Так мы исполнены «всей полнотой Бога» [ср. Кол 2:9]. Эта фраза, которая следует еврейской манере выражаться, означает, что мы исполнены во всех смыслах так, что он делает нас полными, и изливает через нас и в нас (uberschuttet) все дары и благодать, и исполняет нас своим Духом, который делает нас бесстрашными. И он освещает нас своим светом, его жизнь живет в нас. Его блаженство благословляет нас, и его любовь пробуждает любовь в нас. Одним словом, во всем, что он есть и что он может делать, он полностью и действенно работает в нас так, чтобы мы могли быть полностью обожены (vergottet) – имея не лишь только малую часть Бога или просто некоторые его части, но имея полноту[69].
Этот акцент на потоке божественной благодати (божественная благодать сначала и до конца) объясняет, почему Лютер считал различение между тварной и нетварной благодатью настолько глубоко проблематичным. В этом ключевом моменте Лютер мог опираться на греческих отцов более, чем обычно предполагалось. И у греческих отцов вселение-обитание Христа и участие в божественной жизни было выражено многими способами, такими как methexis, methochee, metalepsis, koinonia, sunousia и так далее. Следовательно, сегодня общепризнано, что мы находим у Лютера два взаимосвязанных представления об оправдании, одно из которых связано с внешней благосклонностью, а другое – с присутствием Христа в глубине личности христианина.
Однако до сих пор остается спорным, как следует понимать связь между «внешней» gratia[70] Бога и «внутренним» donum[71] Христа. Основываясь на сочинении Лютера Против Латомуса[72], обычно говорят, что donum зависит от gratia, внутренняя жизнь Христа – от внешней благодати. И действительно, когда Лютер отвечает на страх запутанного верующего об уверенности в спасении, он ссылается на «два безмерно сильных основания, и таких надежных основания, что грех, который остается в них [верующих], не должен вести их к проклятию». Первое из них – это тот благодатный факт, что сам Христос уже искупил человеческие грехи (Рим 3:25). Следовательно, «они спасены в его благодати (gratia), не потому, что они веруют или обладают верой или даром (donum), но потому, что это в Христовой благодати они имеют все это»[73]. Но «второе основание – это дар (donum), который они получили [Христом, присутствующим в верующем], через который они не следуют плоти и не служат греху. Однако первое основание в его благодати сильнее и важнее, ибо если второе и значит что-то, то делает это лишь благодаря силе первого»[74].
Суть этого аргумента заключается в следующем. Когда речь идет об уверенности в спасении (поскольку «мы должны быть уверены»[75]), внешняя благодать важнее просто потому, что она относится к силе уже совершенного искупления на кресте Христовом. В то же время мы всегда остаемся новичками, когда дело доходит до того, чтобы преодолеть грех при помощи присутствия Христа. Но для Лютера одно дело – ответить на беспокойный поиск уверенности, а другое дело – объяснить, как совершается оправдание грешника. Тут, кажется, Лютер строит свою аргументацию совсем наоборот, поскольку это именно благодаря обитанию Христа в верующем благодать Бога на божественном суде принадлежит и мне. Вопреки тому, что часто выдается за мнение Лютера, на самом деле он – в только что процитированном отрывке – говорит, что благодать Бога pro nobis следует присутствию Христа in nobis. Благодать тут следует дару Христа, который есть сам Христос как присутствующий и действующий в вере христианина:
Спутник (comes) этой веры [fides Christi] и праведности [iustitia Christi in nobis] есть благодать или милость, благорасположение (favor) Бога против гнева, который есть спутник (comes) греха, так что тот, кто верует во Христа, имеет милостивого Бога[76].
Для того, чтобы выбрать наиболее подходящее слово для перевода comes (которое обозначает нечто, следующее в комплекте с чем-то другим), и для того, чтобы со всей серьезностью воспринять основной аргумент Лютера (божественная благодать следует за самосообщением Христа верующему так же, как и божественный гнев следует за грехом), важно, чтобы comes было понято здесь как нечто, следующее за чем-то первичным, а не просто как «компаньон» или «партнер», как в стандартном переводе латинского текста в Luther’s Works[77]. Для Лютера фактический процесс оправдания совершается Христом, который обитает в верующем с момента крещения, и благодать Бога следует за этим. Одно дело – процесс, посредством которого Христос свершает примирение с грешником (тут первенство имеет donum), другое дело – как можно найти необходимую эпистемологическую уверенность в благорасположении Бога (тут первенство имеет gratia).
Если это так, то мы не должны просто противопоставлять основанное на отношениях понимание христианской личности и онтологическое понимание присутствия Христа в верующем, так же как и в философских дискуссиях мы не можем просто противопоставлять интерналистское и экстерналистское понимания сознания. Вывод, скорее, заключается в том, что то, что является внешним по отношению к человеческой личности, и то, что присуще ей изнутри, не может быть разделено. Сбалансированный богословский взгляд на человеческую личность должен быть способен включить как внешний, относящийся к отношениям, так и внутренний аспекты личности, такие как отношение к Богу и вселение-обитание Христа в верующем.
