– И в самом деле? – поддакнула заинтригованная Александра.
– Дело в том, что невесте было всего семнадцать. Она приехала издалека, никто ее раньше не видел. Где ее встретил полковник, осталось неизвестным, может, нигде и не встретил, а все устроил нотариус – единственный человек, помимо старосты, который переступал порог «Дома полковника».
…Невеста оказалась хороша собой, молода и в довершение всего благородного происхождения. Хотя революция формально всех уравняла, да и полковник добыл себе высокое положение, все же, по местным понятиям, это был неравный брак. Единственная дочь бедного пожилого дворянина, жившего чуть не впроголодь, она за недостатком средств воспитывалась дома незамужними тетками, оставшимися в девушках из-за своей вопиющей нищеты. Благодаря попечению этих состарившихся над молитвенником и пяльцами дев невеста умела с грехом пополам читать, писать, рисовать цветы, не известные ни одному ботанику, петь и играть на клавесине. Если барышня бралась за иглу, то для самого тонкого рукоделия – вышить воротничок, починить старинное кружево… Она приехала с отцом прямо в свадебном платье, которое оплатил жених. Экипаж, украшенный белыми бантами, остановился у ворот «Дома полковника». Девушка вошла туда с отцом, а вечером экипаж отбыл, увозя старика домой. Брак был оформлен нотариально, в присутствии старосты. Церковь в это дело решили не вмешивать. Для деревни это было самым радикальным новшеством. Заговорили даже о том, не принял ли-де полковник ислам, когда сражался в Египте? Не оттого ли он не может видеть местного кюре, старого добряка, ставшего за годы революции еще более терпимым к грехам своей паствы? Изумлялись и тому, почему невеста согласилась выйти за подобного жениха? Девушка была бедна, но красива, образована и родовита и могла бы в скором времени дождаться предложения получше… Сошлись на том, что полковник околдовал и невесту, и ее отца – иначе эта странная и почти скандальная свадьба не могла бы состояться.
– Жили молодые замкнуто. Жена каждый год рожала: сперва родила дочерей-двойняшек, затем сына. Детей крестили в церкви, правда, отец на церемонии ни разу не присутствовал. Дурной репутации это не уменьшило. О семье говорили самые возмутительные вещи, несмотря на то, что та никаких поводов к этому не давала. Но самым главным оставался вопрос: откуда у полковника взялось несметное богатство? Другие ветераны вернулись нищими…
– А было ли там такое уж баснословное богатство? – спросила Александра. – Может, денег хватило лишь на то, чтобы купить землю и выстроить дом…
– Нет, Саша, было настоящее богатство! – возразила Наталья с таким обиженным видом, словно гостья своим замечанием задела ее лично. – Известны такие факты, что сомневаться в этом не приходится!
…Не прошло четырех лет после свадьбы, как полковник сильно захворал. Теперь в дом зачастил врач – человек уже очень пожилой, большой сплетник и охотник до всяких семейных тайн. Выдавал он эти тайны беспощадно, не вспоминая ни о какой врачебной этике, но другого эскулапа в округе не было, так что волей-неволей приходилось довольствоваться этой ходячей скандальной хроникой. Вот от него-то и стало всем известно, что полковник очень плох, не проживет и нескольких месяцев. Что он внезапно одряхлел не только телом, но и рассудком, несет сущий бред и все жалуется на то, что жена со слугой его обокрали и спрятали где-то в доме золото. Больной твердил и о том, что заболел он неспроста, что его травят, подсыпают ему и в пищу, и в питье, и в лекарство яд, от которого у него горит все нутро.
Деревня вскипела, как разворошенный муравейник. Люди бегали из дома в дом, разнося все новые ужасающие слухи о том, что творится в «Доме полковника». Теперь его даже жалели, зато досталось жене, о которой прежде дурного не говорили, и слуге, который был так туп, что о нем и говорить было нечего.
– Полковник умер, до последнего продолжая обвинять жену и слугу в пропаже золота и в отравлении. В деревне уже в голос говорили, что дело требует полицейского вмешательства. Теперь твердили, что полковник всю жизнь отличался необыкновенным умом, так отчего бы ему вдруг сойти с ума перед самым концом? Ведь болела-то у него не голова, а желудок! Сразу он стал и мудрецом, и ловкачом, и славным парнем, которого все знали с детства. А про то, что его величали чертом, дружно забыли.
– Обычное дело… – кивнула Александра. – Что ж его, правда отравили?
– Вскрытия не было. Полицию тоже, конечно, звать не стали, это были одни разговоры. Но вдове пришлось несладко.
…После смерти мужа вдова зачастила в церковь: при его жизни ее там видели только на крестинах детей. Кюре-то был совсем не против, чтобы богатая вдова участвовала своими пожертвованиями в общинных нуждах, но вот сама община взбунтовалась. От бедной женщины пересаживались подальше. Стоило ей появиться на пороге церкви, раздавалось шушуканье. Косые взгляды, намеки, ядовитые смешки прямо в лицо… Вскоре вдова перестала ходить в церковь и даже появляться за оградой своего сада. Соседи видели, как она с утра до ночи бродит по дорожкам, не замечая ни своих маленьких детей, гуляющих с няньками, ни слугу, окончательно отупевшего после смерти хозяина и превратившегося в прожорливое обрюзгшее животное. Соседи говорили, что вдова ищет в саду закопанное золото: Господь де отнял у нее разум, как она отняла жизнь у мужа, и женщина забыла, где спрятала «клад полковника». Слугу никто ни в чем и не обвинял, глупо было бы предполагать, что у него хватит смекалки задумать и осуществить самый простой план. Вдова и впрямь имела вид помешанной. Она шептала что-то себе под нос, качала головой, грозила пальцем, дико озиралась, вытягивая шею и прислушиваясь. Потом перестала выходить из дома. А однажды утром слуга нашел ее повесившейся…
– Нет, не в этой комнате! – сказала Наталья, перехватив испуганный взгляд гостьи, устремленный на балки низко нависшего потолка. – Второго этажа еще не было. Она повесилась в кухне, на той самой балке, где прибит оловянный медальон.
– Господи помилуй…
Александре некстати вспомнилось, как она сама едва удержалась на покачнувшемся стуле, подбираясь к той балке. «А ведь бедная женщина тоже, должно быть, встала на стул, и он под ней качался на неровном полу, когда она надевала петлю на шею…»
– А как же дети? – сдавленным голосом спросила она.
– Детей взяла на воспитание сестра полковника, та самая, которую он не желал видеть и не пускал к себе на порог. Она сделала доброе дело не без задней мысли. Сперва, оказавшись за хозяйку, обшарила весь дом и велела перерыть сад под предлогом того, что нужно сажать новые плодовые деревья, – желудями и цветами сыт не будешь и на сидр они не годятся! Золота, однако, не нашли. Нотариус сообщил, что, согласно брачному контракту и завещанию покойного и его жены, их имущество было общим и в государственных ценных бумагах давало небольшую пожизненную ренту троим детям. Остался еще дом и вот этот самый клочок земли… И бесконечные байки о «кладе полковника» – тут это стало местной присказкой. Так и говорили: «Эх, если бы мне клад полковника, я бы купил соседнее поле!», «А я бы женился!», «Я бы выдал замуж дочерей! Отправил бы сына в Париж! Зажил бы припеваючи!»
– Но золота так и не отыскали?…
– А его с тех пор, можно сказать, и не искали вовсе… За исключением того раза, когда решили перестроить дом.
…Со слов Дидье, детально передавшего Наталье всю семейную хронику, дом перестроили уже в середине девятнадцатого столетия. Дети полковника благополучно выросли, сын уехал в Париж, дочери остались в деревне. Одна вышла замуж, другая осталась при ней в качестве компаньонки и даровой няньки для детей. Муж дочери полковника был коммерсантом, довольно удачливым. Он-то и решил надстроить второй этаж: как немедленно решили в деревне, чтобы иметь повод разобрать старый дом по доскам и отыскать-таки золото!
– Нашли или нет, осталось неизвестным. А известно то, что коммерсант вскоре после завершения этого предприятия стал сильно прихварывать. Как нарочно, он страдал сильными желудочными коликами, а вскоре у него отнялись ноги… Он сделался точной копией полковника в последние месяцы жизни. Лежал в постели, вот в этой новехонькой комнате, жаловался, брюзжал и внезапно скончался, хотя врачи пророчили ему еще долгие годы мучений. На местных жителей это произвело сильное впечатление. Они были уверены, что полковник приходил отнять у него свое золото!
– Если ты мне скажешь, что его вдова повесилась…
– С вдовой ничего не случилось, она дожила до преклонных лет, воспитала и вырастила детей, внуков… – с усмешкой сообщила Наталья. – А вот ее сестра умерла вскоре после смерти зятя. Как-то утром ее нашли на полу, в этой самой комнате…
Женщина демонстративно постучала ногой по коврику, связанному из цветастых тряпочек.
– Что она тут делала, осталось неизвестным, ее комната была в другом конце коридора. Она лежала на спине, уже застывшая, с открытыми глазами и разинутым ртом, словно перед смертью попыталась крикнуть и не смогла. Ее лицо, по рассказам тех, кто ее видел, было так ужасно, что в гробу пришлось закрыть его платком, хотя никаких признаков насильственной смерти не было. И конечно, в деревне уже только и говорили о том, что полковник снова искал свое золото.
– Отчего же она умерла? – теперь Александра была очень серьезна.
– Как знать… – загадочно произнесла Наталья. – Деревенские жители лечатся только от самых тяжелых и совсем уж явных болезней. Может, у нее было больное сердце… Хотя ее сестра-близнец прожила до девяноста лет и умерла совершенно здоровой, во сне, мирно, с улыбкой на губах. В деревне говорили, что полковник перепутал их и вместо жены коммерсанта, искавшего золото, убил ее невинную сестру.
– Однако… – протянула художница. – Это… неприятно.
– Было бы просто неприятно, если бы это на этом история заканчивалась! – Наталья торжествовала победу, видя, что ее рассказ производит на слушательницу должное впечатление.
…Загадочные смерти в «Доме полковника» на этом не закончились. Уже в Первую мировую войну все вновь вспомнили былые страхи, связанные с этим местом. На фронт ушли праправнуки полковника – трое молодых людей. Вернулся из них только один… Без ног, с сожженными легкими. Говорить он не мог – стоило бедняге вдохнуть воздух поглубже, как его грудь раздирал ужасающий кашель, нажитый после атаки отравляющими газами. Инвалид прожил недолго и скончался на руках матери и сестры. На доске в местной церкви появилось его имя. Сестра после войны вышла замуж и уехала жить в соседний город. Мать осталась в доме одна.
– Тогда и началось!
…То, что женщина после смерти любимого сына была не в себе, заметили давно. Она еще появлялась в деревне, заходила в церковь, покупала хлеб в лавке, но уже не говорила ни с кем ни слова. Всегда в черном платье, в поношенной черной шляпке с облезлым пером, безмолвная, с остановившимся взглядом – эта рано состарившаяся вдова и осиротевшая мать была страшна в своем одиноком горе, которое ни с кем не желала делить.
Вскоре стали замечать неладное. В «Доме полковника» по ночам во всех окнах горел свет – и на первом, и на втором этажах, словно там ждали гостей. В деревне издавна существует обычай не держать лишнего света, по старой привычке к экономии и из страха перед пожаром. Свет среди ночи жгли городские дачники, мало-помалу появлявшиеся в округе, но чтобы так расточительно вела себя местная уроженка, да еще правнучка знаменитого полковника…
Однажды мальчишки осмелились пробраться в сад, пользуясь тем, что вдова не держала собаку. Приникнув к окнам первого этажа, они рассмотрели внутри такое, от чего пришли в ужас. Они бежали прочь и остановились не раньше, чем оказались на другой окраине деревни. Мальчишки рассказывали всем желающим (а таковых было много!), что в кухне оказалось полно народу! Они видели всех трех сыновей вдовы: старшие, оставшиеся на войне в безымянных могилах, были в военной форме, младший, безногий, в полосатой пижаме полулежал в кресле, закрыв глаза, как и в конце жизни. Была там и двоюродная бабка вдовы, та самая, которую нашли в верхней спальне мертвой, – еще совсем молодая женщина, с вязанием в руках, с которым ее всегда видели при жизни. Был там и покойный коммерсант, дедушка нынешней хозяйки дома. Он тоже сидел в кресле, укутанный в одеяло, мрачный, как в последние дни жизни.
– И конечно, мальчишки увидели самых первых обитателей дома, родоначальников семьи, можно сказать! – почти шепотом добавила Наталья. – Полковника и его жену… У полковника, говорили они, был взгляд, как у дьявола! Это до чего надо испугаться подросткам, детям военного времени и повального безверия, которые ценят одни уже только материальные блага, чтобы вспомянуть дьявола!
– Вот теперь и мне страшно, по-настоящему… – Александра ощущала, как вдоль позвоночника пробежала ледяная змейка. – Послушай… Все, что ты рассказывала раньше, я воспринимала как деревенские россказни. А вот это – нет. Это я сейчас как будто увидела сама…
Наталья кивнула:
– Деревню это потрясло. Поверили все, кто еще не верил! Ведь мальчишки-то не помнили прежних обитателей «Дома полковника», а описали их со всеми подробностями! Люди шептались, сверяли рассказ с тем, что слышали от отцов, от дедов… Все приметы сходились. Мальчишки видели то, что видели!
…К дому больше никто не осмеливался приближаться даже днем. Вдова сделалась для односельчан хуже прокаженной. Завидев на улице ее черную, словно обугленную фигуру, все разбегались, возвращались в свои дома, переходили на другую сторону улицы. Вряд ли несчастная женщина замечала это. Она была поглощена своим горем и одиночеством. Опустив глаза, она вымеряла шагами серые булыжники мостовой с такой тщательностью, словно читала молитвы по четкам. Однажды зимним утром она упала в обморок, в лавке, где закупала скудную провизию для своих одиноких трапез. У вдовы отнялся язык, парализовало все тело. Ее отнесли в «Дом полковника», причем для этого понадобилось куда больше провожатых, чем требовал ее ничтожный вес, – женщина, по отзывам односельчан, весила «не больше цыпленка». Просто всем захотелось увидеть знаменитый дом, куда долгие годы никому не было хода, изнутри.
– Они увидели примерно то же, что и ты, – сделав широкий жест, словно вбирающий весь дом, произнесла Наталья. – С тех пор тут ничего и не изменилось. Та же мебель, те же стены, окна, двери и полы…
– Безликий дом! – эхом откликнулась Александра. Ее вновь передернуло.
– Да, верно… Дом без лица, словно у него и истории никакой нет. А между тем это только видимость!
…За три дня, пока вдова лежала в агонии, «Дом полковника» посетили последовательно: врач, нотариус, священник. С равным результатом – женщина ни с кем не говорила, никого не узнавала. В доме толкались участливые соседки, которых оказалось великое множество. Перебиралось содержимое бельевых шкафов, открывались кладовки, развязывались мешки, выдвигались ящики… Не только следа знаменитого «клада полковника» – следа прожитой в этом доме многими поколениями жизни найдено не было.
– Ни бумаг, ни семейных реликвий, ни ценностей… Ни старых писем, ни фотографий – ничего ровным счетом…
– Но как это могло случиться? – недоумевала Александра. – Она все уничтожила?
– Скорее всего, так и произошло. Вдова была не в себе, это признавали все. В ее рассудке сильно сомневались. Ее дочь, приехавшая из соседнего городка, единственная наследница всего имущества, сама подтвердила, что ее мать была после смерти сына очень странной и иногда говорила безумные вещи.