Ренессанс Русского балета - Стаф Ирина Карловна 2 стр.

Восемнадцатилетний Мясин (его фамилия довольно скоро приобрела французское звучание – Massine), хоть и не без колебаний, использует предоставленный ему шанс.

Через два дня после первого разговора с Дягилевым Мясин едет с ним в Санкт-Петербург; следует краткая встреча с Фокиным, постановщиком «Легенды об Иосифе». Затем он вместе с Дягилевым оказывается в Кельне, еще одном пункте второго немецкого турне «Русского балета», и сразу получает небольшую роль в «Петрушке». Перед Мясиным открываются новые горизонты. Что, разумеется, вызывает зависть у его товарищей по кордебалету.

«Легенда об Иосифе», бесспорно, не имеет того огромного успеха, какого ждал от нее Дягилев. Однако в Париже и в Лондоне (соответственно в мае и июне-июле 1914 г.) Мясин в этом спектакле производит на публику сильное впечатление. Балет замышлялся его создателями как символический и мистический, однако насмешливые парижане окрестили его «Ножками Иосифа» – из-за короткой туники, в которую Бенуа облачил главного героя. Остальные костюмы содавал Бакст, а пышные декорации в духе венецианского Возрождения созданы по эскизам испанца Хосе-Марии Серта. «Г-н Мясин […] не очень опытный танцор, но его юношески простодушная пластика в данном случае – большое преимущество. Г-жа Карсавина танцует жену Потифара на тончайшей зеркальной глади роли так, как умеет только она»[6], – отзывается о балете «Санди Таймс».

Итак, лондонский сезон, продолжавшийся целых семь недель, подходит к концу, а международная обстановка становится все напряженнее. Рихард Штраус, присутствуя на спектаклях в Друри-Лейн, замечает вокруг рост антигерманских настроений.

26 июля Дягилев покидает труппу, назначив ей встречу 1 октября в Берлине. Через два дня они с Мясиным возвращаются в Париж. Когда он на квартире своей подруги Мизии Серт слушает, как Эрик Сати и испанский пианист Рикардо Виньес играют «Три пьесы в форме груши», внезапно приходит известие о том, что Австро-Венгрия объявила Сербии войну.

С этого момента события следуют друг за другом стремительно и неумолимо. 30 июля Германия объявляет ультиматум России, требуя прекратить мобилизацию; 1 августа Германия объявляет России войну; 3 августа Германия объявляет войну Франции; 5 августа Британская империя вступает в войну на стороне Франции и России.

Тамара Карсавина имеет неосторожность на сутки задержаться в Лондоне по просьбе Дягилева, желавшего с ней поговорить. Опоздание обходится ей куда дороже 400 франков, которые одолжил у нее антрепренер. Когда балерина добирается до русско-германской границы, ее не пропускают. Слишком поздно! С обеих сторон уже стреляют. «Вернувшись в Берлин, я увидела, что вся мостовая от вокзала до Унтер-ден-Линден усыпана грудами прокламаций. Во всех витринах красовались карты будущей Германии; обезумевшая толпа, орущая от ненависти чернь не давали проехать»[7]. Полученный пропуск позволяет ей выехать в Голландию, откуда после трехнедельного ожидания она наконец возвращается морем в Англию! «Оттуда я добралась до Петербурга, использовав все возможные средства передвижения»[8].

Со своей стороны, Дягилев больше не ощущает ни малейшей потребности возвращаться домой, как намеревался прежде. Убежденный, подобно многим, что военные действия продлятся недолго, он решает провести лето в Италии. Представляется случай познакомить Мясина со всеми сокровищами искусства, какие таят в себе крупные города северной и центральной части Апеннинского полуострова.

Покидая Москву, юный танцовщик полагал, что через несколько месяцев вернется. К тому же он тоскует по родине. Узнав в Милане, что Россия вступила в войну, он чувствует себя виноватым. Позже он писал, что хотел сражаться под знаменами императора. Однако теперь пересечь всю Европу практически невозможно. И он остается, тем более что жаждет продолжить работу с Фокиным и своим новым педагогом, маэстро Чеккетти.

Энрико Чеккетти, уроженец Италии, около двух десятков лет провел в России. Танцовщик-виртуоз и педагог, он приложил немало усилий, шлифуя технику танца петербургских артистов: через его руки прошли, в частности, Трефилова, Егорова, Павлова, Седова, Ваганова, Кшесинская, Преображенская, Карсавина, Горский, Легат, Фокин, Нижинский.

Мясин и Дягилев встречаются с Чеккетти и его женой в Тоскане, во Вьяреджо. Мясин должен заниматься. Ему это необходимо. По его собственному признанию, его техника оставляет желать лучшего. До сих пор он блистал главным образом в русских народных танцах и украинских гопаках[9].

