– К нам в Сибирь на службу? – поинтересовался, чтоб как-то поддержать разговор, Зубарев.
– Какая, к черту, может быть служба в такой мороз, – полушутливо отвечал поручик, – на короткий срок к вам и обратно без задержки.
– В сам Тобольск или еще дальше? – поинтересовался Зубарев, видя, что офицер не прочь поговорить на отвлеченные темы.
– Еще не знаю. Как дело повернется. – Кураев чуть помолчал и неожиданно перешел на шепот, приблизив лицо к собеседнику: – Коль застану в Тобольске генерал-майора Киндермана, передам ему важную депешу, – он выразительно похлопал левой рукой по залоснившемуся боку кожаной сумки, лежавшей на сиденье подле него, – то и дня не задержусь в у вас. Но я склонен предполагать худшее, что придется разыскивать мне его где-нибудь по крепостям на южных рубежах.
– И вовсе нет, – высказал вдруг свою осведомленность Зубарев, – никуда ваш генерал из Тобольска не выезжал. Как летом приехал до нас, то так и сидит безвылазно. Тем более в такие морозы он свой длинный нос дальше кабинета губернатора и показывает.
– Вот как? – с интересом посмотрел на купеческого сына поручик. – Если честно, то мне в Петербурге намекали, что этот мальчик не имеет склонности к походной жизни. Значит, знающие люди оказались правы.
– Почему вдруг мальчика? – удивленно переспросил Зубарев. – Я его своими глазами имел честь видеть – мужик.
– А вот вы о чем! – звонко, с переливами, рассмеялся Кураев. – Дело в том, что «киндер» в переводе с немецкого означает не что иное, как «мальчик». Языки надо учить, милейший попутчик, авось пригодятся.
Зубарев ничего не ответил и лишь обиженно надулся, повернул лицо к замерзшему оконцу кареты и попробовал отогреть его ладонью. Но даже когда удалось чуть оттаять заиндевелое стекло, то увидеть что-то в ночной темноте было невозможно. Лишь изредка мелькали белесые стволы березок вдоль дороги да мягко еловые лапы проводили своими колючками по дверце кареты. Он прикрыл глаза, сон было набежал, потянул в темную неясную бездну, но ярко вспыхнули недавние события, произошедшие с ним на Ирбитской ярмарке, и он вновь ясно вспомнил, что произошло с ним там.
Сговорившись с двоюродным братом Михаилом Корнильевым, он под видом откупщика отправился в Ирбит на ярмарку. Корнильев был одним из главных воротил по торговым делам в Тобольске, а если разобраться, то и по всей Сибири вряд ли кто мог сравниться с ним по величине оборота, но за последние два года он понес немалые убытки, отправляя товары на продажу в Ирбит. Там, вокруг ярмарочной распродажи, ловко раскинули сети несколько приказных, а возможно, и кто-то из таможенных людей был с ними заодно, притом с каждого купца им в карман перепадало не по одному рублику. Тех, кто ерепенился, отказывался платить, заворачивали со всем обозом несолоно похлебавши и на пушечный выстрел не подпускали к торговым рядам, выискивая благовидные предлоги. Предлог всегда можно было найти, и корниловские обозы пару раз возвращались в Тобольск со всем товаром, чем едва не ввели в полный разор оборотистого хозяина.
Сам Михаил Яковлевич, ссылаясь на дела в городе, на президентскую должность в магистрате, ехать в Ирбит не желал и сговорил на это дело Ивана, выправив ему предварительно подложную бумагу, что он имеет винный откуп, с чем тот и прибыл к самому открытию ярмарки.
Поначалу все складывалось ладно, справно. Он знакомился с купцами, съехавшимися сюда со всех концов России, заводил с ними накоротке разговор о лихоимстве таможенных надзирателей, о чем знали все и каждый. Купцы охотно поддакивали ему, рассказывали, сколько им самим пришлось натерпеться, зло поблескивали глазами, а подпив, грозились пожечь таможню, изувечить ненавистных приказных и всех, кто под руку подвернется.
