Предрассудки
Еще в Москве Соколов познакомился с новейшим путеводителем по Казани. Поэтому, сойдя с поезда в этом древнем городе, он приказал извозчику – старому, почерневшему от солнца и ветров одноглазому татарину:
– Вези на Воскресенскую улицу, в гостиницу «Европейская»!
Татарин смахнул ладонью пыль с кожаной облезлой скамейки и прищурил единственное око:
– Зор эз ба? Большой дом на Воскресенской? Это нумера «Европейский».
Так Соколов узнал, что до Казани еще не дошли мудреные слова «гостиница», «отель». Здесь все называли «нумерами».
Гостиница оказалась отвратительной. Заплатив за люкс три рубля, Соколов получил две комнаты с аляповатой мебелью, спальню, где стояла широченная кровать под немыслимым балдахином, и душ.
Приняв душ и побрившись, Соколов немедля отправился к местному полицейскому начальству.
Полицмейстером оказался веселый красавец тамбур-мажорного роста Алексей Иванович Васильев.
Он влюбленно смотрел на Соколова, долго тряс его руку, приговаривая:
– Такая честь, такая радость! Не верится, самого Соколова вижу. Мне Джунковский о вас много говорил. Такая честь…
Сыщику сразу бросилась в глаза особенность: руки полицмейстера были грубыми, под ногтями въелась какая-то чернота, какая бывает у паровозных машинистов.
Когда Соколов объяснил цель своего приезда, лицо полицмейстера сделалось печально-задумчивым.
– Говорите, государь возмущен? – Пожал плечами. – Не понимаю! Какие-то сплошные, право, предрассудки. В наш просвещенный век – и нате вам, шум из-за чудотворной.
Как и ожидал Соколов, местные пинкертоны никаких серьезных следственных действий не предприняли. Даже за церковным сторожем не установили наблюдения.
Соколов долго слушал полицмейстера, важно рассуждавшего о «народной серости» и «диких предрассудках». Терпение его наконец иссякло. Гений сыска задумчиво покачал головой:
– Ты, Алексей Иванович, хоть имеешь чин седьмого класса – надворного советника, но напоминаешь мне наивного младенца. Кому нужны твои рассуждения? Государю, Елизавете Федоровне? Или тысячам православных, искренне верующих людей, к которым, кстати, я и себя причисляю? Я приехал с единственной целью: отыскать святыню. А ты толкуешь – «серые предрассудки».
Полицмейстер поерзал в кресле, глубоко вздохнул:
– Виноват, значения не придали! Думали: «Икон много, подумаешь, одна пропала!» А тут – до государя дошло, в газетах пишут. Тарарам какой-то! Впрочем, мы кое-что сделали. Вот, извольте взглянуть, Аполлинарий Николаевич, дело о похищении завели. – Полицмейстер влез в громадный сейф, достал папку. – Извольте видеть, кроме протокола допроса Фаддея Огрызкова…
– Кто такой?
– Сторож! Вот, кроме протокола этого изъяли и сохранили вещественное доказательство – замок, вскрытый отмычкой.
– Откуда такая уверенность – отмычка?
– А вот извольте взглянуть, в замке находится бородка. Это от воровской отмычки! А вот и фотографии места преступления – шесть штук.
Предсказания
Соколов внимательно оглядел «вещественные доказательства» и решительно заявил:
– Никакого взлома не было.
Полицмейстер Васильев ничего не возразил, лишь горестно вздохнул, заламывая длинные пальцы:
– Как это мы недоглядели? Нет, право, это ужасно. Соколов усмехнулся:
– А почему не споришь со мной? Обычно начинают возражать, приводить «доказательства» своей правоты.
Полицмейстер завел глаза к лепному потолку, на котором висела богатая золоченая люстра:
– С гением сыска может спорить только ограниченный человек… Я очень уважаю ваш талант, Аполлинарий Николаевич. Извольте видеть, у нас редко стоящие преступления совершаются, вот благодушие и появляется. Виноват, право!
Соколов рассмеялся:
– Нет, Алексей Иванович, ты точно – малое дитя в мундире! Мы сейчас поедем арестовывать и допрашивать сторожа Огрызкова. Возьми с собой писаря, двух полицейских для проведения обыска.
– Да, да! Фотографа тоже взять?
