Рос Николай смышленым пареньком, хотя сначала был робок среди сверстников. Но вот что удивляло родителей – с годами его все больше и больше тянуло к старшим, где он постигал то, чего одногодки, а тем более младшие по годам не знали – не ведали.
Детство Коли Кравченко было опалено огнем Гражданской войны, которая горячим, долго не остывающим катком прокатилась и по землям Екатеринославской губернии. Она принесла в каждую семью вовсе не радость, а голод, холод и мордобой. Сыновья воевали с отцами, отцы убивали детей. Красный брат убивал белого брата. В казаках началось такое брожение, что один из столпов большевистской власти Лев Троцкий призывал к уничтожению станичников, их быта и традиций, требовал поголовного «расказачивания», что активно применялось на практике.
Ленин поддерживал «рыцаря революции», тогда как Сталин относился к этим событиям мягче, считая, что достаточно большая часть казачества лояльно относилась к советской власти. И это была правда до тех пор, пока некоторые политики не перегнули палку. Она не выдержала напряжения и треснула. Спицы в колесе тачанки недовольства политикой Троцкого со стороны казачества оказались не все поломаны. Началась кровавая месть.
Что касается Екатеринослава образца 1918 года, то власть часто менялась. По воспоминаниям жителя города того времени Ивана Ефимовича Перепечи, «жили мы в водовороте перемен».
Вот идут и едут петлюровцы – уставшие, невеселые, все как один в запыленных чоботях – сапогах, барашковых шапках, синих свитках – и пешедралом, и на хорошо откормленных и породистых лошадях. После них в городе и в близлежащих селах и хуторах появились воровские фигуры мародеров в солдатских шинелях. Это дезертиры из воинских частей. Потом, с уходом петлюровцев, наступало междувластие. Местные офицеры брали город под свою охрану. На постах часто можно было видеть не солдат, а офицеров. Патрулями по городу тоже ходили офицеры младших званий, естественно, при оружии – с револьверами и саблями или шашками.
Через сутки после офицерской охраны городских границ пронеслась весть – на город двигается туча большевиков. Красную кавалерию кто-то видел в балках на подступах к Екатеринославу. И рано утром Феодосийский офицерский полк покинул казармы и в полном вооружении с пушками, на повозках двинулся в направлении Крыма.
Но утром в город ворвались не большевики, а махновцы. Они тоже основательно перетрясли город. Потом все-таки явились краснознаменные большевики. Потоптались, помитинговали, постреляли всех, кого им надо было отправить на тот свет, и снова понеслись, как перекати-поле, куда-то завоевывать пространство для Российской революции.
Утром примчался казачий атаман Шкуро со своей волчьей сотней. Волчьей сотня называлась потому, что на шапках у них красовались волчьи хвосты.
У церкви состоялось богослужение в честь их прибытия. Ораторы выступали, прямо сидя на лошадях. Рассказывали страшилки – о кровавых казнях большевиками зажиточных людей и тех, кто косо смотрел на советскую власть.
Местная публика любила перемены – каждое войско встречали цветами, улыбками и семечками. Богата была тогда Украина. Попы жили зажиточно, «…не то, что нынешнее племя».
Единственное, с чем плохо было, – это одежда. Грабили людей не из-за денег, а из-за понравившейся одежонки. Из-за недостатка мануфактуры часто даже выкапывали недавно захороненных мертвецов, быстро раздевали, нередко оставляя их в непристойных позах. Евреи закрывали ставни в своих домах из-за боязни погромов, которые тут случались часто. Казаки (и не только они) считали евреев моторами антирусской революции.
На другой день пришли добровольческие части. Сутки побыли, а на следующую туманную ночь раздалось мощное «Ура!» – крики, скрип телег, и город снова взят махновцами. На этот раз они были злые, как никогда, – грабили, насиловали, убивали. Женщины и девушки прятались, убегали в далекие села и глухие хутора к родственникам и знакомым.
