– Раньше, когда женщина полностью зависела от мужчины, это было естественно. Надо было прицепиться, прилепиться, чтобы выжить. А теперь?.. Она кандидат наук, обеспечена лучше любого мужика – потому что не пьет… А держится обеими руками за какое-нибудь ничтожество. Муж, не кто-нибудь! Семья!.. Ну не бред?
– Конечно, бред. Я буквально то же самое говорю девчонкам… Просто интересно, как мы с тобой одинаково думаем!
Тимченко ужинал с женой и дочерью. Он чистил себе яблоко, а жена говорила:
– Напрасно ты не ешь с кожурой. В ней все витамины.
Тимченко не ответил. Его раздражало присутствие дочери. Он старался не глядеть на нее, а когда она встала из-за стола, даже отвернулся, чтобы не видеть ее слегка округлившегося живота.
С опаской поглядев на мужа, Анна Максимовна сказала:
– Наташенька, ты бы вышла погулять. Подыши воздухом.
– Я лучше почитаю.
– Ну хоть окно открой.
Когда за Наташей закрылась дверь, Андрей Васильевич напустился на жену:
– Воркуете, как две подружки: ля-ля, ля-ля! Наталья кругом виновата, и нечего с ней либеральничать! Пускай чувствует.
Вздохнув, Анна Максимовна пододвинула к мужу морковный сок.
– Ты с ней не разговариваешь, и я не должна?.. А к твоему сведению, у девочки температура. В ее положении всякая инфекция…
– В ее положении! – буркнул Тимченко. – Бачили очи, шо купували.
Экипаж Андрея Васильевича Тимченко готовился к полету.
Сначала все побывали у врача. Каждому проверили пульс. Все в порядке, врач поставил штамп в полетном задании.
Потом разделились: бортинженер со своим чемоданчиком пошел на поле к самолету, а командир и второй – к диспетчерам «за погодой»…
…Тимченко поговорил с командиром отряда. Они были старые приятели.
– Андрей, – сказал командир. – Трошкин шел из Алжира, так у них там грозы, вторые сутки фронт стоит. Ты в курсе?
– Угу.
– Ну и как планируешь?
– Думаю, на одиннадцати тысячах пройду. Вес к этому времени у нас будет малый. Пройду.
…Бортинженер Игорь Скворцов был уже в кабине «Ту-154». Он осмотрел доски с приборами – панель штурмана и свое рабочее место по правому борту. Пощелкал тумблерами, проверяя количество топлива, а потом отправился осматривать салоны. Он прошел между рядами пустых кресел в самый хвост, убедился, что пожарные баллоны на месте, заглянул в туалет и неторопливо отправился назад. Тамара раскладывала пледы для пассажиров.
– С питанием задержки не будет? – спросил он деловито.
Тамара обернулась.
– Ждем… Игорь, как я рада, что мы вместе летим, – сказала она, понизив голос. – А ты?
– Что я, глупее тебя? Тоже рад, очень рад. – Он поцеловал ее в уголок рта, чтобы не смазать помаду. – Только, Томкин, я хочу тебя предупредить: наши отношения остаются на земле и дожидаются, пока мы вернемся. В воздухе у тебя и у меня есть только работа и ответственность… Не обижайся, это закон.
Тамара неуверенно улыбнулась.
– Какой ты, оказывается, законник… А может, ты просто Василича боишься?
Игорь пожал плечами.
– Ты меня еще мало знаешь. Я не боюсь ничего, а в частности, никого.
…B штурманской – большой комнате, в центре которой стоит макет аэропорта, а на стенах висят карты и схемы заходов на посадку в разных портах мира, – готовились к полету члены нашего экипажа. Командир рассматривал карту погоды, штурман записывал в журнал курсы для предстоящего рейса, второй, нахмурившись, колдовал над центровочным графиком – схемой распределения грузов в самолете.
…И вот все трое – командир, второй и штурман – идут по бетонным плитам к своему самолету, каждый с чемоданом или портфелем.
Одна из бортпроводниц наблюдала за погрузкой багажа, стояли у трапа молчаливые, внимательные пограничники. Предъявив паспорта, экипаж поднялся в кабину.
Только Тимченко остался на земле. К нему спустился Игорь. Командир вместе с бортинженером обошли напоследок самолет и, не обнаружив непорядка, тоже поднялись наверх.
…Подъехали автобусы с пассажирами, началась посадка.