– Если только тебя сфотографировать на фоне церкви с замком в руках: фото повесишь на стене, дабы впредь не допускать подобных оплошностей. Сегодня фотограф не нужен. Нужны понятые.
– Этих найдем на месте. А ведь о стороже самые лестные отзывы: пьет лишь по большим праздникам, ни в чем дурном не замечен.
Соколов сказал:
– Этот вор по случаю. Кому-то очень понадобилась именно эта икона, сунули приличные деньги, соблазнили сторожа. И еще, Алексей Иванович, могу сделать два предсказания. Первое из области психологии: сторож пространно повторит свои показания почти слово в слово. Будет говорить больше, чем ему могло быть известно. В результате сам запутается в своих показаниях. И второе: сторож последние дни тратил большие деньги, приобретал пустяковые, ненужные вещи. Это станет серьезными уликами.
Полицмейстер мотнул головой, дескать, скоро убедимся: гений сыска Соколов всегда прав!
Эх, дорожка!..
Когда вышли на улицу, полицмейстер вдруг сказал:
– Аполлинарий Николаевич, подождите минуту! Сейчас заведу… – И он отправился в большой хозяйственный двор, принадлежавший полиции и примыкавший к ее зданию.
Через минуту-другую Соколов понял причину, по какой руки полицмейстера имели пролетарский вид. Сначала в глубине двора раздалось жуткое тарахтение, потом громовые звуки, напоминавшие кашель больного бронхитом. И вот из ворот выкатился изящный автомобиль, покрашенный в два цвета: смолянисто-черный и слоновой кости. За руль, натянув на лицо очки и шлем, держался сам… полицмейстер. Рядом с ним на одном сиденье, обхватив друг друга, сидели какой-то скромный чиновник с облезлым портфелем, оказавшийся писарем, и средних лет с выгоревшими бровями полицейский. Еще один полицейский, с торчащими как палка усищами, стоял на подножке, вцепившись в дверцу:
Верх, по случаю хорошей погоды, был опущен. Авто лихо подрулило к Соколову. Стоявший на подножке полицейский, видимо загодя наученный, соскочил на землю и с торжественной подобострастностью распахнул перед гением сыска заднюю дверцу.
– Милости просим! – захлопнул за Соколовым дверцу и хотел было вновь забраться на подножку.
Соколов воспротивился:
– Садись рядом со мной!
Полицмейстер поморщился:
– Народ мне избалуете, Аполлинарий Николаевич! И с подножки не свалится, они у меня привычные. Так говорю, шельмецы?
– Так точно, ваше благородие! – дружно загалдели полицейские.
…Через мгновение впавший в кураж полицмейстер, желая показать свое бесстрашие, гнал по пыльной казанской дороге, пугая кур и прохожих, которые едва успевали выскакивать из-под колес. Стаи собак с бешеным лаем бросались на невиданное железное чудовище. Автомобиль аэропланом взлетал на ухабах. Полицмейстер, рискуя откусить себе язык, поворачивал голову и кричал Соколову:
– Американский! Марки «Студебеккер». Три тысячи пятьсот рублей отдал. Шесть цилиндров – сила! Стартер самый совершенный – электрический. Шофера не держу, сам люблю водить. – Резко крутанул руль, погрозил вслед какой-то старухе кулаком: – Куда, старая ведьма, лезешь! – и вновь добавил газу.
Семнадцать верст по ухабистой дороге пролетели молниеносно – минут за двадцать.
Тормоза издали скрежещущий звук, какой, возможно, издают в аду грешники, грызущие раскаленные сковороды, и автомобиль остановился возле кирпичных арочных ворот.
Писарь вывалился на дорогу, его мутило. Извиняющимся тоном сказал:
– Словно в бурю по морю, уболтало.
– Это у тебя, Расщупкин, малокровие! – наставительно заметил полицмейстер.
Тут же собралась ватага мальчишек. Усатый полицейский был оставлен для охраны транспортного средства. Он погрозил мальчишкам пальцем:
– Коли кто дотронется до авто, в полицию заберу! Угроза была страшной – мальчишки на минуту притихли.
Прохаря и прочее богатство
Процессия вошла в ворота и у старинной невысокой церкви остановилась. Полицмейстер сказал:
– Извольте видеть, Аполлинарий Николаевич, замок, в котором осталась бородка от отмычки, висел вот тут. Сторож нашел его открытым. А, вот он, прохиндей, сам явился не запылился. Давай, Фаддей Огрызков, рассказывай господину полковнику, как дело было!