Махновцы колобродят
Кони версты рвут наметом,
Нам свобода дорога,
Через прорезь пулемета
Я ищу в пыли врага…
Нестор Махно
Та атмосфера, которая окружала губернский город в годы Гражданской войны, была одинаково характерна для сел и хуторов екатеринославщины: большевики, бандиты, добровольцы, атаманы, дезертиры, нищие…
Стрельба, воровство, грабежи, трибуналы, казни…
Жилось сельчанам не здорово – каждая новая власть, проходившая обозами или пролетающая эскадронами, одинаково грабила дома «голубых рабов». Так называли местных землепашцев. Поэтому пряталось в земле все то, что могло было быть экспроприировано непрошенными гостями. Особенно боялись отчаянных и пьяных махновцев – гуляйполевцев.
Отец Николая трудился на злачном месте, как говорили завистники-соседи, – поваром в столовой, поэтому иногда баловал родных сэкономленными «излишками калорий»: то сахарку принесет, то десяток картофелин захватит, то кусочком сала одарит семью.
– Эти «излишки калорий» – результат усушек и утрусок, – улыбался он супруге, кладя на стол деликатесы.
– Ой, смотри, а то сраму не оберешься, если прихватят тебя с этими «излишками», – корила его жена. – А то посодють, и тогда без тебя нам всем гаплык.
– Глупости ты мелишь, шо я ворюга якойсь? Так енто излишки стола – не пудами же ношу, а крохами.
– Все равно будь осторожен.
– Не забывай, милая, меня часто одаривает и сам хозяин столовой, – пытался оправдаться Григорий.
– Тебе виднее…
Часто наведывались проездами в Котовку атаманы. Но самыми впечатляющими были визиты отрядов батьки Махно.
– Коля, принеси дровец и разожги плиту, – попросила мать. Он тут же побежал в небольшой сарайчик, где лежали солома для растопки, валежник и поленья всегда сухих дров. Отец держал под контролем топливный вопрос. Всегда заготавливал дровишек впрок.
Через полчаса плита гудела – тяга была отменная. Выложил ее друг отца – печник Спиридон Макуха.
– Такого мастера в округе не сыскать, – часто именно так рекомендовал его селянам Григорий.
Сидя у печки, Николай разомлел. Щеки сделались розовыми от жары. И вдруг он услышал свист на улице.
«Так свистеть может только Гриша», – подумал Николай и бросил просящий взгляд на мать.
– Небось, снова Гришка приглашает.
– Ага, а как вы угадали?
– Трель твоего соловья уже изучила. Ну, иди, иди, только погуляй и домой. Сам видишь, сумасшедшие махновцы колобродят.
– Ой, спасибо, мамо.
Николай выбежал на улицу. У разлапистой яблони возле калитки стоял улыбающийся Гришка Проценко.
– Идем к махновцам… За десяток груш Славке дали выстрелить из винтовки. Может, за яблоки они и нам дадут пальнуть в небо.
Ребята набили картузы краснобокими уже поспевшими ароматными плодами и помчались в сторону остановившегося обоза.
Гришка был постарше Николая на несколько лет, что в детстве всегда заметнее – идет ведь интенсивный рост.
Завидев на повозке полусонного с закисшими глазами махновца с видавшим виды карабином, Гришка подошел к нему и предложил яблоки за выстрел.
– А ну покажи их… Сладкие или кислятина?
– Сладкие, дядьку!
Махновец взял картузы с яблоками, высыпал их на сено, а потом грызнул со смачным хрустом плод.
– Фу, они ж у вас кислые!
– ???
– Кислятину принесли мне…
– Дайте выстрелить?
– Что-о-о? Марш отсюда, сопляки, – и замахнулся плеткой на обескураженных ребят, которые тут же ретировались, попросту говоря, драпанули.
* * *
Вечером, придя с работы, отец рассказал матери о ЧП в столовой.
– Зашли шестеро бандитов в столовку. Вонючие, замурзанные, при оружии и с патронными лентами наперекрест. Поставили четверть мутного самогона на стол и как закричат: «Стол накройте!».