…В салонах пассажиры обживались на новом месте. Привычно закидывали на полки плащи и шляпы, доставали книжки; матери устраивали поудобнее детей.
…Теперь предстояло зачитать последние четыре пункта «карты». Это, собственно, не карта, а пластиковая дощечка с десятью подвижными табло. Штурман начал переводить табло слева направо, открывая надписи. Каждую он зачитывал вслух:
– Генераторы!
– Включены, – ответил бортинженер.
– Давление!
– Давление семьсот пятьдесят выставлено, высота ноль, – ответили по очереди второй и командир.
– Рули!
– Проверены и свободны, – сказал командир.
Покончив с картой предполетной проверки, штурман сказал полагающееся:
– Карта выполнена, все графы зашторены.
Тимченко снова связался с землей.
– Разрешите занять исполнительный.
«Ту-154» вырулил на белые полосы исполнительного старта. Впереди лежала просторная бетонная дорога – ВПП.
– Шереметьево! Я восемьдесят пять четыреста пятьдесят один, – сказал командир. – Рули опробованы, к взлету готов.
– Взлет разрешаю, – послышался ответ диспетчера.
– Двигатели на взлетном! – ответил бортинженер, передвинув рукоятки.
– Экипаж, взлетаем. Рубеж двести шестьдесят.
Андрей Васильевич надавил кнопку часов и передвинул секторы газа вперед. Штурман вслух называл скорость:
– Сто пятьдесят…
Все ускоряя ход, огромная машина бежала по взлетной полосе.
– Сто восемьдесят… – говорил штурман. – Скорость принятия решения! Скорость подъема! Скорость отрыва!
Андрей Васильевич взял штурвал на себя, тряска сразу прекратилась и колеса «Ту-154» оторвались от бетона. В стомиллионный раз произошло чудо, которому в наши дни удивляются только маленькие дети. Целый дом с двумя сотнями жильцов, с кухней, лифтом, кладовыми, уборными вдруг покинул землю и улетел в небо…
Напряжение и даже некоторая торжественность взлетного ритуала давно сменилась в кабине будничной атмосферой полета. Тимченко сказал в микрофон:
– Девушки, принесите-ка нам кофейку.
– Все на кофеек нажимаем, – заметил второй пилот. – А между прочим, скоро медкомиссия. Не боитесь за сердечко?
– Это вам, ветеранам, надо бояться, – благодушно отозвался Игорь Скворцов. – А я, например, сердца не чувствую. Есть даже такое мнение, что его у меня вообще нет.
– Бойся не бойся, а найдут что-нибудь – все равно спишут, – сказал штурман, тихий лысоватый человек. – Раньше, правда, я этих комиссий опасался, а теперь перестал… Так и так пора менять специальность.
– Давно не слышали, – усмехнулся второй. А штурман продолжал свое:
– Отмирает же профессия! На «Иле-86-м» штурманов вообще не будет. Не предусмотрено.
– Извините, Владимир Павлович, но я не понял, – поинтересовался Игорь. – Вы, может быть, до ста лет собираетесь летать? Так это маловероятно… А лет на двадцать работы для штурманов хватит.
– Ну, завели панихиду! – сказал Андрей Васильевич с неожиданным раздражением. Он был старше всех по возрасту, и разговор о медкомиссии тревожил его всерьез. – До ста, не до ста!.. Меняйте, ребята, пластинку.
Вошла бортпроводница, принесла всем кофе.
«Ту-154» приземлился в одном из самых больших аэропортов Европы. На здании аэровокзала было написано «ФРАНКФУРТ-МАЙН».
Тамара шла по огромному, как город, аэровокзалу – мимо киосков, магазинов, баров, составляющих целые улицы; мимо маленьких телевизоров перед креслами в зале ожидания (опусти монетку и смотри, коротая время); мимо бесчисленных стоек – их там больше восьмисот – с названиями и эмблемами всех авиалиний мира.
Возле стойки Аэрофлота она задержалась и спросила у немки-сотрудницы:
– Улли, Скворцов у вас?
Немка покачала головой, и Тамара пошла дальше.
…Возле пожарного депо, где пожарники проверяли готовность водяных пушек – вооружение огромной, похожей на красный троллейбус машины, – ей повстречался Тимченко.
– Тома, я тебе хочу испортить настроение. Я наблюдал, как ты работаешь с пассажирами, и мне не нравится.
– А что именно, Андрей Васильевич?