Соколов увидал крестьянского вида тщедушного мужичка, с жидкой, неопределенного цвета бородкой, выцветшими хитрющими глазками, в синей навыпуск шелковой рубахе. На коротких ногах блестели новой кожей сапоги. Мужичок содрал с головы круглую поярковую шляпу, завел глаза к небу, угодливо, словно по писаному, затараторил:
– Ваши благородия, извольте доложить всю истинную правду. – Мужичок помял в руках шляпу, набрал в легкие воздуху и быстро продолжил: – Вся история случая, когда жулики совершили взлом, началась на Крещение с обнаружения мною вскрытого замка. Утром, пробудившись, простите за извинение, по собственной нужде, я пошел взглянуть на порядок. Вдруг себе замечаю: замок валяется возле дверей, а двери оные в храм приоткрыты. У нас и до того были беспокойные слухи, что завелись жулики. Я, сейчас умереть, бросился, как положено, проверить: зачем замок сломан, а двери открыты? Как вошел в храм, так дух и замер: там повсюду в изобилии на полу валяются священные книги и иконы, со стен снятые. Вот чтобы сейчас мне умереть, так и валяются. Хорошо хоть, что стекла на киотах сохранились и все в целости. Думаю себе: что-то здесь нехорошо, кто-то, должно быть, набезобразил. И побежал я заявлять… А что чудотворную утащили эти жулики, чтобы пропасть им, это я уже позже прознал, когда следствие приехало и все иконы по местам развесили. А чудотворной на месте нет как нет. Все обшарили, чтоб сейчас мне умереть, а чудотворной не обнаружили. Это фулюганы безобразили, вот и припрятали. Надоть еще бы поискать, тогда, глядишь, и найдем.
Соколов сочувственно покачал головой:
– И впрямь несчастье! За такие, Фаддей, переживания тебе платят, поди, гроши?
Сторож обрадованно затрещал:
– Это вы, ваше благородие, человек умный и потому понимать можете. Служу денно и нощно. И убери, и протри, и подмети, да еще от жулья охраняй, и всего за три рубли в месяц. Одна эксплутация личности!
– А прохаря хорошие оторвал! Не жмут?
Сторож выставил ногу, покрутил ей и с некоторой гордостью произнес:
– Сапоги самый раз, со скрипом и сшиты по ноге!
Соколов прищурил глаз:
– Небось пятерку содрали?
Сторож замахал руками:
– «Пятерку»! За пятерку нынче и чихнуть не пожелают. Восемь рубликов не хотите?
– А еще чего приобрел? Ну, рубаху, это я сам вижу. А покрупней? Лошадку, скажем?
Сторож вдруг что-то смекнул, заметно побледнел, губы затряслись.
– Не-ет, лошадку не…
– Да и то, ты не пашешь, не жнешь – деньжата и без того водятся.
Вокруг стал собираться народ, шедший на богомолье. Соколов сказал:
– Что же ты нас на вольном ветре держишь? Приглашай в дом…
– Извольте, ваши благородия, милости прошу…
Около порога был набросан какой-то мусор. В сенях валялось пустое ведро, чугунки, мешок, чем-то набитый. В углу стояла широкая лавка. На высокой печи лежали какие-то тряпки и свешивалось лоскутное одеяло. Соколов подумал: «Господи, какая беспросветность! Такого и Сахалин не испугает, он уже себе сам создал каторжную жизнь».
Несмотря на теплую сухую погоду, окна были закрыты. Между окон лежала с зимы вата, на ней валялись дохлые мухи. В нос бил кислый, застоявшийся запах.
Полицмейстер строго сказал:
– Доставай икону, куда спрятал?
Сторож нахраписто возразил:
– Ищите, никакой иконы нет! Только что вот мои в красном углу. Если нужны вашим сиятельствам, можете, это, забирать. Ишь, «куда спрятал»!
Соколов приказал:
– Садись сюда, на скамейку! Гляди мне в глаза, отвечай и не ври: где взял деньги на новые сапоги?
Сторож быстро, как давно обдуманное, отвечал:
– Прислал брат, в деревне под Вологдой живет.