Ну официантки и подсуетились. Угостили всем, что было. Те и начали колобродить: пили и жрали долго, а потом с пьянки стали палить в потолок из револьверов и винтовок. Поставив одного у входных дверей, они решили расслабиться плотью. Перепортили всех наших молоденьких бабенок. В ход пошли не только молодицы, но и бабка Прасковья, а ей уже за семьдесят. Нарезвились пятеро, а потом, подождав пока «отдохнет» шестой, покинули столовую. Хорошо еще, что пулями не побили стекла в окнах, а то бы было мытарство – стекол нынче нигде в округе не достать.
– Изверги, что могу сказать, – ответила супруга. – А мне Катерина, та, что живет у магазина, рассказала, что шинок яврея пограбувалы. Горилку и винцо частью выпили, частью забрали с остальным нужным им барахлом. Вынесли из хаты усе нужное им и погрузили на подводы. А жинку его – Софью згвалтувалы. Знасильничали, паскуды вонючие.
– Вот басурманы доморощенные, черты погани, – возмутился муж. – Вчера Ивана, хозяина мельницы, ограбили. Забежали во двор, а там дядьки из соседнего села как раз загружали муку на телеги – смололи пшеничку. Так забрали все мешки, а их сильно побили прикладами и шомполами. А потом зашли на мельницу и там все забрали. Вымели до зернинки и былинку в мешок.
– Когда же это все кончится?! – не то спросила, не то воскликнула от негодования жена Григория.
– Кончится тогда, когда какая-нибудь власть наведет порядок в державе. Державы ж нэма. Вона в хаосе, пена должна осесть, ей надо время…
Трое суток резвились махновцы, пьянствуя, насилуя, грабя. На выгоне, где выстроились повозки обоза, развевался черный не то транспарант, не то хоругвь, отороченная снизу золотистой бахромой. На ткани был вышитый белыми мулине призыв: «Смерть всiм, хто на перешкодi здобутья вiльностi трудовому люду» («Смерть всем, кто препятствует достижению свободы трудовому народу». – Авт.).
Под словом «смерть» зловеще красовались белый череп и перекрестие двух костей, ввергая простолюдинов в чувство страха за жизнь свою и родичей.
Старший отряда, назвавший себя Луговым, на собравшемся митинге заявил народу:
– Дороги селяне, мы – воины революционной повстанческой армии Украины во главе с вашим земляком и нашим вождем Нестором Ивановичем Махно. Главный наш враг, как говорил наш атаман, батько и товарищ, – добровольцы Деникина. Они хотят вернуть царя-изверга. Не допустим кровопийцу и его ставленников на местах – помещиков. Надоели эти бары.
Большевики – все же революционеры. С ними мы можем рассчитаться потом. Сейчас все силы надо направить против барина Деникина. Он не должен получить от вас «ни зэрнынкы, ни картоплыны» («Ни зернышка, ни картошины» – Авт.).
Замеченные в помощи золотопогонникам селяне будут безжалостно нами уничтожаться как враги трудового народа. Мы у вас не забираем, а просим на существование армии, которая воюет за свободу трудового народа. Потом все отдадим с лихвой…
Он еще долго говорил что-то о патриотизме, о выпущенных повстанцами деньгах – купонах, на которых были изображены атаман, серп и молот. По этому поводу ходила частушка:
Гей, кумэ, нэ журысь!В Махна гроши завэлысь,А хто их не братэмэ,Того Махно дратэмэ…Этими деньгами повстанцы часто расплачивались с населением. Много было поддельных купонов, даже рисованных цветными карандашами. Тем, кто сомневался в их подлинности, угрожали забрать больше или спалить хату. Но, по другим данным, атаман их и не выпускал – это был плод все той же анархистской самодеятельности, которая гуляла в крае. Клепали, штамповали и рисовали их художники-мастера в сельских хатах-штабах в разных подразделениях сельской армии.
