Первый раз Славка попробовал жердёлу, еще когда вишня вовсю зрела. Он шел с местными мальчишками на море через крутую, поросшую неухоженными деревьями и кустарником балку, где они копали червей для бычков. Червяки в той балке были с палец толщиной. Бычки на них налетают, как куры на кукурузу, только удочку закинь – вмиг клюнет.
– Смотри, почти созрела. – Генка остановился у обыкновенного дерева, высунувшего на узкую тропу небольшие, залитые солнцем листья. – Попробуем!
– А что это? – Славка не заметил в листве плодов.
– Не видишь? – Генка подпрыгнул, поймал ветку, потянул ее к земле.
Дерево неохотно поддалось ему.
– Не сломай! – Колька перехватил ветку за макушку.
И тут только Славка увидел зеленые плоды с несмелым бледно-желто-розовым загаром.
Генка дернул несколько жердёлин, дал Славке пару штук, громко куснул:
– Кислая, зараза!
А Славка вцепился зубами в бочок жердёлинки и почуял удивительную свежесть брызнувшего в рот кисло-горького, почти без единой сахаринки сока.
– Вещь!
Он сжевал дичку и кинул в балку косточку.
– Через неделю дойдет, – сказал Генка тоном знатока-жердёловода.
Семь дней на юге быстро летят, как мелкие волны моря, если бы не обещание дяди Васи взять с собой Славку: «Как жердёла созреет, пойдем в посадки».
Тетя Вера и бабушка сначала ругали его: «Такого мальца брать с собой!» – но он строго повторил:
– Пойдем! И точка. – И добавил: – Я в девять лет отцу во всем помогал.
Такой был дядя Вася упорный человек: сказал – значит, быть по-моему. Но ведь целых семь дней ждать!
Славка торопил время, а оно тянулось медленно. И бычки клевали неохотно – без азарта, и море поблекло, вяло шлепая по берегу бархатистыми лапками-волнами, и солнце обленилось – вставало по утрам желто-сонное и неохотно, будто надоело ему гулять по небу, поднималось над Таганрогским заливом и опускалось где-то далеко-далеко за кукурузным полем.
– Завтра пойдем за жердёлами, – сказал вечером дядя Вася. – Пораньше спать ложись.
Славка не пошел в летний кинотеатр, лег спать рано: еще блестели красными зайчиками окна, еще июльский жар не растаял в надвигающихся сумерках. Долго он не мог уснуть, ворочаясь в кровати на веранде, и вдруг бабушка легонько толкнула его в бок:
– Слава, пойдешь за жердёлами-то?
– Пойду!
Он удивленно посмотрел на бабушку и накрылся одеялом с головой: мол, не мешай мне спать.
– Так вставай! Дядя Вася ждет. Помидоры я нарезала, компот налила.
– Проспал! – пожурил его дядя Вася.
А пес Шарик дернул цепью: эх ты, соня!
Они поели молча, бабушка погладила Славкины черные волосы, спутанные волнами моря, дала ему небольшой вещмешок и, проводив их до калитки, сказала тихо:
– Ну, ступайте с Богом!
И они пошли по мягкой, овлажненной утренней росой пыли за деревню.
Тихие дома стояли справа и слева, робко шуршукали молодые деревца в палисадниках, боясь своим ранним шепотом разбудить цветы, солнце упиралось лучами в закрытые ставни, в кювет дороги, в кукурузную невысокую стену, выросшую сразу за последней загородкой. Даже коровы в сараях помыкивали тихо, чтобы не переполошить раньше времени хозяек.
Только птица яркокрылая вдруг рванулась в небо, ошалело крутанулась над кукурузным полем и, поняв, что путники не навредят ее детенышам, нырнула в кукурузную глубь.
– Удод всполошился. – Дядя Вася зашагал бойчее. – В ближние посадки пойдем, разведаем, есть ли жердёла. Сегодня наберем немного, а вечером я заклею камеру и поедем на велосипеде.
Славка развеселился (на велике поедем!) и не заметил, как дошли они до ближней посадки. Дядя Вася осмотрелся, перепрыгнул через кювет, пересек кочковатую сухую полосу земли, отделявшую просыпающийся лесок от дороги. Славка шел за ним.
А в посадках шла своя жизнь. Конечно, то был не подмосковный лес, где растут белоногие березки, елки-сосны хвоей пропитывают воздух, дух грибной и ароматы ягодные теребят все живое, где журчат на разные голоса ключевые ручьи, где травные поляны и опушки млеют в солнечном бреду, где зверье живет не злобное, не вредное, где сказки сочиняются сами по себе. Тут, в посадках, все пропитано паутинной сухостью, колючколапые деревья и кустарники лезут друг на друга: земли им мало приазовской, шныряют по траве и листве противные паучки-жучки, а шум стоит жесткий, шипящий, будто змеи висят на деревьях.
Дядя Вася радостно причмокнул:
– Обливная жердёла!
– Где? – не понял Славка.
Перед ним метрах в двадцати играло цыплячьими желтыми листьями дерево, будто солнце полдневное свалилось в посадки, рассыпалось от удара на крошки листочки да так и осталось жить на дереве.
Они подошли поближе, и Славка понял: не листья это, а жердёлы!
– Вот это да!
– Обливная! – Дядя Вася нагнул ветку и сорвал плод. – Можно рвать, созрела. И вкус приятный. Ай да дерево! Как я его раньше здесь не замечал?!
Жердёлу эту словно кто-то облил по весне волшебной водой, которая оставила на нем тысячи капелек. Они все выросли за лето, соком сладким налились, пожелтели. Рви – не хочу!
Возвратились они домой, вывалили жердёлы в большой таз, бабушка включила керогаз[3]: «Вкусное варенье будет». А Славка лег на кушетку под вишней – и побежали, побежали перед глазами тысячи жердёлок.
Спал Славка крепко и спокойно. Большой веер из вишневых ветвей отгонял от него июльскую жару, кот Персик (чисто-оранжевой масти ленивое создание) подмурлыкивал рядом. Шарик дремал в будке, даже куры угомонились в курятнике. Никто ему не мешал.
И вдруг почувствовал Славка в своем сне что-то очень необычное – не страшное, злое, колдунье, не сказочное, доброе, веселое, а какое-то вкусное-вкусное, непонятно откуда появившееся. Он заворочался на кушетке, слуга-ветер над ним усердно заработал вишневым опахалом, а мухи зажужжали: спи, отдыхай!
Но не мог спать Славка! Опутывала его, пропитывала насквозь странная вкусность! Разбудила она его, открыл он глаза, посмотрел на вишню, затем на бабушку, колдовавшую над большим грибом. Да не гриб то был, а керогаз с тазом. А над тазом парок клубился, и шапкой-невидимкой висела волшебная вкусность.
– Как раз ко времени, – улыбнулась бабушка. – Смотри, какая пенка!
Она показала ему деревянную ложку, но он в ней ничего не увидел, пришлось подняться, подойти к грибу-керогазу. И тут Славка, полусонный, обомлел: варенье!
Жердёловое варенье – лучшее в мире! Кто не видел его – янтарное, пахучее, тот никакого варенья не видел. Кто не ел жердёлового варенья с легкой кислиночкой, с такой же легкой горчиночкой, но сладкое, липучее, как мед, как мед же, полезное, тот ничего не ел. А кто не пробовал пенки жердёлового варенья… Нет, пенки, конечно, всем достаться не могут, потому что мало их. Пенки только для тех, кто протопал поутру километра четыре до посадок, нарвал там собственными руками ведро жердёл, принес их бабушке.
– Садись, – сказала бабушка. – Помидоры порезать?
– Нет, – молвил Славка, – пенку хочу.
– Оно и верно! Держи хлеб, и вот тебе блюдце.
Бабушка поставила перед ним блюдце с рыхлой, солнечно-желтой пенкой, из которой сочилась яркая, смолянистая, янтарная жидкость, и сложила на груди корявые руки: как-то оценит ее работу внук?
А Славка отломил от белого хлеба кусок мякоти, макнул его в рыхлость пенки, она охватила хлеб душистой ваткой, и он его в рот – ам!
– Ух! – вырвалось у Славки. – Ну и вкуснота! Никогда такой кисленькой сладости не ел!
– То-то! – улыбнулась бабушка.
И мир весь солнечный улыбнулся: ешь, Славка, на здоровье пенки жердёлового варенья и радуйся!
Рекс и Шарик
У тети Веры был веселый, из белого кирпича с голубыми ставнями дом, пятнистая лайка Шарик с хвостом бубликом и погреб под летней кухней. У тети Зины дом был строгий – из красного кирпича, с зелеными ставнями, грозная овчарка Рекс и ветвистое крепкое абрикосовое дерево за будкой.
Началась эта история с Шарика. Тот узнал Славку с первой же минуты, радостно заюлил, заурчал, как самая настоящая добрая лайка. Он гладил Шарика по спине, заглядывал в его верные глаза, пес вилял хвостом – верный друг!
Серый же Рекс встретил его спокойно: ну, подумаешь, гость приехал! Славка бросал ему несколько дней кости, хлеб, чтобы он наконец признал его, но отношения не складывались, хотя поддерживать их приходилось постоянно: за будкой Рекса стоял туалет, пройти туда можно было только по узкой тропке между зоной Рекса (вытоптанным на земле кругом) и курятником.
Ходил Славка по этой узенькой тропинке, поневоле со страхом посматривая на сильную овчарку, которая могла запросто порвать цепь и броситься на любого, кто ей не понравится. Обычно Рекс прятался от зноя в будке, но его зоркие глаза следили за каждым шагом гостя, а из мощной груди доносилось злое порыкивание. Никакие человеческие отношения с Рексом не налаживались.
То ли дело Шарик, верткий дружок! Как он радовался, когда Славка утром, напомидорившись (любил он помидоры с огорода, обильно политые пахучим маслом и густо посыпанные зеленым луком!), играл с ним перед уходом на море! Каким приятным дружеским лаем встречал вечерами Славку, просоленного Азовским морем, пропаренного солнцем! Вот собака так собака!
Однажды, запивая помидорную вкусность абрикосовым компотом, Славка услышал крик:
– Айда на море! – звали его Колька с Генкой.
– Иду!
Он допил компот, на всех парусах бросился к калитке – и вдруг:
«Р-гав!»
Раздался пронзительный собачий лай, и злой упругий зубастый комок врезался в ногу. Славка от неожиданности и страха замер столбом.
«Р-гав!» – Пес схватился зубами за брюки.
А Славка сердца своего не чувствует – так испугало, ошеломило его предательское нападение Шарика. А тот рычит, гавкает, бесится, сожрал бы Славкину ногу вместе с брючиной.
– Пошел прочь, окаянный! На́ тебе, на́! – Тетушка Вера спасла Славку от разъяренной лайки. – В будку, сказала!
Она держала в руках ремень, собака спряталась в будке. А Славка как стоял, так и стоит. Ноги трясутся, сердце прыгает.
– Как же ты так, Слава?! – Тетя Вера обняла его, дрожащего. – Укусил? Нет? Покажи ногу. Нет. А брюки зашьем, не горюй. Сиди в будке! – крикнула она и обняла племянника за плечи, приласкала.
Он уткнулся ей в грудь, теплую, как у мамы, и дрожь стала быстро гаснуть, таять.
– Я же ему кость только что кинула, ты же видел!
– Какую кость?
– Обыкновенную. Сидеть! Сейчас отстегаю тебя за милую душу! Пойдем в хату. Компотику выпьешь – легче станет.
Холодный абрикосовый компот быстро снял дрожь, но горечь на душе осталась.
– Тю! Ты сдурел, Славка?! – удивились деревенские друзья, когда он, барахтаясь в барашках теплого моря, рассказал им о злом Шарике. – Да он за кость на мать родную бросится. Собака ведь!
Долго-долго отношения с Шариком не налаживались: они смотрели друг на друга с недоверием несколько дней. До случая с Рексом.
Пришел дядя Ваня, муж тети Зины, с работы после получки в хорошем настроении, веселый. Дал по такому случаю пять рублей дочери, три рубля Славке и зашутковал:
– Эх, Славка, какой ты едок! Борща миску съесть не можешь. Вот, помню, я в твои годы…
А в Славкины годы он уже работал то там, то сям. И, чтобы ему больше платили, есть нужно было о-го-ого сколько – так издавна оценивали на Руси работника.
– Помню, борща миску слопаешь, да еще миску помидоров с огурцами, а потом крынку молока. А в той крынке – таких кружки три.
– Ну и что? – дернуло Славку за язык. – И я могу тарелку борща съесть и три кружки молока выпить, подумаешь!
– Кишка тонка! – не поверил дядя Ваня.
– А вот и не тонка! Сказал съем, значит, съем! – Славку уж совсем разозлило это недоверие к своему желудку.
– Зина, налей-ка этому доброму молодцу тарелку борща. Посмотрим, на что он способен.
– Я еще и больше могу, подумаешь! – буркнул Славка, хотя страшок пробежал по его кишкам: тарелки у них были здоровенные, а кружки – чуть не с пол-литра.
– Наливай, Зина! – загорелся бывший батрачонок, но тут и Славка вошел в азарт: «Неужели я не съем эту тарелку борща?!»
Старт был дан. Сестра Люда и бабушка были вроде как зрители, тетя Зина судьей, хотя симпатии ее были на Славкиной стороне: борща она налила не до синей каемочки. Славка мысленно поблагодарил тетушку и стал спокойно хлебать борщ по-азовски. А что это за вкуснятина такая, знают только те, кто ел его. Но подвел Славку не борщ, а скорее всего – хлеб. Дядя Ваня каждый вечер приносил из пекарни три буханки горячего белого южного хлеба, и Славка позабыл, что такого хлеба можно съесть очень много.
Четыре кусмана хлеба и тарелку борща как ни в чем не бывало съел он, возгордился явным успехом в первом раунде, а дядя Ваня погрустнел, но не сдался:
– Молоко наливай!
Тетя Зина налила молоко в кружку не до синей линии (у них на всей посуде были синие линии по краю), Славка проглотил его уверенно и, жадно посматривая на хлеб, сказал:
– Наливайте еще!
Если бы он ел борщ без хлеба, может быть, и выиграл бы. Но куски-то они режут – во! Раз-два – и полбуханки. Ну и что, что теплый, тает во рту – кишки-то он все равно занимает. Вот этого и не учел Славка.
Глотнул он из третьей кружки пару раз и вдруг почувствовал, что весь его хлеб, борщ и молоко назад возвращаются.
– Ой! Не могу! – крикнул он и так страшно вылупил глаза, что все, кто был рядом (даже Белка, тети-Зинина кошка, и корова ее Буренка, подсматривающая за ними из сарая, только что подоенная), крикнули в один голос:
– В туалет, Слава! «Мяу! Мяу! Му-у! Молодец!»
И он кинулся в туалет. А там узкая тропка, и злой Рекс глаза таращит и рычит, как дикий зверь: «Не прропущу!»
Славка, шатаясь, на тропку узкую попасть не может и чует: всё, нет сил больше удержать в животе ни хлеб, ни борщ, ни молоко, ни тети-Верин компот! (Вот еще что помешало ему одержать чистую победу: он час назад две кружки компота выпил после моря.) Остановился Славка перед рычащим Рексом, повернулся, пошел назад, шатаясь, – крепко опьянел он от такой обжираловки.
– Слава, Слава! – кричат ему все.
А он ничего не слышит, ничего не видит, только кружка с недопитым молоком маячит перед глазами и Рекс фырчит за спиной. Встал. Куда деваться?
– Ой! – схватился он за рот.
Но тут тетя Зина очень даже вовремя крикнула:
– К Рексу! К Рексу! Не бойся!
А ему уже бояться нечего. Он развернулся, подбежал к здоровенной овчарке и прямо перед ее будкой вылил всю свою победу, не чистую правда.
И сразу стало хорошо. Приятно задрожали кишки, просветлело в голове, прояснилось в глазах. Он вздохнул и увидел прямо перед собой Рекса. Тот смотрел на него добрым взглядом умной овчарки.
Сначала Славка не понял, в чем дело, почему собака смотрит на него так по-доброму. Ему было не до этого: он хотел одержать победу – чистую.
– Налейте еще кружку! – подошел он, шатаясь, к столу.
– Да ты что, господь с тобой! – остановила его бабушка.
А Рекс, недолго думая, подчистил все за ним, и – вот что удивительно! – с тех пор перестал рычать на гостя – признал его. Славка спокойно ходил мимо него, подавал ему в старой миске еду, теребил за холку. Рекс мотал тяжелым хвостом и с благодарностью смотрел на мальчика.
Но вот что было странным в той истории: на следующий день и Шарик подобрел к нему.
Шелковица
Шелкови́ца – дерево тутовое, или просто тут. Но это не значит, что шелковицы растут там и тут. В Славкином Жилпоселке они не вырастут. Нежное это дерево, тепло любит, солнце, яркие краски. Зачем ему это все нужно? Очень просто!
Корни шелковицы впитывают теплые соки южной земли, чтобы сочной созрела ягода. Ее листья глотают лучи жаркого солнца, чтобы сладкой созрела ягода. Могучую крону пронизывают синие краски неба дневного, фиолетовые – вечернего, черные, с яркими метками – ночного, жгуче-бардовые – позднего заката, нежно-румяные – раннего восхода. Шуршит листва под южным ленивым ветром, фотографирует, запоминает краски земли, неба и далеких звезд, чтобы передать богатства мира плодам шелковицы.