– Силён, – Матвей, осматривающий глорхийского шамана в надежде найти что-нибудь полезное, повернул голову. – Откуда такой?
Освободившийся боец с силой растёр затёкшие руки, встал с трудом, даже губу закусил, сдерживая стон, и доложил:
– Старшина пограничной стражи Твердимир Свистопляс. А это, – пограничник показал на поднимающихся на ноги товарищей, – вся моя застава.
Старший десятник уважительно кивнул. Отсюда до границы вёрст пятьсот, ежели не больше, и просто остаться в живых само по себе подвиг.
– Ещё наши тут есть?
– Есть, – Свистопляс ткнул пальцем куда-то в сторону села. – В сарае ещё шестеро мечников из Новогрудского полка, два бронеходца и раненый пластун.
– Он имя не назвал? – сразу оживился Барабаш.
– А ты… тоже?
– Кем я только в молодости не был, – усмехнулся Матвей и в свою очередь представился: – Старший десятник Матвей Барабаш.
– Профессор Баргузин, – Еремей тоже не пожелал остаться неизвестным.
– Борис.
– Глеб.
– Ксаверий.
– Энеец? – удивился Матвей.
Тот улыбнулся в ответ:
– Как сказал однажды Владыка – отныне нет в Отечестве нашем ни пелейца, ни яхвина…
– Добро. Все мы тут роденийцы, через три колоды да об пень с присвистом… Ладно, теперь о деле – мечи в руках удержать сможете?
– Обижаешь, командир, – перечёркнутое шрамом лицо Бориса дёрнулось, изображая злую усмешку. – Ты их нам только дай.
– Что, значит, дай? Пойди и возьми.
– И возьму! – пограничник покосился на кривую саблю шамана, которую Матвей за трофей не посчитал. – Я хоть голыми руками…
– А вот это лишнее.
– Да я их…
– Ты их, – согласился Барабаш. – И они их. Мы все их. Ну что, бойцы, пошли добывать оружие и славу? Знаю я тут одно местечко…
Часовой у огромного каменного амбара, превращённого глорхийцами в склад трофейного оружия, отсутствовал. Нет, сам он, конечно, был, но вот мысли сидящего на корточках и раскачивающегося из стороны в сторону степняка пребывали в прекрасном далёко, прихватив с собой за компанию разум и сознание. А кожаный бурдюк с утаенным от всех чёрным кумысом ещё наполовину полон. Или наполовину пуст?
Воин не ломал голову над подобными вопросами, он пил и пел. Пил, громко хлюпая и отрыгивая, а пел молча, где-то внутри себя. Песня получалась грустная и печальная, как судьба старшего брата, сожженного недавно, буквально только что, колдовством имперской охранной печати. Разве это смерть? Разве это достойная сына степей смерть? И какое может ожидать посмертие после гнусной мерзости проклятого огня? Ейю-бааттор заслужил большего, да будет милостива к нему Небесная Кобылица!
Кочевник так и умер в счастливом забытьи. Лишь чуточку громче замычал, когда чья-то рука закрыла рот и потянула подбородок вверх, заставляя запрокинуть голову, а по горлу прошёлся тупой зазубренный тесак. Толчок в спину, и часовой упал лицом вниз, прямо на опрокинувшийся бурдюк, мешая горячую кровь с шипящим и пузырящимся чёрным кумысом.
– Молодец, Ерёма, растёшь над собой! – похвалил старший десятник ощупывающего труп профессора. – Самочувствие-то как?
– Нормально, – Баргузин пожал плечами и прислушался к внутренним ощущениям.
Нет, действительно нормально, только ноги гудят да жрать хочется так, что желудок уже не воет, а скулит тонко и жалобно, выпрашивая забросить в него хоть что-нибудь. Хоть суслика сырого прямо в шкуре – лишь бы было. А Матвей странный какой-то, недавно ещё ругал ругательски, а сейчас о самочувствии спрашивает. Стареет, наверное, потому становится добрым.
Слева послышалось уханье горной совы и сразу же – тявканье серебристой лисицы. Тихий голос из темноты сообщил:
– Мы закончили, командир.
– Потери?
– Наши?
– Зачем мне знать о чужих?
– Все целы.
– Пленных освободили? Как они там?
– Хреново, – Борис, это был он, подошел ближе. – Нас четверых и выбрали в жертву, потому что на ногах стоять могли…
– Плохо.
– Оголодали ребята сильно.