– Выражение лица, вот что! Пассажиры тебе неприятны, работа эта для тебя низкая: ты ее делаешь словно одолжение… Я уже давно заметил: прихожу в магазин, в ресторан, там красивая девчонка – официантка или продавщица. И на лице прямо напечатано: я бы могла артисткой выступать, а должна вам колбасу резать. При моей-то красоте!..
Тамара слушала эту нотацию, украдкой поглядывая по сторонам. А Андрей Васильевич продолжал поучать ее:
– Все хотят в артистки. Но ведь всем нельзя! Если вы все пойдете в артистки, кто же вас смотреть-то будет! Короче говоря, Тамара, надо менять стиль работы… Ну пойми, ты в авиации, ты летаешь! Что в жизни может быть лучше этого?.. Лично я не знаю.
Рейс продолжался. Часть пассажиров сошла во Франкфурте, а несколько человек сели. В салоне первого класса летел теперь молодой африканец в светлом костюме и непонятной парчовой шапочке. Рядом и сзади сидели еще двое в таких же шапочках – плечистые, настороженно молчаливые. Когда Тамара предложила им коньяк, спросив по-английски: «Сам брэнди, джентлмен?» – эти двое отказались, мрачно помотав головами, а молодой взял, улыбнулся Тамаре и поблагодарил по-русски:
– Спасибо.
Вспомнив поучения командира, Тамара вежливо улыбнулась в ответ.
Аэропорт в этой маленькой африканской стране был новенький, современный, но очень скромный. Африканца, улыбнувшегося Тамаре, ждал прямо у трапа белый лимузин.
Пожав на прощание руку Андрею Васильевичу, молодой африканец пригласил его вместе с экипажем в гости:
– Ай хоуп ту си ю эт май плэйс тунайт, кэптэн. Ю энд ер кру, – сказал он по-английски и по-русски добавил: – На чашка чайка.
Он сел в белый автомобиль и уехал вместе со своими телохранителями.
– В гости зовет. Как думаешь, надо пойти? – спросил Тимченко у встречавшего самолет представителя Аэрофлота.
Представитель, загорелый энергичный человек, не колебался ни секунды:
– Считаю, отказываться не надо. Этот парень здесь знаешь кто? Министр авиации… Учился в Москве. К нашим относится очень хорошо.
И представитель побежал в свою контору оформлять какие-то документы.
Подтянутые, сдержанные, как дипломаты, летчики вылезли из белой машины, которую прислал за ними министр, и направились к дому. По дороге Андрей Васильевич инструктировал Тамару:
– Я тебя взял, потому что ты лучше всех по-английски говоришь. Вот и разговаривай, поддержи марку.
– Да нас и пригласили-то из-за Тамары, – сказал второй. – Он на нее глаз положил.
Андрей Васильевич не позволил себе улыбнуться:
– Будем считать, что нас пригласили как представителей дружественной державы… И еще, Тома: предложат выпить – не отказывайся. Налей чуть-чуть, добавь доверху тоник или содовую и с одним стаканом ходи весь вечер… Они ведь пьют по-своему, не как у нас.
…Во внутреннем дворике большого одноэтажного дома стоял стол, а на нем полно бутылок. Летчики добавили к ним московскую с винтом, маленький подарок хозяину.
Тот очень обрадовался присутствию Тамары, но поздоровался со всеми одинаково сердечно:
– Добри ден, добри ден!.. Глэд ту си ю, май френдз. Летчики налили себе по-заграничному: на два пальца виски, на четыре пальца содовой. А молодой министр открыл московскую, налил себе стаканчик, сказал: «Поехали» – и выпил залпом. Тамара ехидно посмотрела на Андрея Васильевича, но тот спокойно прихлебывал свою слабенькую смесь.
…Потом включили музыку и министр танцевал с Тамарой. Сверху, с черного неба, светила луна, с боков – подвесные фонарики. Затем Тамару перехватил Игорь – он немножко ревновал ее к хозяину, а она, единственная дама в мужской компании, радовалась музыке, теплому ночному воздуху, тому, что Игорь рядом с ней и что он ревнует…
Утром, прогуливаясь под пальмами возле аэровокзала, Тимченко опять читал Тамаре нотацию. Вернее, это было предостережение:
– Имей в виду, Скворцов – человек для семьи совершенно неподходящий. Механик он первоклассный, этого не отнимешь, но с женщинами… Поэтому советую: если он начнет к тебе клеиться, гони его ко всем чертям!
– Спасибо, я так и сделаю. А если не начнет?