Дягилев и Мясин берут напрокат автомобиль, чтобы посетить не только Вьяреджо, но и Пизу, Сиену, Сан-Джиминьяно и, конечно, Флоренцию. Юноше, уже знакомому с современной русской живописью, открываются сокровища Ренессанса. Он восхищается Донателло, Фра Анджелико, Мазаччо. У Дягилева всегда под рукой путеводитель Бедекера, который они внимательно изучают, прежде чем осмотреть какой-нибудь зал Галереи Уффици. «Флоренция стала, можно сказать, краеугольным камнем моего художественного образования»[10], – напишет позднее Мясин и упомянет, что «Дягилев все еще был занят формированием труппы».

Тут он опережает события. «Сереже», как называли Дягилева близкие, пока еще до этого далеко. Но он смиряется с неизбежностью. Война продлится дольше, чем предполагалось. Быть может, затянется на несколько лет. «Русскому балету» грозит долгий вынужденный простой, он может не выдержать.

Поскольку военный конфликт ограничен европейским континентом, он видит в Америке спасательный круг. Дягилев не питает никакой симпатии к Соединенным Штатам: это слишком новая для него страна. К тому же мысль о том, чтобы пересечь Атлантику, повергает его в ужас. Гадалка предсказала ему, что он найдет смерть на воде. Говорят, именно поэтому он отказался лично возглавить турне по Латинской Америке – то самое турне, в котором Нижинский женился на юной Ромоле де Пульски.

Тем не менее Дягилев уже несколько лет поддерживает связи с нью-йоркской «Метрополитен-оперой». Уже в 1909 году в Венеции он встречался с представителями «Мет», которых заинтересовали парижские спектакли. Первое турне намечалось на 1912 год. Его односторонняя отмена сильно рассердила Дягилева, он даже грозил судебным процессом. На самом деле горячим поклонником «Русского балета» является только президент нью-йоркской оперы, банкир Отто Кан; ее генеральный директор Джулио Гатти-Казацца относится к нему куда более сдержанно.

В июле 1914 года Дягилев и супруга Отто Кана Адди активно обсуждают возможность заатлантического турне будущей зимой. В телеграмме, которую Адди Кан шлет своему мужу, подчеркивается, что Дягилев согласен на все, даже если придется ограничиться всего десятком спектаклей в Бруклине и еще несколькими в Филадельфии, Бостоне и Чикаго. Главное для него – сохранить антрепризу. В конце месяца Дягилев в письме к одному из своих лондонских адресатов подтверждает, что твердо намерен провести американский сезон с 1 декабря или, по крайней мере, с 1 января 1915 года[11].

Но независимо от того, состоится ли американский сезон, Дягилев безусловно не намерен отказываться от создания новых спектаклей. К кому же обратиться, как не к Стравинскому, плодотворное сотрудничество с которым уже четырежды приносило «Русскому балету» шумный успех благодаря «Жар-птице» (1910), «Петрушке» (1911), «Весне священной» (1913) и «Соловью» (1914).

В течение 1914 года Дягилев несколько раз встречается со Стравинским, и они обговаривают дальнейшую совместную работу. В январе Дягилев приезжает в Лезен (Романская Швейцария). Цель поездки – убедить Стравинского уступить ему премьеру «Соловья»: опера была в свое время заказана Московским Свободным театром, который теперь находится на грани банкротства. Не исключено, что в апреле друзья встречаются в Монтрё. В мае они могут работать в Париже: там в это время как раз идет «Соловей». А в июне – снова в Лондоне, во время британской премьеры оперы. В центре их внимания – новый балет, целиком выдержанный в духе «Весны священной», – «Свадебка».

Дягилев с величайшим нетерпением ждет создания этой кантаты во славу крестьянской свадьбы. Не проходит и месяца после отъезда Стравинского из Лондона, как Дягилев уже шлет ему телеграмму, беспокойно спрашивая, продвигается ли работа[12]. Он намекает, что по дороге в Италию мог бы без труда заехать в Лозанну, чтобы прослушать хоть несколько тактов партитуры. Однако Стравинский считает это преждевременным.

Во Флоренции Дягилев снимает особняк на вьяле Торричелли, дом 4. 5 сентября он телеграммой приглашает Игоря и Екатерину Стравинских в гости[13]. Специально оговаривает, что у него есть рояль. «Сердечно благодарим, но никак не можем, денег ни гроша», – отвечает музыкант. 21 сентября Дягилев повторяет приглашение, обещая к тому же оплатить расходы на поездку.

Понимая, что «в этом тяжелом положении он чувствовал потребность иметь около себя друга, который утешил бы его, приободрил, помог своими советами»[14], Стравинский решает приехать к нему в конце сентября. Тем самым оба смогут уточнить свое видение «Свадебки». Дягилев намерен поставить балет как можно скорее. Однако ему придется набраться терпения. Работа над его музыкой, хореографией, декорациями займет еще девять лет!

По крайней мере, переговоры с «Метрополитен-оперой» успешно завершены. 10 октября в Милане подписан контракт: почти четырехмесячное американское турне состоится в сезон 1915–1916 годов. 13 октября, вернувшись во Флоренцию, Дягилев шлет телеграмму с доброй вестью Стравинскому в Кларан[15]. Вполне вероятно, что «Русский балет» будет спасен!

Естественно, самое трудное еще впереди. К моменту подписания контракта с Джулио Гатти-Казацца труппы у Дягилева нет. Большинство танцовщиков вернулось в Россию – начиная с Карсавиной, которая добралась наконец до Санкт-Петербурга. Фокин и его жена Вера Фокина находятся в Биаррице. И весьма рассчитывают получить деньги, которые Дягилев им задолжал. Что же до бесподобного Нижинского, то он силою обстоятельств застрял в Будапеште.

Но в контракте с «Метрополитен-опера компани» первым пунктом предусмотрено участие в турне Нижинского, Карсавиной, Фокина и Фокиной. В другом пункте уточняется: в случае, если и Нижинский, и Карсавина не смогут принять участие в каком-либо спектакле, этот спектакль может быть отменен… Более того, отсутствие ангажемента двух этих звезд в срок до 15 февраля 1915 года может стать причиной для расторжения договора! В центре рекламной кампании будет также фигура самого Дягилева, который теперь обязан лично участвовать в турне[16].

Дягилеву волей-неволей приходится вновь обратиться к Нижинскому[17]. Брак его бывшего «протеже» с Ромолой де Пульски привел к полному разрыву отношений. Не дав себе труда объясниться лично, Дягилев поручил своему верному постановщику Сергею Григорьеву телеграфировать ему: «Г-н Дягилев считает, что, пропустив спектакль в Рио и отказавшись танцевать в балете «Карнавал», Вы нарушили контракт. Поэтому в Ваших дальнейших услугах он не нуждается»[18].

Позднее Бакст передал Нижинскому свой разговор с Дягилевым и его слова: «Насколько высоко Нижинский стоит сейчас, настолько низко я сброшу его»[19]. Тем не менее в какой-то момент обсуждался вопрос об участии Нижинского в четырех лондонских спектаклях «Русского балета»[20]. Возможно, под давлением английских продюсеров. Ведь одно имя Нижинского способно увеличить сборы.

Понятно, что подобные высказывания не слишком способствуют сближению. Тем не менее Нижинский считает своим долгом ответить на предложение ангажемента: в октябре он сообщает, что «сейчас он приехать не может, так как он не имеет пока (!) право выезда» из Будапешта из-за военных действий[21].

Дягилев всегда последователен. По свидетельству Стравинского, его прежде всего поразили в нем «выдержка и упорство, с какими он преследовал свою цель»[22]. Дягилев не отступает и шлет Нижинскому письмо с подробными условиями. Танцовщик отвечает лаконичной телеграммой: «Письмо получил. Приехать не могу»[23].

Невозможность привлечь Нижинского не устраивает Дягилева еще и потому, что он предполагал поручить ему создание нового балета. «Пластика же в «Свадебке» – дело Нижинского, и сговариваться с ним мне, думаю, не придется», – пишет он Стравинскому[24]. И успокаивает композитора, по-видимому, опасающегося, как бы замысел, в который он вложил столько труда, не сорвался вовсе: «Я напишу ему второе письмо, уже не такое скромное и хорошее, и этот жалкий тип сообразит, что шутки плохи».

Как поясняет Дягилев в том же письме от 25 ноября 1914 года к своему другу Стравинскому, Мясин еще слишком молод, чтобы заняться «Свадебкой», но «с каждым днем становится все более нашим». Чутье говорит Дягилеву, что он имеет дело не только с танцовщиком, но и с хореографом.

Однажды вечером, когда они бродят по Галерее Уффици, он внезапно задает молодому человеку вопрос, считает ли тот себя способным создать балет. Поначалу Мясин отвечает отрицательно. Но чуть позже, когда они оказываются перед «Благовещением» Симоне Мартини, на Мясина нисходит откровение. «Все, что я видел до того во Флоренции, словно достигло высшей точки в этой картине. Казалось, мне предлагают ключ в незнакомый мир, приглашают пройти по дороге, по которой я буду идти до конца. «Да, – обратился я к Дягилеву, – я думаю, что смогу создать балет. И не один, а сотню, я обещаю вам»»[25]. А пока он рисует и пишет маслом, почти по два часа в день[26].