать бубны по звуку – задание для студентов второго года обучения.
– Уважаю, – шёпот Барабаша выдавал немалое потрясение. Даже больше чем немалое – пошатнулась твёрдая уверенность в том, что учёные занимаются сущей ерундой, проедая казённые деньги и плодя себе подобных бездельников. – А зачем бубен здесь?
Баргузин вслушался.
– Бубум… бум… тыц-тыц-тыц-бум… – повторил он вслед за бубном неведомого шамана. – Скорее всего, тут собираются колдовать.
– Понятно объясняешь. Я-то думал, что глорхийцы рыбу ловят.
– В горах? – Еремей в очередной раз не понял юмора.
– Ага, непременно в горах. Толком расскажешь, что там творится?
– Так вот же… «бум-бум» сдвоенное слышишь? Похоже на заклинание Завесы невидимости. Или Полога невидимости, что, в общем-то, одно и то же.
– Магия?
– Ну… шаманы тоже кое-что могут. Я читал в древнем манускрипте о жертвоприношениях, способных увеличить силы мелкого колдуна в несколько раз. Но там про Сахийский хаканат.
– Плевать на хаканаты, – Матвей, кажется, уже принял решение. – На моей земле ни одна свинья не может колдовать безнаказанно. Особенно головожопая.
Глава 3
– Видишь его, командир? – шёпот бывшего профессора прозвучал на грани восприятия, но обострённому слуху старшего десятника он показался подобным грохоту идущих в атаку «Левиафанов».
– Не слепой, – бросил Матвей.
Действительно, пляшущую за мерцающей синим светом завесой фигурку не смог бы разглядеть только безглазый степной кошкокрот, но откуда ему тут взяться? Отсиживается в своей норе за сотни вёрст отсюда и не забивает себе голову проблемами каких-то там людишек. Шаман за завесой, кстати, немного похож на кошкокрота, только очень грязного.
– Ерёма, сможешь что-нибудь сделать? – в голосе Барабаша звучала странная надежда.
– Я же не колдун, – ответил Еремей.
– Жалко…
Профессору тоже было жалко – проклятое свечение начиналось за сотню шагов от бьющего в бубен глорхийца и не пропускало ничего и никого. Сунувшийся десятник отделался лёгким испугом и торчащими дыбом волосами, щёлкающей синими искрами кольчугой да мучительной икотой, не прекращающейся довольно длительное время. А попасть туда, в освещённый круг, очень нужно – если обвешанный амулетами шут успеет закончить обряд, то полог невидимости закроет деревню, и тогда… И тогда они останутся без оружия и жратвы за многие переходы от линии фронта. Плохо, это будет больше чем плохо.
– А если… – Еремей посмотрел на командира.
– Дурак? – Барабаш машинально схватился за карман, где лежал последний шарик с гремучим студнем. – Тебя хоть чему-то учили в твоём чокнутом Университете? На народные деньги, между прочим.
Баргузин не стал оправдываться и объяснять, что Университет содержится на личные средства Владыки. Также не решился спрашивать о том, какая связь должна быть между учёбой и гранатой. Наверное, какая-то есть. А вот мысль в голове после слов появилась настырная, хоть и бредовая.
Вот она вроде бы хвостик показала. Нет, вильнула, зараза, тем местом, откуда хвостик растёт, и убежала. Не совсем убежала – мелькает где-то на краю сознания, дразнится, чуть ли не язык показывает. У мыслей есть язык? Вроде бы нет, но всё равно показывает.
О чём это старший десятник говорил? Точно, об учёбе!
– Командир, – Еремей смущённо кашлянул и замолчал.
– Отставить чинопочитание!
– А?
– По имени обращайся.
Столь грубое попрание воинской дисциплины, да ещё со стороны человека, который сам же её и вдалбливал, подействовало на бывшего профессора ошеломляюще. Он захлопал блеснувшими в свете завесы глазами, но всё же пересилил себя:
– Матвей… хм… тут такое дело.
– Да?
– Когда я ещё сам учился… Ну ты понимаешь?
– Что не сразу профессором родился? Конечно, понимаю.
– Извини, это присказка. Привычка с лекций.
– Понятно.
– Так вот, Матвей, – Баргузин испугался собственной смелости, но, заметив поощрительный кивок старшего десятника, продолжил: – Когда я был студентом, то мне как-то попалась забавная рукопись. Она лежала в библиотеке на полке исторических курьёзов, но… Ну ты понимаешь?
Барабаш промолчал.
– Ну, я и прочитал, – вздохнул Еремей. – Там как раз про подобное.
– А говоришь, не учили!
– Не про то говорю. В том свитке значилось, что для снятия сферы непреодолимости, неважно каким способом поставленной, достаточно окропить видимое сияние мочой стального лягушонка. Представляешь хохму?
– Чего-чего?
– Забавно, правда? В старых источниках и не такое встречается.
– Погоди, – Матвей вдруг стал хмур и сосредоточен. – Не мельтеши.
– Да я разве…
Старший десятник ответил не сразу. Видно было, что его гнетёт что-то непонятное. Воспоминания или угрызения совести? Скорее первое, так как с совестью у старого вояки давно был заключён почётный мир, не предусматривающий взаимных упрёков. Наконец, после долгого раздумья, выдавил:
– Мама в детстве называла меня лягушонком.
– Гы!
– А в рожу?
– За что?
– Просто так и на будущее.
– Так я молчу.
– Вот и молчи! – Барабаш повысил голос, но тут же перешёл на шёпот: – А в когорте меня прозвали Железным Матом.
– Как звали?
– Не звали, а прозвали, дурень! – рассердился старший десятник. – Почувствуй разницу.
Но бывший профессор уже не обращал внимания на угрозы – что-то бормотал под нос, размахивал руками, доказывая самому себе прописные истины, и едва не подпрыгивал на месте. Впрочем, последнее пресекалось строгим командиром, дабы случайный звон кольчуги не смог выдать неприятелю их расположение.
– Я нашёл это, Матвей! Как говорили древние пелейцы – эврика!
– Так ты, сволочь, предлагаешь… – задохнувшийся от возмущения командир не нашёл подходящих слов, но красноречивым жестом показал, что именно имеется в виду.
– Что?
– Я тебе не кобель блохастый, чтобы лапу на каждый столбик задирать.
– Зачем её задирать? – не сразу сообразил Еремей. Потом до него кое-что дошло, и профессор удивлённо вскинул брови. – Ты собираешься пописать на глорхийского шамана?
– Сам же говорил…
– Я просто привёл пример исторического курьёза и вовсе не хотел… А ты в самом деле решил, что… хм… ладно, забыли.
Барабаш молча скрипнул зубами и кивнул – забыли так забыли. Но если милостью Триады повезёт выбраться к своим живыми, то уж не взыщи, Еремеюшка!
– Дело в том, – продолжил не подозревающий о грядущих неприятностях Баргузин, – что обычно такие завесы служат лишь для того, чтобы никто не смог помешать шаману провести ритуал. Знаешь, кочевники с подозрением относятся к любому колдовству…
– В морду дадут?
– Это вряд ли. А вот нарушить начертанные на земле линии или загасить пару светильников вполне способны. Из обычной зловредности. Бросит каменюку издалека и смоется неузнанным. А бедолагу колдуну, если на месте неуправляемым потоком силы не вывернет наизнанку, то всё равно крупные неприятности обеспечены. Вплоть до полного паралича на ближайшие полгода. Кому охота?
– Красиво рассказываешь, Ерёма, – оценил Барабаш. – Красиво, но бестолково и длинно. Покороче не можешь?
– Куда уж короче-то? Вот у нас в Университете был преподаватель теории стихосложения…
– Ерёма… – старший десятник протянул с укоряющей и угрожающей интонацией одновременно. – Как человек крайне добрый и вежливый, я бы посоветовал заткнуть пасть и говорить только по существу вопроса.
– Копать надо, – бывший профессор внял убеждениям и последующие слова подбирал с осторожностью. – Подкопаемся под сферу где-нибудь в огороде, там земля помягче, и проберёмся внутрь.
– Так просто? – удивился Матвей.
– Кочевники же! Кому придёт в голову слезть с коня и копошиться в грязи? Степняки, они ведь не суслики.
Барабаш коротко рассмеялся:
– А у нас сусликом назначаешься ты. Вперёд, Ерёма!
Сила переполняла Арчу. Будь у глорхийцев письменность, то можно было бы сказать – Сила с большой буквы.
– Тхэр’роэн тхаш-ш-ш… – слова древнего заклинания сплетались со звуками бубна, образуя видимый узор, растекающийся по сторонам светящимся маревом. – Гоэхэр-р-р шта!
Чувство невероятного могущества! Даже оно одно способно сдвигать с места горы, осушать моря, поворачивать реки вспять, насылать ураганы и тучи красной саранчи. А уж если подкрепить его соответствующей жертвой!
Впрочем, шаман трезво смотрел на мир сквозь накатившее состояние и не обращал внимания на внутренний голос, требующий немедленной проверки способностей. Чего уж там говорить, властелин мира из Выползка никудышный, и единственное, на что он сейчас способен, – так это поставить завесу спокойствия. Бездари и никчёмные людишки называют её пологом непроницаемости и сферой непреодолимости, но они глупы и не понимают, что лишь спокойствие составляет основу шаманского искусства. Искусство… слово чужое, пришедшее из ненавистной Родении, но как же хорошо передаёт смысл!
Ещё немного. Сейчас закончится ритуал, и свечение сможет держаться само, не отвлекая Арчу от главного.
Главное? Да, главное! Выползок бросил жадный взгляд на будущих жертв – хорошие воины, однако, были. Рослые, русоволосые, с голубыми глазами, перед пленением отправившие в рырхову задницу не менее чем по десятку глорхийских баатторов… Такая кровь угодна Небесной Кобылице. И неважно, что изранены и связаны, – как иначе удержать?
Арча не стал мелочиться. Мозгул-нойон приказал провести камлание на невидимость? Приказал. Глупый Пашу повелел забрать пленников из Имперской доли? Повелел. Но это рырхово отродье, этот винторогий кагул не уточнил количество! Сам виноват, отрыжка похотливого евнуха.
– Гуулх-х-х-ы тхаш-ш-ш… Ехха!
Последний удар, и ненужный более бубен летит на землю. В руке у шамана узкий костяной нож, почти шило в две пяди длиной. Всегда покрытый слоем грязи и жира чуть не в палец толщиной, сегодня он сияет в отблесках завесы и, кажется, постепенно приобретает собственное красное свечение.
– Покормлю, не беспокойся, – бормочет Арча и пинает в бок ближайшего роденийца. – Не начать ли с тебя?
Разбитые губы пленника тронуло подобие улыбки.
– Начни с поцелуя собственной задницы, жополюбец неумытый!
Злой гогот в четыре мощные глотки. Как жаль, что жертвам нельзя завязать или заткнуть рот – предсмертные крики ужаса радуют мохнатые уши Повелительницы Табунов, и не следует лишать её такого удовольствия. Ладно, проклятая тёмная кровь за всё заплатит.
– Твердята, ты что, он же не дотянется! – делано удивился самый молодой из роденийцев.
– Да? – названный Твердятой воин на мгновение задумался. – Тогда пусть удилище поцелует.
– Чьё?
– Ну не моё же? Ты видел его зубы?
– Нет, а что?
– Заразу ещё какую занесёт. Нет уж, лучше пусть кренделем сгибается.
Багровая пелена ненависти и гнева, залившая глаза шамана, едва не заставила того совершить непоправимое. И лишь несколько стуков сердца спустя, остановив руку с ножом, занесённую для удара, Арча понял… Понял и засмеялся:
– Лёгкой смерти добыть стараетесь? Ну-ну, старайтесь.
Нельзя больше обращать внимание на глумливые речи! Эти рырховы отродья не достойны того, чтобы им внимал величайший из великих шаманов степи. Но какие же они тяжёлые, эти роденийцы! Небось, каждый день ели мясо… и каймак… и женщин любили по тринадевять подходов за ночь. Тьфу!
Арча перетащил всех четверых на плоский камень, выбранный в качестве жертвенника. Не ахти какой, но за неимением вытоптанной ногами многих поколений шаманов площади Верховного Святилища подойдёт и такой. Главное, чтобы ни единой травинки! Небесная Кобылица не любит траву, предпочитая пожирать души убитых храбрыми глорхами воинов. Своих или чужих, ей без разницы. Но своих приносить в жертву запретили пикты, рырхово удилище им промеж ушей.
Интересно, будет ли угодна Повелительнице Табунов кровь обитателей туманной империи?
Выползок вздрогнул всем телом, отгоняя страшную и крамольную мысль. Нет, хватит и этих. Первый – на выполнение глупого приказа не менее глупого Пашу Мозгол-нойона, а ещё трое – для пополнения собственной силы. И тогда она появится!
Появится настоящая сила, а не её призрак, навеянный рокотом бубна и чеканными словами заклинания. И вздрогнет степь, ужаснувшись и восхитившись мощью нового властителя. А с пиктийцами всегда можно договориться. Почему бы нет? – как выражаются легкомысленные торговцы вином из далёкой Легойи.
«Почему бы нет?»
– Гахха! – слова древнего языка, забытого всеми, кроме немногочисленных шаманов, использовались не только для камлания. Великолепные и сочные ругательства, о смысле которых можно лишь догадываться, тоже имелись. И успешно применялись.
– Лается наш жополюбец, – усмехнулся молчавший доселе родениец с едва подсохшим рубцом от удара меча через всё лицо.
– Он не наш, – тот, кого назвали Твердятой, плюнул в бегающего вокруг жертвенного камня Арчу, но промахнулся. – Борис, ты неправ.
– В каком смысле?
– Пусть сам себя любит, мы-то здесь каким боком?
Выползок в очередной раз выругался, но не стал отвлекаться от важного дела – стоит только ошибиться в порядке расстановки и очерёдности зажжения светильников, и все труды пойдут насмарку. А жертва пусть глумится, недолго ей осталось скалить зубы.
– Рырхово отродье! – вырвалось у Арчи непроизвольно, когда, наклонившись над седьмым светильником, он почувствовал прикосновение к щеке чего-то очень холодного и, скорее всего, очень острого.
– А вот за козла ответишь! – произнёсший это, несомненно, был роденийцем.
Еремей неодобрительно следил за действиями старшего десятника. Неужели он не знает, что с шаманами и прочими колдунами не стоит разговаривать? Ведь задурят и обманут, глаза отведут, пакость какую устроят. Гниловатый народец, эти колдуны.
Матвей будто прочитал мысли бывшего профессора и ударил глорхийца мечом – голова шамана упала в траву, а следом за ней рухнуло и тело. Барабаш брезгливо переступил через растекающуюся лужу и вытер клинок о грязный халат убитого. Баргузин читал о таком в книгах – каждый герой обязательно должен вытереть меч об одежду поверженного врага. А потом пнуть труп. Странная традиция, не правда ли?
Но командир, скорее всего, книг не читал. Поэтому не стал пинать мёртвого глорхийца, а обернулся к подчинённому:
– Чего вытаращился? Ребят развяжи.
– Ага, – Еремей вытащил из-за голенища угрожающих размеров тесак и принялся резать стягивающие пленников ремни.
– Осторожнее, браток, – попросил один из несостоявшихся кандидатов в жертвы. – Отхватишь чего лишнее.
– А ты не трепыхайся, – пробормотал сквозь зубы Баргузин. Тупое трофейное железо с трудом одолевало толстую сыромятную кожу и всё норовило соскочить.
Твердята не стал дожидаться окончания опасной процедуры. Напрягся, рванул, и наполовину перепиленные путы лопнули с громким хлопком.