– Сам он дурак.
– Он сказал приставу, что говорил с врачом, Эрвинен пообещал выдать бумагу, что ты сумасшедший. Возьмут тебя и запрут в сумасшедшем доме в Оулу. Я бы на твоем месте угомонился. И Сипонен тоже. А еще, говорят, ты спустил в колодец весы из магазина. Жена учителя приходила, жаловалась и сам Тервола звонил, говорит, что пришлось весы разобрать, потому что теперь они неточно показывают, что покупатели не доверяют его весам. Каждый день в магазине ссоры из-за этого.
– Есть у тебя счет? Давай сюда, заплачу за его чертов безмен.
Полицейский Портимо прошел по мосту к водяному желобу, спрыгнул на землю, набрав воды в прохудившийся сапог. По берегу дошел до плотины. Хуттонен шагал позади. Полицейский попытался вытащить бревно, но оно было крепко вбито в дно.
– Мельницу ты в порядок привел, молодец. Не помню даже, чтобы она такой была, разве когда только построили, – похвалил Портимо. – Я помню, когда здесь в Суукоски ее только поставили. Шел 1902 год. Мне было шесть лет. Много муки на ней смололи. Правда, во время войны она пострадала. Хорошо, что ты ее починил, теперь не надо доски и муку из Кеми и Лиедаккалы возить.
Хуттунен, воодушевившись, сказал, что хочет последний кусок этого желоба поменять, вообще красота будет!
– Приделать бы сюда еще пилу. Силы реки хватит. Парочку водяных колес или гонторезный станок побольше и пристроить отвод. Надо будет сделать насыпь, чтобы он был поближе к земле, а так, если сверху полетит, то и убить может. Сколько человек так жизни лишилось! – Полицейский недоверчиво смотрел на место для будущей пилы.
– Если насыпать сюда шестьдесят возов камней и гравия – будет опора для пилорамы. Наверху сделаю склад для бревна и бруса, с запасом.
– А… Теперь понял. Но все-таки нельзя же пилить и строгать одновременно.
– Конечно, колесо-то одно. Да много ли мне надо? Семьи у меня нет.
– Ну да, ясное дело.
Полицейский Портимо представил себе новую пилораму.
Он с симпатией взглянул на Хуттунена и серьезно промолвил:
– Раз у тебя всякие такие планы и мельницу ты починил, перестань заниматься этой ерундой. Я тебе как друг советую. Если тебя отправят в Оулу, мельница развалится, и, кто знает, кто на твое место придет.
Хуттунен кивнул.
Они спустились с плотины. Портимо взял велосипед, помахал на прощание рукой.
Самый приятный человек в деревне, хоть и полицейский, думал Хуттунен.
Потом он вспомнил о Розе. Вот они два настоящих понимающих друга. Завтра он увидит ее в ольшанике, если дождя не будет. По радио обещали солнечный день и высокое давление во всей Фенноскандии.
Хуттунен опять принялся за мельницу. Если работать всю ночь, к утру в Суукоски будет красная мельница. Говорят, в деревню когда-то приезжали девушки из Хельсинки с одноименным представлением. Они выступали в Кеми и Рованиеми. И юбки у них такие короткие, что видны были трусики и подвязки чулок.
Хорошо работалось в прохладе белых ночей. Рука устала, но спать не хотелось: Хуттунен думал о красивой красной мельнице и встрече с председательшей.
Всю ночь он упорно трудился. Когда воскресное солнце осветило северо-восточную стену мельницы, работа была сделана. Хуттунен отнес в сарай стремянку и оставшиеся два ведра краски. Искупался в реке, дважды обошел свое творение, восхищаясь его красотой. Веселенькая получилась мельница!
В прекрасном настроении он вошел в дом, перекусил колбасой и выпил кружку простокваши. Затем направился в сторону Леппасаари. Было раннее утро, и уставший мельник, укрывшись в прохладе навеса, заснул со счастливой улыбкой на губах.
Глава 9
Хуттунен проснулся от колыхания простыни-занавески. Робкий женский голосок прошептал: – Гуннар… Я пришла. Сонный, он высунул голову, пригласил засмущавшуюся председательшу войти в белое пахучее гнездышко.
Она раскраснелась, залепетала, что не должна была сюда приходить, что нельзя им так встречаться, что жена Сипонена все еще лежит и вставать не собирается… А сколько времени? Похоже, будет хорошая погода…
Они сидели на травяной кровати, смотрели друг другу в глаза и держались за руки. Хуттунену захотелось ее обнять, но председательша отшатнулась.
– Я не для этого пришла.
Мельник довольствовался поглаживанием ее колена. Роза Яблонен тем временем думала, что сейчас она наедине с сумасшедшим, на пустынном острове в лесной чаще. Как она вообще пошла на такой риск? Мало ли что взбредет ему в голову, и некому спасти. Задушит, изнасилует… А куда спрячет труп? Наверное, привяжет к ногам камни и бросит в реку. И только волосы будут колыхаться на поверхности. Хорошо, что у нее не перманент. А может, он ее разрежет на куски и закопает? Роза представила раны на шее, талии и бедрах. Она вздрогнула от испуга, но руку не убрала.
Хуттунен неподвижно смотрел ей в глаза.
– А я мельницу покрасил. В красный. Вчера Портимо приходил, хвалил.
Председательша снова вздрогнула: что за дело полицейскому?
Хуттунен рассказал про историю с Гнусиненом и про счет.
– Пристав заставил заплатить за гнилое зерно как за первосортное. Хорошо, мешков было всего пять.
Председательша стала настаивать, чтобы Хуттунен показался доктору Эрвинену. Неужели он сам не понимает, что болен?
– Дорогой Гуннар, на карту поставлено твое душевное спокойствие. Умоляю тебя, поговори с Эрвиненом.
– Эрвинен всего лишь деревенский врач, что он понимает в душевных болезнях, сам дурак, – сопротивлялся Хуттунен.
– Попроси, пусть лекарство тебе выпишет, если не получается у тебя, как у людей. Есть же успокоительные, он тебе даст. Если у тебя нет денег, я одолжу.
– Стыдно нести врачу свои проблемы, – пробормотал Хуттунен и отдернул руку.
Роза посмотрела на него с нежностью, погладила по волосам, положила руку на высокий горячий лоб. Если сейчас между ними что-то будет, думала она, наверняка родится ребенок. Сейчас рискованно. А бывают ли вообще у женщин безопасные дни, совершенно безопасные? Такой большой мужчина, ему стоит только прикоснуться, и сразу получится ребенок. Сын. Даже подумать страшно. Вначале станет расти живот, и к осени она уже с трудом будет забираться на велосипед. Союз огородников не отпустит ее в декрет. Хорошо, что ее отец погиб в Зимнюю войну, он бы не перенес удара.
Председатель огородного кружка представила себе сына мельника: крупный младенец с жесткими волосами и длинным носом. Сразу метр ростом. Она будет бояться давать грудь безумному сыну сумасшедшего мельника. Малыш не будет лепетать, как обычные младенцы, а сразу начнет выть, как его отец. И попискивать. Обычная детская одежка ему будет мала, придется шить штаны из мешковины. В пять лет у него вырастет борода, а в школе во время утренней молитвы он завоет. На уроке природоведения станет изображать различных животных, и учителю Коровинену придется выгонять его из класса. А ей будет уже неудобно ходить на кофе к жене учителя. Днем мальчик будет носиться по округе и срывать объявления со столбов. А что еще они с отцом придумают вечерами… подумать страшно!
– Нет. Мне пора. Не надо было вообще приходить. Вдруг кто-то видел?
Хуттунен положил ей руку на плечо. Она осталась.
Есть в нем что-то умиротворяющее, надежное, сложно взять и уйти. Роза Яблонен не хотела уходить. Ей хотелось остаться на целый день и даже ночь здесь, за белой простыней. Обычно сумасшедшие ее пугали, а этот почему-то нет. Гуннар обладал какой-то притягательной силой, которую умом не понять.
– Я не переживу, если тебя схватят и отправят в Оулу.
– Не до такой же степени я безумен…
Председатель огородного кружка промолчала. Она считала его именно таким… И в деревне постоянно говорили о сумасшедшем Гуннаре. Как бы ей хотелось остаться с ним наедине и чтобы никто посторонний их никогда не видел! Она считала его безумие нормальным, даже веселым, она бы его никогда не упрекнула за это. Да и кто своей голове хозяин? Но деревенские этого не понимали.
Роза стала представлять себе, как они женятся. Гуннар ведет ее в церковь, их венчают в старой губернской церквушке. Новая церковь для этого слишком велика и уныла. В день Святого Михаила. К Иванову дню не успеют сшить платье. Для Гуннара закажут черный костюм, чтобы потом можно было ходить на внезапные похороны. Решено, свадьба на Михайлов день. А весной как раз родится ребенок. Весенние дети – подарок судьбы: летом они пьют не только молоко, но и овощные соки. Теперь Роза представляла себе милую румяную девочку.
И заживут они втроем на красной мельнице. Дочка будет мирно засыпать под журчание ручья. И не будет капризничать, Гуннар смастерит для нее колыбельку, покрасит голубой эмалью. В новое жилье она принесет из дома Сипоненов занавески и сервант из карельской березы. В избушке будет висеть кашпо с цветами, четыре плетеных стула. Ну, хотя бы два. Радио – на окно, чтобы было видно с улицы. В спальню обязательно двуспальную кровать и ночные столики по обе стороны. Зеркало. Она каждую неделю будет мыть полы и выбивать ковры. Выбивалку можно купить в магазине Терволы. И в магазин будут они ходить всей семьей, Гуннар будет везти детскую коляску. А захочет – останется выпить пива и посудачить с мужиками про зерно. Она может прогуляться назад с женой учителя.
Нет, это невозможно. Если она сейчас же не уйдет, то точно будет ребенок, сумасшедший ребенок от сумасшедшего отца.
Но почему-то председатель огородного кружка никак не могла уйти. Она пролежала с мельником в душистой тени все воскресенье до вечера. Они были счастливы, болтали, держались за руки, Хуттунен гладил ее икры.
Когда опустилась вечерняя прохлада, Хуттунен проводил Розу Яблонен до дороги, где она села на велосипед и поехала к Сипоненам. Мельник повернулся и зашагал в противоположном направлении, к мельнице.
Во те здрасте! Я люблю председательшу, подумал он.
Заходящее солнце так красиво окрасило мельницу, что Хуттунену захотелось завыть – от любви и счастья. Потом он вспомнил, что обещал Розе поговорить с доктором Эрвиненом.
Мельник накачал заднюю шину и сел на велосипед. Было почти одиннадцать, но спать не хотелось.
Глава 10
Эрвинен жил в старом деревянном доме напротив кладбища, в конце длинной березовой аллеи. Тут была и приемная для больных, и собственное хозяйство старого холостяка.
Хуттунен постучал, и доктор, поджарый мужчина лет пятидесяти, сам открыл ему дверь. Было уже поздно, Эрвинен вышел в пиджаке и тапочках.
– Здравствуйте, доктор. Я пришел к вам на прием, – поздоровался Хуттунен.
Эрвинен пригласил пациента в дом. Мельник рассматривал комнату: на каждой стене висели картины на охотничью тематику. Над камином – набитые головы животных, на стенах и на полу – чучела диких зверей. Пахло трубочным табаком. Это было суровое мужское жилище – огромная комната одновременно служила гостиной, библиотекой и столовой. Несмотря на то что в столовой давно не убирали, Хуттунену она показалась уютной.
Мельник погладил лежавшую перед креслом-качалкой шкуру лося и спросил, сам ли доктор убил животных, чьи останки так богато украшали комнату.
– Большую часть я лично подстрелил, остальные мне достались в наследство от покойного отца. Вот, например, эта рысь и куница на камине. Таких сейчас не найти, перевелись. Я тут на севере обычно на птиц охочусь, ну и на лис, нескольких лосей мы тут с секретарем палаты завалили…
Эрвинен принялся воодушевленно рассказывать, как он и командир батальона в Восточной Карелии еще во время войны завалили примерно тридцати трех лосей. Эрвинен служил в батальоне врачом, что позволяло ему свободно передвигаться. Он и рыбачил, а сколько рыбы было!
– Однажды мы с майором Караккой наловили целых шестнадцать лососей!
Хуттунен ответил, что прошлой осенью у мельницы тоже наловил много форели и хариуса. Знает ли доктор, что наша река особо богата ими, если идти вверх по течению?
Эрвинен был доволен: не часто попадались достойные собеседники, с кем можно поговорить об охоте и о рыбалке. Мельник, сразу видно, в делах разбирался. Эрвинен пожаловался, мол, чертовски жалко, что в устье реки Кемийоки построили плотину Исохаара, и лосося стало мало. Как было бы здорово наловить рыбы в Кемийоки и зажарить на костре! Но правительству нужно электричество, между маленьким злом и большим добром выбрали последнее.
Эрвинен достал из буфета два бокала на длинных ножках и наполнил их прозрачной жидкостью. Хуттунен поднес бокал к губам и тут же догадался, что это чистый спирт. Напиток обжег горло, медленно опустился на дно желудка, оставив крепкий осадок. Хуттунен сразу же почувствовал прилив бодрости и уважения к доктору.
Тот рассказывал, каких гончих с собой следует брать, когда идешь на зайца.
Затем доктор продемонстрировал Хуттунену коллекцию ружей, которая занимала почти всю стену: тяжелое охотничье, выточенное из японской военной винтовки, изящный штуцер Sako, малокалиберная винтовка и два дробовика.
– У меня только одноствольный русский дробовик, – скромно признался Хуттунен. – Но осенью хочу достать прицельное ружье. Прошлой зимой ходил к приставу за разрешением, но он не дал. Сказал, что я и дробовик должен ему сдать. Чего это он вдруг? Я же больше по части рыбалки.
Эрвинен повесил ружья на стену, осушил бокал и спросил официальным тоном:
– Что беспокоит мельника?
– Ну, говорят, что я немного… не в себе… ну, вы знаете…
Эрвинен уселся в кресло-качалку, покрытое медвежьей шкурой, и изучающе посмотрел на Хуттунена.
Затем кивнул и ответил тоном старого товарища:
– Есть немного. Я не специалист в этой области, но вряд ли ошибусь, если скажу, что ты, Хуттунен, неврастеник.
Хуттунен чувствовал себя просто ужасно: ему было стыдно говорить о таких вещах. Сам-то он осознавал, что он особенный, он всегда это знал. Но какого черта всем остальным до этого дело? Неврастеник… Ну, неврастеник, и что?
– А есть от этого таблетки? Выпишите, доктор, лекарство, пусть жители деревни успокоятся.
Эрвинен задумался. Вот перед ним живой пример: мужик, который страдает врожденным нервным расстройством в мягкой, но ярко выраженной форме. Как тут поможешь? Никак. Ему бы жениться и забыть обо всем. Но кто за чокнутого пойдет? Женщины и так сторонятся больших мужиков.
– Как врач, я бы спросил… Это как-то связано с вашей привычкой выть по ночам, особенно зимой?
– Да, было пару раз прошлой зимой, – смущенно признался Хуттунен.
– А что заставляет вас таким образом выть? Некая навязчивая идея, которую можно прогнать только так?
Хуттунену хотелось уйти, но Эрвинен повторил вопрос, и пришлось ответить:
– Это… происходит автоматически… Вначале появляется желание вскрикнуть. Голову сдавливает, выходит такой громкий вой. Может, я мог бы сдержаться, но пока только так получается. И сразу отпускает. Взвоешь пару раз – и все проходит.
Эрвинен припомнил, что Хуттунен изображал лесных зверей и людей. С чем это связано? Что он этим хотел сказать?
– Иногда на душе так весело, хочется шутить, может, иногда заходит слишком далеко. Обычно я угрюмый, редко такое находит.
– А когда вы в печали, хочется выть, так? – быстро спросил Эрвинен.
– Да, когда грустно, это помогает.
– Вы часто говорите сами с собой?
– Когда выпью, да, о чем только не говорю… – признался мельник.
Эрвинен подошел к буфету, достал пузырек с таблетками и протянул Хуттунену. Таблетки надо принимать, когда становится совсем плохо, и главное – не превысить дозу. Достаточно одной таблетки в день.
– С войны остались. Сейчас их сняли с производства. Принимай только в крайних случаях, увидишь, как подействуют. Но только тогда, когда совсем край и хочется завыть.