– Да ты не улыбайся. Вы все так. Каждая думает: «Пускай он с другими плохой, а я такая красавица, такая умница, что со мной он будет очень хороший…» А после плакать придется!
Тамара слушала и смотрела вбок, на губастого старика, который демонстрировал желающим дрессированную обезьянку. Обезьянка кувыркалась на асфальте, и Тамаре очень хотелось подойти и посмотреть. Но прерывать командира было неудобно.
– А знаете, кого я сегодня вез? – говорил Валентин Ненароков, стягивая свитер. – Изюбра и нутрий для заповедника. Они у меня…
– Мама! – громко перебила Аля. – Гляди, веник весь обтерхался. Неужели нельзя новый купить?
Мать промолчала, чтобы не мешать рассказу Валентина. Но Аля хотела именно мешать: она была не в духе и, как всегда, вымещала это на муже.
– Да… Так вот, еле их довез. Они у меня… – снова начал Ненароков, но жена опять перебила:
– Ты за квартиру заплатил?
– Заплатил. Я ж тебе говорил.
– А за свет?
– И за свет. И за телефон. Ты нарочно перебиваешь? Так я Алику буду рассказывать, раз тебе неинтересно… Алик, изюбр – это знаешь кто? Такой олень. У него рога, как… Как…
Найти сравнение Ненароков не успел.
– Алик, иди стричься! – скомандовала Аля. – Мама, его надо подстричь.
– Прямо сейчас? – робко спросила Евдокия Петровна: она понимала, что Аля добивается ссоры, и заранее жалела зятя.
– А когда? Когда у ребенка колтун собьется?.. Алик, иди сюда! Кому сказано?
Алик уперся, хныкал. Мать шлепнула его по попке, тогда он заплакал всерьез.
– Ну что ты делаешь? – с досадой сказал Ненароков. – На меня злишься, а его бьешь… Не плачь, сынка. Смотри, чего я тебе привез.
Он пошел в коридор и вернулся с картонной коробкой. В ней сидел детеныш нутрии, покрытый грубым пухом, с перепончатыми, как у утки, лапками, но не красными, а черными.
– Мы!.. Мы! – обрадовался Алик.
– Ну, не мышка, но вроде. Нутрия. Мне в питомнике подарили.
Аля только этого и ждала.
– Ты чего на стол крысу ставишь? Убери сию минуту!
– Правда, Валечка. Уж на стол-то не надо бы, – сказала и Евдокия Петровна. А дочь уже перешла на крик:
– В помойку ее! В ведерке утопить гадость эдакую… Это он нарочно, мама, чтоб на нервах моих поиграть!
Ненароков слушал, слушал – и наконец не выдержал:
– Да ты замолчишь когда-нибудь? Ну что это за жизнь такая?!
– Тебе не нравится? Так уходи – никто не заплачет! Разведемся – и дело с концом!
– Вот опять ты, Аля… Зачем глупости говоришь?
И Ненароков отступил в привычном направлении: на крыльцо.
…Он сидел с незажженной сигаретой и вспоминал разговор, который часто приходил ему на память за эти пять лет.
…Командир отряда, это был Андрей Васильевич Тимченко – никак не хотел отпускать Ненарокова из Москвы.
– Время летнее, перевозок много, и вот на тебе… Хороший летчик вдруг бросает все и уходит. И куда? В малую авиацию!
Андрей Васильевич – всегда рассудительный, спокойный, даже флегматичный – сейчас нервничал: ходил по комнате, говорил сердито:
– Разве это дело по тебе? По твоим способностям?.. Тебя учили, выучили, а ты?.. И ребят подводишь, и меня.
– Личные обстоятельства, Андрей Васильевич, – многозначительно напомнил Ненароков.
– Да знаю я твои обстоятельства!.. Стоишь передо мной и гордишься: ради своей великой любви всем пожертвовал, ничего не пожалел!.. Любовь, конечно, серьезное дело, но есть дела и поважнее…
– Какие, Андрей Васильевич? – искренне удивился Ненароков.
– А, что с тобой толковать… Пожалеешь, Валентин, пожалеешь, да поздно будет!.. Ведь назад попросишься, а я тебя взять не смогу.
– Нет, Андрей Васильевич. – Ненароков сиял счастливыми глазами. – Не попрошусь…
Валентин встал, постоял немножко и пошел с крыльца в дом. Аля выкричалась и была уже в другом настроении. Улыбнулась мужу, спросила почти весело: