Сообразив, что такие развлечения не по ней, Аметист слезла с дивана, бросила на Дока укоризненный взгляд из-за чашки и ушла в соседнюю комнату смотреть ящик. Вскоре до них донесся драматичный дискант Могучего Мыша.
– Если вы этим другим делом занимаетесь, – сказала Надя, – и вообще заняты или как-то, я пойму. Но я вот почему хотела с вами поговорить, – и Док все понял за полсекунды до того, как она произнесла, – мне кажется, Шланг совсем не умер.
Док кивнул – скорее себе, чем Наде. Если верить Сортилеж, это, говоря астрологически, пагубные времена для торчков – особенно старшеклассников, которые по большинству родились с девяностоградусным аспектом, под самым несчастливым углом из возможных, между Нептуном, планетой торчков, и Ураном, планетой неприятных сюрпризов. Доку такое было знакомо: оставшиеся отказывались верить, что те, кого они любили или хотя бы с кем сидели на одних уроках, в самом деле мертвы. Сочиняли разнообразные запасные истории, чтоб только не оказалось правдой. Чья-то бывшая понаехала в город, и они вместе сбежали. В неотложке перепутали с кем-то – как в роддомах младенцев подменяют, – и они до сих пор где-то в реанимации под чужим именем. Особый сорт бессвязного отрицания, и Док прикидывал, что он такого уже повидал, на глаз определить может. Что бы Надя ему тут ни показывала, это не оно.
– Вы тело опознали? – Это спросить можно.
– Нет. Вот тоже странность. Позвонили, сказали, что уже опознал кто-то из группы.
– Думаю, это полагается ближайшему родственнику. Кто звонил?
У нее с тех пор сохранился дневник, и она не забыла записать.
– Лейтенант Дюбонне.
– А, ну да – Пэт Дюбонне, у нас с ним разок-другой были общие дела.
– Похоже, он вас заметал.
– Спасибо, что не мотал. – (Она смотрела на него эдак вот.) – Еще бы, у меня была фаза хиппи. Все, что я натворил, сошло мне с рук, а к тому, что вешали, рук не прикладывал, потому что у меня один словесный портрет: белый мужчина, длинные волосы, борода, разноцветная одежда, босиком, так далее.
– Совсем как у Шланга, что мне по телефону зачитали. Таких тысячи.
– Я съезжу поговорю с Пэтом. Может, знает что-нибудь.
– И вот еще что было. Смотрите. – Она вытащила выписку с ее счета в местном отделении «Банка Америки», сделанную вскоре после предполагаемой передозы Шланга, и показала на графу поступлений.
– Интересная сумма.
– Я позвонила, пришла, поговорила с вице-президентами, и все в один голос сказали, что все правильно. «Может, вы квитанцию потеряли, не так посчитали что-то». Обычно я дареному коню не смотрю, понимаете, но это просто жуть какая-то. Они все одними и теми же словами излагали, снова и снова, то есть – вот и говори после этого о защитном отрицании?
– Думаете, как-то со Шлангом связано?
– Возникло вскоре после его… его исчезновения. Я подумала, может, так себе кто-то представляет откуп? Местное 47, какая-то страховка, о которой я не знала. То есть вряд ли можно рассчитывать, что это делается анонимно, так? А тут немой набор цифр в месячной выписке со счета и какое-то дебильное объяснение, которым банк от меня отмахнулся.
Док записал дату депозита на спичечной картонке и сказал:
– А у вас лишнего снимка Шланга не найдется?
Еще как нашлось. Она выволокла магазинную коробку из-под бухла, набитую «полароидами»: Шланг спит, Шланг с младенцем, Шланг дербанит, Шланг перетягивается, Шланг ширяется, Шланг под тенистым деревом делает вид, будто весь сжался перед 454-м «большим блоком» от «шева», Шланг с Надей на пляже, сидят в пиццерии, играют последним ломтем в перетягивание каната, идут по Холливудскому бульвару, а перед ними загорается светофор.
– Угощайтесь. Надо было давно выкинуть все, наверно. Отстраниться, да? двинуться дальше, черт, я ж сама всегда эти нотации всем читаю. Но их Амми любит, ей нравится, когда мы вместе смотрим. Я ей про каждый снимок что-нибудь рассказываю, да и ей по-любому хоть что-то понадобится, когда подрастет, чтоб напоминало. Не думаете?