– Слышь, я тебе случай расскажу про одного вятского мужика, что в прошлом году вышел, – дыша Ивану в лицо винным перегаром, с жаром рассказывал небольшого росточка купчик с оспинами по всему лицу, – какой у него конфуз случился. Называть его не стану, ни к чему, а только взялся он у мужиков по дальним уездам масло коровье скупить, чтоб потом на ярмарку сюда его привезти. Деньжат само собой подзанял у знакомых, у сродственников, да и поехал по деревням скупать то масло. Полгода он его копил, в леднике сохранял, солью посыпал от порчи, берег, словно дитя родное. Пришла пора ярмарке здешней, значит, быть. Сгрузил он масло свое на подводы, прибыл. Хотел было в ряд сразу встать, а ему толкуют, мол, кажи бумагу, что масло то не ворованное, а праведно тобой заработано, куплено. Ему, дураку, дать бы в лапу кому следует, а он уперся, орет, кулаками машет. Ну, забрали у него товар в амбары таможенные, а самого в караулку посадили на хлеб-воду. Просидел он там почти неделю: торговли само собой никакой, и правды ниоткуда не добиться. Через добрых людей передал сколь нужно надзирателям, подмазал, кого нужно, и на другие сутки его уже на волю отпустили. Но это бы все ладно, наука на будущее. А только когда амбар открыли, где маслице его на сохранении находилось, то вместо него одни огрызки нашли – крысы да мыши как есть сожрали его и дажесь ящики обглодали. Мужик тот в такое небывалое расстройство ума вошел, что, приехавши домой, в каретном сарае на вожжах удавился. Деньги, что он занимал у всего мира, ему бы и за десять лет не вернуть, потому и наложил на себя руки. Вот такое дело.
– А мне к кому первому пойти, чтоб товар дозволили на торг выставить? – сделав невинную рожу, спросил Иван купца.
– Как к кому? – удивился тот. – Неужто первый раз на ярмарке?
– Первый, – покорно качнул головой Иван.
– Перво-наперво тебе надо до здешнего воеводы пробиться. Так уж тут принято, – начал поучать он Ивана. – К самому ему тебе не попасть, значит, кому из воеводских людей подарочек преподнеси или деньгами дай. Потом уж они подскажут, куда дале идти. Самый лютый народ в таможне сидит, к ним без солидного магарыча и не подступайся, завернут.
– А жаловаться на самоуправство их не пробовали? – невинным голосом поинтересовался Иван и тут же пожалел о сказанном.
– Слышь, мил человек, а ты, как я погляжу, не из тех будешь, за кого себя выдаешь, – мигом осекся купчик и потянул к себе шапку, поднялся с лавки. – Знаю, куда клонишь, и в ответ тебе вот чегось скажу: иди-кось своей дорогой, а нас не замай. – И медленно переваливаясь, побрел к выходу.
С этого времени стал Зубарев замечать, что народ начал шептаться у него за спиной, издали пальцами указывать, как на тряпичное чучело посреди огорода. Вот тогда и подвернулся ему расторопный Яшка по прозванию Ерофеич за свой сизый нос и любовь к непомерной выпивке. Но еще с первых встреч с ним и посиделок в кабаке, само собой за Иванов счет, с удивлением отметил Яшкину особенность не хмелеть, сколько бы вина он в себя не влил. Иван показал ему подложную бумагу, по которой он значился винным откупщиком, спросил совета, как ему выставить товар на торги, с кем перетолковать, куда обратиться. Яшка без утайки сообщил, кто сколько из местных приказных и таможенников берет, вызвался быть посредником при передаче денег. У Ивана от неслыханной удачи загорелись глаза, и он уже представил себе, как хватает за руку и тащит в острог тех лихоимцев. Без утайки сообщил Яшка, что числится на должности помощника местного пристава и следит за порядком на ярмарке, ловит мелких воришек, выполняет различные поручения начальства.
– И много народу к тебе обращается? – поинтересовался Иван.
– А тебе что за печаль? – недружелюбно отозвался Яшка, изучающе оглядывая того. – Сколь надо, столько и обращаются.
– Потому интересуюсь, что хочу тебе солидный куш отвалить, коль поможешь мне в моем деле.
– Видать, дело серьезное, раз большие деньги предлагаешь, – все понял с полуслова Ерофеич.