– Когда ты, Фаддей, готовил воровство, то плохо его продумал. Как жулики могли открыть замок, если бородка отломилась от отмычки и осталась в замке?
– Не могу знать! – Сторож потупил взгляд в пол. – Об том надо жулье спрашивать.
– А я знаю. Ты сначала открыл замок своим ключом, а уж потом засунул отмычку и отломил бородку.
Сторож упрямо помотал головой:
– Не могу знать! Не отламывал…
– Если воры влезли за чудотворной иконой, то зачем им понадобилось валить на пол книги и снимать со стен все иконы подряд?
– Не могу знать, сейчас умереть! Фулиганили, потому как жулики.
– Если бы ты служил в полиции, то хорошо бы знал, что неопытные похитители того, что сами охраняют, часто делают этот и подобные трюки. Например, измыслив кражу, злоумышленник хочет очевидней доказать, что сюда действительно забирались воры. С этой целью он с наивностью ребенка разбрасывает предметы и вообще производит беспорядок, какой не сделает ни один вор. Все это ты повторил в церкви. Признавайся, облегчи свою судьбу: где чудотворная икона Смоленской Божией Матери?
Сторож долго сопел, вздыхал и, наконец, выдавил:
– Не могу знать! Только на меня мораль пущаете…
Соколов рукой поднял за подбородок голову сторожа, сурово резанул его взглядом и строго сказал:
– Северное сияние любишь?
– Не могу знать…
Соколов изумился:
– Не знаешь?! Это большое упущение в твоей скудной жизни. Что делать, придется за казенный счет командировать тебя. Поедешь в Нерчинск любоваться красотою северного неба, а заодно кандалами бренчать и тачку катать.
В Багажном отделении
В это время полицейский, делавший обыск, протянул Соколову два рубля мелочью и почтовую квитанцию:
– Спрятаны были, ваше сиятельство, под бумажкой в поставце!
Соколов взглянул на квитанцию, широко улыбнулся:
– Надо же, Фаддей, ты получаешь трешник в месяц, а своему братцу Ивану Огрызкову в деревню Хлюстово Вологодской губернии отправляешь денежный перевод – сто рублей. Деньги не шуточные! И чтобы никто из знакомых не узнал о переводе, нарочно едешь в Казань. А нам говорил, что тебе брат помогает.
Полицмейстер радостно хлопнул в ладоши:
– Вот, любезный воришка, ты и попался!
Сторож прогундосил:
– Сейчас умереть, ничего не знаю!
Полицмейстер возмутился:
– Ну, Огрызков, ты глупец и нахал! Тебя приперли к стене, а ты свое долдонишь: «Не знаю, не знаю…»
– Я деньги на дороге нашел – сто пятьдесят рублей.
– Сказки будешь рассказывать, лежа на нарах! – в тон гению сыска сказал полицмейстер. Вопросительно посмотрел на Соколова: – Куда его?
– В Ниццу, под пальмы на Лазурное побережье!
Полицмейстер расхохотался:
– В кутузку подлеца!
– Разумеется!
– А тут мы устроим основательный обыск, я пришлю полицейских…
– Бесполезно! Коли гужуется вовсю, стало быть, икону отдал, деньги получил. Похоже, что и впрямь сто пятьдесят рублей отвалили этому святотатцу.
Полицейский достал из кармана веревку, проворчал на сторожа:
– Повернись спиной, спеленаю тебя нежно, как младенца!
Полицмейстер махнул рукой:
– Не надо! Засунь его в багажник, а шину оттуда переложи в салон, на заднее сиденье. – Просяще посмотрел на Соколова: – Аполлинарий Николаевич, вы позволите вас пересадить вперед?
(Замечу, что более комфортными считались места на заднем сиденье.)
Соколов отвечал:
– Конечно, Алексей Иванович!
Полицейские стали запихивать несчастного в багажник.
Соколов решил сделать последнюю попытку:
– Признавайся, Фаддей, кому отдал икону? Скажи правду, тогда хоть и выпорю, зато отпущу на все четыре стороны…
Сторож тупо помотал головой:
– Воля ваша, только не могу знать!
Соколов не сдержался:
– Ну и болван! Неужели ты думаешь, что я не найду икону? Нет, право, башка твоя пустая.
Сторож ничего не ответил, лишь перекрестился и безропотно залез в полукруглый ящик, подтянул колени к груди.