– Я? – Док вспомнил, что у «полароидов» не бывает негативов, а жизнь оттисков ограниченна. Эти снимки, заметил он, уже начали менять цвета и блекнуть. – Еще бы, иногда мне хочется каждую минуту запечатлеть. Арендовать типа целый склад?
Она посмотрела на него, как соцработник какой-нибудь:
– Ну, так… может, чуть слишком… А вы типа с терапевтом как-то?
– Она скорее зампрокурора, наверно.
– Нет, я в смысле… – Надя взяла горсть снимков и сделала вид, что раскладывает в некоем осмысленном порядке – как ремик своей недолгой жизни со Шлангом. – Даже если не знаете, что у вас есть, – медленно произнесла она немного погодя, – иногда действуйте так, будто знаете. Она это оценит, и вам же самому станет лучше.
Док кивнул и взял первую попавшуюся фотографию: Шланг держит тенор, может, где-то на концерте, свет паршивенький, из-за краев снимка торчат размытые локти, короткие рукава рубашек, гитарные грифы.
– Ничего, если эту?
Не глянув, Надя ответила:
– Валяйте.
В комнату вбежала Аметист, вся взбудораженная:
– А вот и я, – пропела она, – спасаю вам день!
Несколько позднее Дока прибило к Древесному кварталу, к дому тетки Рит, где он обнаружил своего кузена Скотта Хруста – в гараже, вместе с бандой. Скотт играл в местной группе, известной под названием «Корвэры», пока половина состава не решила влиться в миграцию на север – в те годы все переезжали в Хамболт, Винляндию и Дель-Норте. Скотт, для которого секвойи были биологически чуждым видом, и барабанщик Эльфмонт решили остаться на пляже – они ходили и клеили объявы по всем окрестным школам, пока не собрали себе вот эту новую команду, которую назвали «Пиво». Банда играла в основном чужой материал по барам, и теперь ее членам что ни месяц на самом деле почти удавалось платить себе за жилье.
Нынче они репетировали – вернее, сегодня как раз пытались точно выучить ноты к музыкальной теме из телевизионного вестерна «Широкий дол», который недавно начали гонять повторно. Все гаражные стены были в полках, заставленных банками с пурпурными беконными корками – верной наживкой для развращенного прудового окуня, за которым тетка Рит периодически ездила в Мексику и с полным багажником его же возвращалась. Наверняка Док бы утверждать не мог, но ему всегда казалось, что в сумраке эта дрянь светится.
Солист «Пива» Хьюи пел, а ритм-гитара и бас заполняли паузы:
Гитарный запилТот же гитарный запилшару– Это у меня типа корни, – пояснил Скотт, – мамаша моя терпеть не может Сан-Хоакин, а я вот не знаю, чувак, я как туда ни приеду – играем у «киванисов» в Чаучилле или еще где, и у меня такое странное чувство, будто раньше я там жил…
– Так ты там и жил, – заметил Док.
– Нет, типа в другой жизни, чувак?
Док предусмотрительно приволок целый карман уже свернутых панамских, и вскоре все уже бродили вокруг, пили супермаркетовую газировку из банок и ели домашние печеньки с арахисовым маслом.
– Что-нибудь рокенролльная сорока на хвосте приносила, – поинтересовался Док, – про сёрфового саксофониста по имени Шланг Харлинджен, он еще в «Досках» раньше лабал?
– Передознулся, что ли, который? – уточнил басист Левшак.
– Якобы передознулся, – поправил Скотт, – но ходил странный слух, что он вроде как выжил? его привезли в неотложку где-то в Беверли-Хиллз, но все тишком, кое-кто говорил, ему забашляли, чтоб и дальше делал вид, будто умер, а он сейчас где-то ходит среди нас замаскированный весь, типа волосы другие и все такое…
– Зачем так напрягаться? – спросил Док.
– Ну, – подхватил Левшак, – он же не певец смазливый, которого всем цыпам невпадлу завалить, не гитараст невъебенный, от которого весь музон изменится навсегда, он же просто сёрфовый сквозняк, такого заменить легко. – Со Шлангом все ясно. Касаемо же «Досок», то они в последнее время капусту гребли лопатами, жили все вместе в доме в каньоне Топанга со своей обычной свитой – фанатками, продюсерами, свойственниками, странниками, с таким трудом пришедшими из такого далека, что их взяли в дворню. Смутно намекали, что возродившийся Шланг где-то среди них, хотя таких, кто мог бы им быть, никто не признавал. Может, кому-то и казалось, но все плыло, словно в тумане дури.