– Серьезней некуда, – согласился Иван и изложил ему причину своего появления на ярмарке, пообещав, что коль Яшка поможет ему изобличить лихоимцев, то он из корниловских денег вырешит солидную сумму.
Тогда еще Ивана удивило, как быстро, ни минутки не подумав, согласился Яшка на сотрудничество. Только половину денег попросил выдать наперед. Делать было нечего, и Иван отсчитал ему, сколько тот запросил.
– Бумагу потом подпишем, – упредил он Зубарева, полезшего в походный баул за письменными принадлежностями. Тому оставалось только согласиться. Условились, что на другой день Яшка договорится с самим начальником таможни и отведет Ивана к нему.
Здание таможни находилось рядом с торговыми рядами, но было обнесено высоким, едва ли не в две сажени, тыном, а у ворот днем и ночью прохаживался солдат с ружьем, не пропускающий внутрь никого из посторонних.
После обеда Зубарев встретился с Яшкой, как они условились, у ворот таможни, и тот, хитро подмигнув ему, повел мимо караульного, буркнув тому что-то с видом человека, находящегося при исполнении важных государственных обязанностей. Поднялись по высокому крыльцу в неуклюжую, как все государственные строения, избу и тут же попали в жарко натопленную горницу, где за столом, покрытым зеленым сукном, сидел крупный неулыбчивый мужик с холодными серыми глазами.
– Ты и есть винный откупщик? – спросил он Ивана, не ответив на приветствие, не предлагая сесть.
– Я и есть, – согласился Иван и почувствовал что-то неладное, заметив, как Яшка делает из-за его спины непонятные знаки сероглазому.
– Прозвание твое как будет? – негромко спросил тот.
– Михаил Яковлев сын Корнильев, – неожиданно для себя заявил вдруг Иван и тут же пожалел о сказанном, но отступать было поздно. Он и Яшке не называл своего настоящего имени, решил, что и тут сойдет.
– Почему обычным порядком товар на проверку не предъявил? – все так же негромко спросил таможенник.
– Так вот он, – кивнул Иван в Яшкину сторону, – обещал посодействовать.
Яшка в это время вплотную приблизился к нему и горячо зашептал на ухо:
– Надо бы их благородию денежек отвалить, не скупись…
– С превеликим удовольствием, – торопливо закивал Иван и полез за пазуху, вытащил оттуда завернутые в тряпицу деньги, отодвинул плечом сопевшего сзади Яшку и начал отсчитывать серебряные рублики, выкладывать их на стол перед молчаливым таможенником. Отсчитав десять штук, он поднял на него глаза и тут лишь заметил чуть сбоку цветастую занавеску и видневшиеся из-под нее черные, хорошо начищенные чьи-то сапоги.
– Так, так, – проговорил сероглазый, не спеша прикасаться к лежащим перед ним деньгам, – давно мы за тобой, голубь сизокрылый, присматриваем; а ты и сам к нам явился. Не желаете ли засвидетельствовать, ваше превосходительство? – обратился он к кому-то невидимому. Занавеска качнулась, и в горницу прошел, судя по кафтану советника таможенной службы, сам начальник местной таможни Матвей Коротнев, о котором Ивану ранее приходилось многое слышать.
– Все ясно как божий день, – пожал он сухими плечами, – взять его и обыскать немедленно. Сейчас узнаем, что за птица к нам залетела.
Из соседней комнаты, стуча тяжелыми коваными сапогами, неторопливо вышли два солдата и схватили растерявшегося Ивана за руки, начали со знанием дела обшаривать и быстро нашли бумагу, выписанную ему от магистрата Михаилом Корнильевым.
– Кто таков будет Иван Васильев сын Зубарев? – спросил советник Коротнев, близко поднося бумагу к глазам.
– Я им и буду, – отрешенно ответил Иван, понимая, что ему никто теперь не поверит и он по собственной дурости попал в заранее приготовленную ловушку.
– А не ты ли назвался принародно Михаилом Корнильевым? А? Того почтенного купца все мы хорошо знаем лично. А коли ты его именем назвался, то не иначе как сгубил несчастного купца или обворовал. Отвечай, сучий сын! – и советник злобно сверкнул глазами.
– Говори, коль спрашивают, – проявил усердие Яшка Ерофеич и заехал Зубареву кулаком в ухо.
Далее вопросы и удары сыпались на одуревшего Ивана один за другим, и он сколько не оправдывался, не ссылался на родство с Корнильевым, но ничего изменить уже не мог. Таможенники получали особое наслаждение, видя его унижение и беспомощность. Более всех торжествовал Яшка, прыгая петухом вокруг и все рассказывая, как Иван хотел склонить его к написанию бумаги против местного начальства.
– Он мне с самого начала не понравился, – объяснял он Коротневу, – хотел в доверие ко мне войти, вызнать все, а уж что у него там на уме было…
Но тот лишь брезгливо отмахивался от Яшки, а потом велел составить рапорт о поимке человека, выдающего себя за купца, а самого Зубарева закрыть в караульном помещении, куда обычно помещали пойманных воришек.
Там его продержали два дня при нетопленой печи, и лишь раз в день пожилой солдат вносил краюху черствого хлеба и ковш сырой воды. На третий день Ивана вывели во двор, крепко связали веревками, кинули в сани, прикрыли рогожей, словно сноровистого бычка, и повезли, не сказав куда. В санях кроме рыжеусого возницы из казаков поместился и злорадно поглядывающий на Зубарева Ерофеич. Когда проехали через Тюмень, то Иван догадался, что везут его обратно в Тобольск, и на душе стало полегче, там свои, родственники, выручат. Жалко было коня и санки, что остались в Ирбите, жаль и денег, отобранных у него при обыске, но больше всего терзался Иван из-за излишней доверчивости своей к оказавшемуся предателем Яшке. Лишь теперь он понял, что тот служил подсадной уткой для подобных простаков, безошибочно вычисляя всех недовольных заведенными на Ирбитской таможне порядками, а в дальнейшем они действовали по строго установленному порядку.
Иван так глубоко задумался, что не сразу услышал обращенный к нему вопрос поручика:
– Я вот о чем думаю, – проговорил тот, – мы ваших обидчиков нагнать должны в скором времени. Кони у нас добрые, свежие, и если только те разбойники не догадаются свернуть куда-нибудь в лес, то непременно окажутся в наших руках.
– Точно, – согласился Иван, хотя не знал, как будет оправдываться перед поручиком, когда выяснится настоящая суть дела.
– Как вы могли заметить, у меня с собой всегда наготове заряженные пистолеты, как и у ординарцев моих. В лицо я тех воров не знаю, а потому буду ждать вашего знака, коль вы их опознаете. И вот вам для обороны, – протянул он Зубареву тяжелый, изукрашенный серебряными накладками пистолет.
– Премного благодарен, – отозвался тот, принимая оружие.
Глава 4
Яшка Ерофеич хорошо видел, как медленно сполз с саней на землю и ткнулся лицом в снег Иван Зубарев, но лишь злорадно хихикнул про себя, поплотнее запахнул тулуп, подумав: «Одним правдолюбом на свете меньше станет». А советнику Коротневу доложит, мол, сбежал арестант, пущай через сыскных ловят.
Через него, Яшку, проходили чуть ли не все деньги, несомые купцами и прочими торговыми людьми в качестве залога таможенным приставам, офицерам охраны, амбарным служителям, надзирателям. Яшка первым заметил подозрительного «откупщика», который что-то выспрашивал, вынюхивал. И по повадкам, и по обличью, по блеску в чистых и не затуманенных глазах признал в нем ту редкую породу правдолюбцев, что нет-нет да появлялись в торговых рядах. Они не собственной корысти ради, а из каких-то непонятных остальным людям побуждений, пытаясь уличить в корысти таможенников, а то брали выше, метя в самого городского воеводу, приписывая и ему в числе прочих получение мзды. Как будто кто-то жил на одно государево жалование, перебиваясь с хлеба на воду. Служба такая – не брать нельзя. Заложено то в русском человеке с младых ногтей, с материнским молоком – выказывать уважение чинам вышестоящим. А уж для торгового люда то и вовсе непреложный закон, нарушить который почиталось за грех великий. И пока жив русский человек, будет сочетаться в нем и христианское «не воруй, не убей», и «наряду с прочими – дай вышестоящему».