На третьи сутки утром отряд махновцев двинулся на Екатеринослав…
* * *
Школу-семилетку Коля Кравченко окончил в родном селе в 1928 году. Получить сельскому парню семилетнее образование по тем временам было большим достижением. В конце 1920-х и начале 1930-х годов из сел в города уходили в основном селяне с образованием начальной школы. С четырехлетним образованием воевали командирами и трудились инженерами наши отцы и деды. С «четырехлетками» шли на партийную работу, а потом и в вожди. Опыт нарабатывался со временем, и навыки набивались природной смекалкой и трудолюбием.
Это был период сплошной коллективизации, раскулачивания и борьбы за утверждение нового порядка в землепользовании, когда насилие власти попытались регулировать и употреблять только до известного предела. Но допущенное насилие – оно всегда переходит границы. Попытки власти его контролировать усилиями разума, декретами ни к чему не приводили и до сих пор не приводят.
Великий мыслитель земли русской Л. Н. Толстой по этому поводу говорил, что как только дело решается насилием, насилие не может прекратиться…
При решении дела насилием, победа всегда остается не за лучшими людьми, а за более эгоистичными, хитрыми, бессовестными и жестокими, потому что хорошие люди слабее плохих. Как говорится, Бог всемогущ, но и черти не лыком шиты. Дьявол в аду – положительный образ!
Изворотливые «специалисты» сельской нивы сделали все для того, чтобы в дальнейшем превратить крестьянина в беспаспортного раба с вознаграждением за полевую каторгу символичным трудоднем. Насилие над деревней влилось ядом в души крестьян, а для тех, кто его готовил, оно казалось правом, потому что повторялось потом из месяца в месяц и из года в год. Когда тщетна мягкость, там насилие законно. Сельский народ в основном молчал. А если и возникали вспышки гнева, они тут же глушились силой. Для власти каждый перечеркнутый минус – это плюс…
Шел во многом знаковый 1929 год.
Это был год, когда сталинский курс на индустриализацию и коллективизацию обрел форму чрезвычайной мобилизации по стране. Причиной этому был знаменитый «черный четверг», случившийся на Нью-Йоркской фондовой бирже. Он ознаменовался началом катастрофического экономического кризиса во всем капиталистическом мире. Страны Запада, стянутые долларовым обручем в системе рыночной экономики, погрузились в глубокую депрессию. Началось неудержимое падение производства, зарплаты, доходов, занятости, уровня жизни, то, что сегодня называют рецессией.
Что-то подобное мы наблюдали в России в 1998 году и опять сегодня все в той же нами любимой Родине. Но и на Западе жить не стало легче, раньше «буржуины» обитали роскошней. Но на экономическую обстановку в СССР образца 1930-х годов «черный четверг» никак не повлиял. Наша страна успешно развивалась.
Почему?
Дело в том, что мы были изолированы от мировой экономики, и защита внутреннего рынка государственной монополией на внешнюю торговлю в сочетании с переходом к планированию служили своеобразным эскарпом против опасной машины экономического кризиса, гроза которого прошла стороной.
Больше того, социалистическая индустриализация набирала темпы, правда, ценой ломки устоев деревни. Яростный штурм первой пятилетки сочетался с началом коллективизации сельского хозяйства. В этом мареве хаоса и насилия оказалось крестьянство. Но, как говорится, борясь с адом, святые сатанеют.
Да, после революции крестьяне получили землю, но все же, несмотря на курс, взятый на культурную революцию в селе, – строительство школ, клубов, библиотек, изб-читален и прочее, – жили крестьяне в нищете, забитости и бескультурье.
На Украине в тот период главным строительным материалом были ракушечник, глина и лоза в южных районах. Хаты-мазанки с «доливками», глинобитными, земляными полами были не редкость. Печи и плиты топились всем, что могло гореть, даже кизяками. Эти высушенные на солнце коровьи лепешки спасали крестьян, живших в степных безлесных районах.