Погодя, когда Док уже садился в машину, из окошка бунгало высунула голову тетка Рит – и завопила:
– Вот надо было тебе ходить к Мики Волкманну беседовать. Отлично ты подгадал. Я тебе что говорила, умник хренов? Права я была?
– Я забыл, – ответил Док.
3
Легавый, звонивший Наде Харлинджен с известием о передозе Шланга, был теперь главной кахуной в участке Гордита-Пляжа. У себя за ухом Док опознал гнутый «Холодок», подорвал его и рассмотрел аспекты ситуации. Пэт с Лягашом возникли примерно в одно время, карьеры свои оба начали в Южной бухте, практически у Дока на пляже, еще в эпоху Войн Сёрферов и Стелющихся. Пэт остался там, а Лягаш, быстро заработав себе репутацию палочного умиротворителя до того крепкую, что публика в центре сочла его очевидным кандидатом на призыв, двинулся дальше. Док на своем веку повидал не одного и не двух таких хватов, они приходили и уходили, и Док замечал, что по каждому оставался какой-то исторический осадок. Вдобавок он знал, что Пэт уже не первый год Лягаша более-менее, блядь, ненавидит.
«Пора в гости, – решил он, – в Столицу Хиппифобии». Он проехал мимо участка Гордита-Пляжа дважды и только после его признал. Здесь все радикально преобразилось – благодаря федеральным средствам на борьбу с наркотиками: от обычного стола для регистрации приводов возле пирса, где лишь плитка на две спирали да банка растворимого кофе, до дворца с полицейским раем внутри – кофейные автоматы размером с паровоз, собственная мини-тюрьма, гараж, где полно самоходного оружия, иначе оказавшегося бы во Вьетнаме, и кухня, на которой круглосуточно вкалывает целая бригада пекарей.
Проложив себе путь в толпе стажеров, что чирикали по всему околотку, прыская водой на карликовые пальмы, традесканции и диффенбахии, Док засек Пэта Дюбонне в кабинете и, сунув руку в наплечную сумку с бахромой, извлек оттуда обернутый фольгой предмет где-то в фут длиной.
– Вот, Пэт, только для тебя. – Он глазом не успел моргнуть, как детектив схватил, развернул и каким-то образом поглотил как минимум половину содержавшейся внутри длинной сосиски с булочкой, к тому же укомплектованной Всем Сверху.
– В яблочко. Удивительно, что аппетит еще есть. Тебя, кстати, кто впустил?
– Духарем прикинулся, они каждый раз ведутся – рожи у новичков аж светятся, наверно, до сих пор еще наивные.
– Не до того, чтобы задержаться тут дольше, чем надо. – Док не сводил глаз, но и остаток хот-дога неким манером исчез. – Погляди на эту дыру. Это ж Нескончаемый Облом. Прочие двинутся дальше, а угадай, кто за все свои грехи застрянет навсегда в этой Гордите – сплошь грошовые приводы, детки под пирсом сбывают мамочкины сонники, – а должен быть в Западном Л.-А. или, накрайняк, на Холливудском участке.
– Это уж точно самый центр легавой вселенной, – сочувственно кивал Док, – но не всем же нам быть Лягашом Бьёрнсеном, правда – ёй, хотел сказать, очень надо им нам быть, так? – рассчитывая, что не слишком давит, учитывая состояние Пэтова душевного здоровья, хрупкого даже в лучшие дни.
– В данный момент, – мрачно ответил Пэт, подрожав нижней губой, – я б обменялся жизнью даже с ним – да, обменялся б тем, что у меня, с тем, что за дверью, у которой Кэрол, можно сказать, стоит, даже если там бздям, – по разряду Лягаша насколько такая сделка может быть невыгодна?
– Чудны́е дела, Пэт, скока я слышал, ему нынче туговато. Тебе-то, конечно, лучше знать.
Пэт сощурился:
– Ты сегодня что-то ужасно любопытен, Спортелло. Я б и раньше заметил, не будь так расстроен карьерными проблемами, которых ты, несомненно, понять не в силах. Лягаш опять тебе досаждает? Набери горячую линию Отдела служебных расследования, звонок бесплатный – 800-ПЛУТКОП.
– Не то чтоб я когда жалобы писал, лейтенант, или как-то, поймите, но до чего отчаяться надо, чувак, хоть кол на голове теши, даже самому занюханному попрошайке с Холливудского бульвара нынче тяму хватает обходить меня десятой дорогой, а вот Лягаш – никак.
В мозгу Пэта боролись, это было видно, два легавых рефлекса – зависть к карьере другого мусора против ненависти к хиппи. Зависть победила.
– Он же не сумму тебе припаял, нет?
– Перечислил кое-какие расходы, – пошел импровизировать Док – и заметил, как уши Пэта определенно изменили угол. – Личные, ведомственные. Я ему говорю: всегда считал, что у тебя блат-то получше будет. Он в философию ударился. «Люди забывают, – вот как сказал. – Что б ты им в прошлом ни сделал, на них никогда нельзя рассчитывать, если понадобятся».
Пэт покачал головой:
– А еще так рисковал… Урок нам всем. На такой работе по-настоящему неблагодарные мудаки попадаются, а? – При этом он напустил на себя вид Арта Флеминга – вроде как Доку надлежит теперь угадать, на какой такой работе.
В свою очередь, Док удовольствовался пустым взглядом хипана, который мог означать что угодно, и если держать его достаточно длительно, взгляд этот начинал нервировать любого четырехсторонника в мундире; наконец Пэт отвел глаза и пробормотал:
– А. Да, врубаюсь. Ништяк. Сам-собой, – добавил он по некотором размышлении, – ему все эти гонорары с повторных показов капают.
К этому моменту Док уже слабо понимал, о чем они говорят.
– Я к повторам этим стараюсь не заснуть, – наугад высказался он, – но почему-то всегда падаю, не успеет Лягаш возникнуть на экране.
– Что ж, мистер Новости-в-Десять теперь заполучил себе еще одно дело века, раз грохнули гориллу Мики Волкманна… Пусть кто-нибудь другой занимается каньоном Бенедикт и Шерон Тейт со всеми прочими, а для правильного следователя это дело может оказаться бездонным источником налички.
– Ты в смысле…
– Тут наверняка телефильм снимут, нет, как бы оно ни обернулось. Лягашу в конце могут перепасть доли и сценария, и производства, того и гляди самого себя сыграет, козел, да только ёй, одиннадцатая заповедь, я этого не говорил.
– А кроме того, если он вернет Мики – станет видным героем общества.
– Ну, если. А если стоит слишком близко? За какой-то чертой это тебе весь здравый смысл переебывает – врачам же запрещено оперировать родственников, например.
– Они с Мики так накоротке, а?
– Первые кореша, если верить легенде. Эй. Ты тоже думаешь, что Лягаш еврей?
– Я думал, швед.
– Может, оба сразу, – ушел Пэт в невнятную оборону. – Бывают же шведские евреи.
– «Шведскую рыбку» знаю. – По сути, просто хотел помочь.
4
Бывают дни, когда ехать в Санта-Монику – как ловить глюки, только не надо морочиться приобретением и последующим приемом конкретного наркотика, – хотя определенно бывают и такие дни, когда любой наркотик предпочтительней поездки в Санта-Монику.
Сегодня, после обманчиво солнечного и небогатого событиями проезда по участку компании «Хьюз» – некоего шведского стола из потенциальных зон боевых действий США, на котором образцы пересеченной местности варьировались от гор и пустынь до болот, джунглей и так далее, наличествует все, если верить местной паранойе, для точной подстройки боевых радарных систем, – мимо Уэстчестера, Марины и через Венецию, Док достиг городской черты Санта-Моники, где начались последние ментальные учения. Вдруг он очутился на некой планете, где ветер может дуть сразу в две стороны, неся с собою туман с океана и песок из пустыни одновременно, вынуждая неосторожного водителя сбросить скорость, едва попадет в эту чужую атмосферу, где свет дневной пригас, видимость сократилась до полуквартала, а краски – включая цвета светофоров – радикально сместились в иные части спектра.
Док автомобильно пробирался на ощупь в этой жути на восток по Олимпику, стараясь не дергаться от того, что́ выскакивало на него из сумрака, – в смысле, городских автобусов и пешеходов в измененных состояниях сознания. Лица затачивались до такого напряга, который в этом районе увидишь разве что на скачках, края их подолгу тянулись следом – некоторые оттенков довольно радикальных – и часто счищались за раму ветрового стекла далеко не сразу. Радио в машине помогало не очень – здесь ловился только «КИСЛ», на котором крутили старую сорокапятку Слюнявого Флойда Уомэка, насчет которой в Доке всегда боролись противоречивые чувства: с одной стороны, он пытался не принимать ее на свой счет, ведь сам гонялся за должником-другим, но, опять же, если припомнить все обиды и сожаленья…