– Утром разберёмся.
– Угу.
– Не угукай, не филин, лучше зови всех сюда. А ты, Ерёма, скажи мне как учёный человек, вас в Университете замки вскрывать учили?
Баргузин задумчиво почесал кончик носа:
– Странные у тебя представления о наших учебных заведениях, командир.
– Бестолочи вы все там безрукие.
– Какие есть. А не проще ли сунуть под дверь оставшийся горшок с гремучим студнем?
– Дурак, да?
– Чего такого-то?
– А потом что, подумал? – Матвей показал вдаль, где на окраине села виднелись выделяющиеся на фоне светлеющего неба шатры глорхийцев. – Устроим праздник с песнями и плясками, а чем гостей угощать будем? Нет, Еремей, пластун из тебя не получится.
– Не больно и хотелось, – оскорблённый в лучших чувствах профессор отвернулся от старшего десятника и принялся рассматривать громадный замок на амбарной двери. Покойная бабушка почти таким же запирала кладовку, напрасно надеясь, что дед не доберётся до запасов хранимой к праздникам ракии. Хотя чего там добираться? Дедушка пользовался шилом и кривым гвоздём. А если попробовать поковыряться остриём ножа?
– А говорил, будто не учили! – Барабаш хлопнул Еремея по плечу и ногой отшвырнул упавшее на землю творение деревенских кузнецов. – Всегда догадывался, что знание – сила!
Склад не поражал воображение разнообразием содержимого, но дал бы сто очков вперёд оружейному хранилищу любой пограничной заставы. Так, во всяком случае, утверждал старшина Твердимир Свистопляс, а ему врать присяга не позволяет. Он же первым и заметил скромно стоявшую в тёмном углу треногу, небрежно прикрытую рваной мешковиной.
– Командир, да это же…
– Ага, – Матвей потянул на себя грязную тряпку. – Станковая шестиствольная огнеплюйка. «Дырокол Шлюкса-Кульбарта», сокращённо – ДШК.
– Потрясающе! – пограничник спрятал руки за спину, видимо сдерживая естественное для мужчины желание произвести неполную разборку-сборку оружия. – Поверить не могу, как же пикты нам его оставили?
– Это не нам, это вообще оставили, – уточнил Барабаш. – Самим пользоваться нельзя, ихняя магия с кристаллами не дружит – чего-то там не совмещается и может в любой момент взорваться.
– А глорхи?
– Да кто же аблизьянам чего серьёзное доверит? Вот ты думаешь, почему у них луков нет?
– А должны?
– Кочевник без лука – это не кочевник, а сущее недоразумение.
– Так почему же…
– Потому что мозгов у них тоже нет, в драконов стрелять начинают. Добыча вроде как.
– Инстинкты? – блеснул учёным словом Еремей.
– Они самые. Летающим ящерицам на стрелы чихать, но по имперским законам виновные в нападении на пиктийского аристократа подлежат уничтожению. Как сами, так и вся родня их – до седьмого колена.
– А воевать-то кто будет?
– Вот они так и подумали.
Но профессор уже не слушал дальнейший разговор Барабаша и Свистопляса, его внимание было занято совсем другим. Ручная огнеплюйка, такая знакомая и родная… С ореховым ложем и поцарапанной крышкой кристаллоприёмника… Одна из многих тысяч, выпущенных на заводах Родении… Но именно та, что верно служила в первом бою у безымянной рощи. Почему она светится в темноте?
Горячий комок в горле. И странно щиплет глаза. Рука тянется погладить зарубки на твёрдом дереве. Одна, две, три… пять… восемь… Можно не считать, их там двенадцать. Как она сюда попала?
– Матвей, – голос Баргузина прозвучал подобно царапанью железа по стеклу. – Матвей, это же моя…
Старший десятник проследил за взглядом профессора и вздрогнул.
– Что? – забеспокоился Еремей.
– Ничего, – Барабаш закусил губу. – Ничего.
– Врёшь.
– Вру. Тебе обязательно нужно знать правду?
– Нужно.
– Зачем?
– Потому что она – правда.
– Горькая.
– Пусть.
Матвей потянулся к светящейся огнеплюйке, но вдруг резко отдёрнул руку:
– Ты теперь воин.
– Я и раньше…
– Раньше не так. Я слышал о подобном, извини, но… так бывает.
– Говори.
– Оружие и ты стали одним целым. Вы нашли друг друга, понимаешь? Половинки души.
– Это как?
– Вот так. Руку подними!
Еремей выполнил неожиданную команду, а огнеплюйка сама собой взмыла в воздух и со шлепком впечаталась в раскрытую ладонь.
– Так бывает, Ерёма, – повторил старший десятник. – Редко, но бывает.
– И что оно обозначает?
– Вечный бой, – грустно усмехнулся Матвей. – Ты живой, пока воюешь. Извини, брат, но это – судьба.
Глава 4
Горные совы в отличие от равнинных пернатых собратьев и сестёр, ведут дневной образ жизни. Попробуй засни, если наглые и жадные вороны, извечные соперники и конкуренты, слетятся со всей округи на давно облюбованную добычу и всё сожрут. Сволочи они, эти вороны.
– Кыш, проклятые! – Матвей бросил камень в падальщика, нацелившегося клювом на блестящие от слёз глаза Мозгол-нойона. – Кыш, уроды лупоглазые! Вот сдохнет, тогда и прилетайте.
Степняка растянули между вбитыми в землю колышками – после увиденного в деревне было бы неоправданным милосердием даровать ему лёгкую смерть. Когда-то старшего десятника учили подобному, и если наказуемый умирал быстрее трёх дней… но то в молодости, в неопытной молодости. А вот этот жирный кочевник может рассчитывать на неделю. Уж столько-то Матвей Барабаш сможет удержать его на грани жизни и смерти.
– И охота тебе, командир, с дерьмом возиться?
– Отстань! – Старший десятник проводил взглядом уходящего профессора и крикнул в спину: – Оружие почистить не забудь!
– Не забуду, – буркнул Еремей и скривился от воспоминаний прошедшего утра. Неприятных воспоминаний.
Баргузин явственно представил утренний бой. Нет, не бой… бойня, скорее всего. Когда по спящим в походных шатрах глорхийцам бьет ДШК, а спасающихся степняков встречают меткие выстрелы ручных огнеплюек, то это трудно назвать боем. Резня? Может быть, и резня. Может, если бы дело дошло до белого оружия. Нет, вопящих кочевников, выскакивающих из горящих шатров, уничтожили на расстоянии, брезгуя сходиться врукопашную. И лишь потом, когда всё закончилось, роденийцы ходили по полю, добивая стонущих раненых.
Странное единение с огнеплюйкой чувствовал сегодня Еремей. Он выбирал цель, а она делала всё, чтобы попавшая в прорезь прицела мишень не ушла. Огненные шары совершали немыслимые пируэты, попирали все законы магии и физики, но всё равно находили жертв. Лежащих, бегающих, поднявших руки… Благородная ярость не нуждается в пленных.
Единственный, кого взяли живьём, был застигнут врасплох пограничным старшиной Свистоплясом в самом начале случившейся заварухи. Выползающему из самого большого и яркого шатра нойону дали по башке, стянули ремнями по рукам и ногам да бросили в ближайшую канаву, дабы никто случайно не прикончил бедолагу. Под «никто» подразумевался старший десятник Барабаш, самозабвенно поливавший стоянку кочевников из всех шести стволов станковой огнеплюйки. А утром Пашу Мозгула отыскали… к большому разочарованию последнего, напрасно надеявшегося на шальной огнешар.
– А не желает ли блистательный кагул облегчить душу беседой о превратностях военных судеб? – с преувеличенной вежливостью обратился Матвей к пленнику. И, не услышав ответа, пнул того под рёбра. – Поговорим?
Степняк скрипнул зубами – назвать воина кагулом, то есть винторогой свиньёй, не брезгающей падалью, означало смертельно оскорбить. Такое смывается кровью обидчика, а ещё лучше – заставить его сожрать собственные кишки…
– Нам не о чем говорить.
– Ну как же? – удивился Барабаш. – Есть многое на свете, что может заинтересовать такого любознательного человека, как я.
– Убей.
– Ты куда-то торопишься? Ближайшие пять дней я совершенно свободен.
– У тебя не будет этих пяти дней. И двух не будет. Сегодня… – глорхиец прикусил язык, сообразив, что сказал лишнего.
– Да? Забавно-забавно… Вот с этого места давай-ка поподробнее.
Война войной, а обед по распорядку. Простейшую и самую важную заповедь в роденийской армии знали даже штабные писаря, пограничники же предпочитали не рассуждать о теории, а сразу перейти к практике. Весело булькало варево в котле над костром, на двадцать шагов распространяя запах крепкого бульона – он для раненых и оголодавших товарищей. По здравом размышлении жирного барашка из глорхийских запасов им готовить не рискнули, а вот в меру постный, но упитанный любимый скакун Мозгол-нойона как раз подошёл.
Ксаверию, как самому молодому, выпала почётная обязанность следить сразу за всем. Одной рукой снимал пену с бульона, другой переворачивал над угольями прутики с шипящими кусками конины… и не успевал нигде. Говорят, будто за Тибскими горами в стране Хунд живут шестирукие бабы с тремя глазами… Сюда бы такую, а то ещё нужно нарезать найденную в ближайшем огороде зелень, попробовать варево на соль, разложить чёрствые лепёшки. И чтоб всё одновременно. А если нет шестируких, тогда обычную. И лучше – четыре штуки.
– О чём замечтался? – подошедший Глеб бросил у костра охапку дров. – Как думаешь, дождя сегодня не будет?
– С чего бы это?
– Да степняк слишком тонким голосом орёт, видать, к непогоде.
– Ну не скажи, – не согласился Ксаверий. – Дожди в предгорьях случаются гораздо реже, чем глорхийцы, так что здесь твои приметы не действуют.
– Может быть, – не стал спорить Глеб и потянулся к прутику с мясом. – Пробу не пора снимать?
Не дожидаясь ответа, впился зубами, вдумчиво прожевал.
– Ну?
– Пойдёт с голодухи. Горячее сырым не бывает. Звать всех?
– Да командир сам сюда бежит, – засмеялся пограничник. – Хороший десятник жратву за версту учует.
Но Барабаш ещё издали замахал руками:
– Туши костёр!
– Что случилось? – сидевший около раненых Свистопляс повернул голову. – Или у тебя в брюхе не свистит?
– Сейчас пиктийские дракониры прилетят и всех накормят, – уже спокойным голосом произнёс Матвей. – Глорхиец тут поведал кое о чём.
– Плохо, – пограничный старшина рывком поднялся на ноги. – Когда?
– Не позднее полудня.
– Вполне успеем.
– И порядок навести успеем? – старший десятник показал на всё ещё тлеющие остатки шатров. – Хоть бы времянки какие поставить, чтобы с воздуха сразу не разглядели. А уж ежели сядут…
Удивительно, но мысль отступить и укрыться в соляной шахте не посетила никого. Вместо неё пришла злость. Испепеляющая злость пополам с ненавистью.
– Сколько их будет?
– Этот урод сам не знает, – Барабаш аж сплюнул с досады. – Ему приказали ждать здесь и по прибытии пиктийцев обеспечить драконов едой. А колдунов энергией.
– В каком смысле? – недоуменно спросил Ксаверий.
– В самом прямом – тебя собрались скушать.
– А харя не треснет? – теперь вместо недоумения в голосе пограничника звучала злость.
– У меня? – удивился Матвей.
– Ты-то здесь при чём?
– А-а-а, тогда понятно. Давай, – и Барабаш хлопнул старшину по плечу, – поднимай бойцов и за работу. И это… раненых в дом занесите.
Твердимир сжал кулаки – после того, что сделали степняки с населением Большого Лабаза, находиться внутри приземистых, крытых сланцем домиков тяжело даже видавшему виды пограничнику. Старшина не считал себя неженкой, и эта война стала третьей в его жизни, но тут… Нельзя так…. будто и не люди вовсе.
Поесть всё же успели, благо Еремей Баргузин высказал предложение, сильно сэкономившее время и силы.
– Зачем мы будем ставить шатры? – спросил он у руководящего расчисткой Барабаша.
– Маскировка, – пояснил старший десятник. – Что тут непонятного?
– Вроде всё понятно, но ведь шаман для чего-то хотел поставить завесу невидимости.
– Так не успел.
– Это мы с тобой знаем, что не успел, а они? – бывший профессор указал пальцем в небо. – Прилетят, ничего не увидят и решат, что всё в полном порядке. Короче – темна вода во облацех…
– Попроще не можешь? – скривился, как от незрелого яблока, Барабаш.
– Могу. На месте пиктийского командира я так бы и подумал. Тем более внизу всего лишь кочевники.
– Ну и что?
– Ты когда приходишь в хлебную лавку, то запоминаешь, в каком углу который таракан сидит?
– Логично, – Матвей блеснул услышанным невзначай учёным словом.