Перевод с английского Станислава Павлова
Стефано Каприо
Религиозный опыт в русской и западной антропологии[78]
1. Антропология, христианская догматика и современный вопрос
Интерес к человеку и его опыту веры, столь ярко выраженный в латинской и в особенности августинской традиции, кажется подчас отодвинутым на второй план в восточном догматическом построении, прочно стоящем на определениях первых Вселенских соборов и на своих тринитарных и христологических перспективах. Русская антропологическая мысль берет начало из этого же наследия веры, в особенности из духовной системы Григория Нисского, используя ее в антропологическом смысле через пересекающую сферу сотериологии, которая уже у отцов каппадокийцев предоставляла концептуальные средства, необходимые для борьбы с арианской ересью и апполинаризмом и для построения никео-халкедонского символа веры. Сотериология в действительности представляет собой динамический аспект самой христологии, обращая взор от протагониста к получателю спасительного действия, то есть к человеку. Подобное восстановление позволяет принять византийский синтез и его развитие в более широких масштабах, выходя из своего рода теоретической клетки, которая видит православную догму в исключительно «мистическом» измерении веры, и возвращая ее культурной жизни современности, уклоняясь, таким образом, от критической депортации кантианства и принимая антропоцентрический вызов Фейербаха и позитивизма.
На одной из замечательных страниц Исповеди Августин размышляет о вопросах, с которыми человек обращается к земле, звездам, ко всему миру: «Мое созерцание было моим вопросом; их ответом – их красота. Тогда я обратился к себе и сказал: “ты кто?” И ответил: “человек”» (Исповедь Х,6,9)[79]. Для Августина понимание человека происходит из сознания его своеобразия и отличия от вещей: «И люди идут дивиться горным высотам, морским валам, речным просторам, океану, объемлющему землю, круговращению звезд – а себя самих оставляют в стороне» (Исповедь Х,8,15)[80]. Именно это сознание приводит к Богу. Волнение сердца есть признак этой потребности в бесконечном, и поэтому оно успокаивается только в Боге. Фейербах вернется к вопросу, поставленному Августином: укажет, что сознание есть причина коренного отличия между человеком и вещами, и признает, что бесконечная открытость человеческого сознания является исходной точкой религии; но отметит, что сознание это есть не что иное, как сознание себя, самосознание, и придет к заключению, что «Сознание бога есть самосознание человека, познание бога – самопознание человека. Бог есть откровение внутренней сути человека, религия есть торжественное раскрытие тайных сокровищ человека, признание его сокровенных помыслов, открытое исповедание его тайн любви»[81]. Там, где епископ Гиппонский говорит о Боге как о Боге близком, более близком нам, чем сама наша душа, для Фейербаха речь идет о том, что в религии нет ничего отличного от того, что кроется в человеческом сознании. На первый план выходит центральное положение субъекта, с его вниманием к разуму как абсолютному критерию истины: это так называемый «антропологический перелом». История понимается в современной форме «историчности», определяющей всякий аспект человеческого опыта. Сам Бог, конкретизированный как данность человеческого разума, будет обречен на исчезновение: ни кантианская концепция Бога, рассматриваемого как постулат практического разума, ни концепция Шлейермахера[82], видящего его как основу религиозного чувства, присутствующего в каждом человеке, как кажется, не склоняются к другому заключению. «Смерть Бога», предсказанная Ницше[83] как начало новой эпохи, завершит этот процесс. Утверждения Гегеля[84] относительно метафизической страстной пятницы и Хайдеггера[85] об онтотеологии как сокрытой сущности западной метафизики и о смерти Бога как ее неизбежном исходе станут подтверждением этому.
Очевидно, что этот «антропологический перелом» мог войти в богословие только ценой радикального истолкования, которым западное богословие обязано, прежде всего, К. Барту[86] и в целом диалектическому богословию. Утверждением субъективности Бога Барт отстаивает коренное отличие между Богом и человеком: это отличие должно оставаться фундаментальным и признаваться таковым, в том числе и для тех богословских попыток, которые идут дальше Барта, в направлении лучшего синтеза между Богом и человеком. Утверждение отличия привело, с одной стороны, к новому выдвижению центральности деяния Бога, то есть откровения и эсхатологии; а с другой – пыталось установить отношения с разумом на основе того факта, что вера не может заставить определять свое основание тем, что находится за пределами собственного предмета, не может заимствовать у других критерии собственного знания. Бартианское возражение остается существенным: Бог является предметом богословия, а не человек. На этом можно построить более внимательный к современным проблематикам и потребностям дискурс о человеке. Действительно, вопрос о человеке является основным: он ставится не столько как локальная проблематика человеческого знания, сколько как глобальная сфера его значения и его ценности, способная определять основное отношение к существующему. Антропология стала культурным синтезом нашего времени.
2. Свойства русской религиозной антропологии
Русская религиозная антропология оказывается особенно продуктивной для ростков экзистенциализма, присутствующих уже в размышлениях девятнадцатого века, не ускользнувших от такого великого протагониста русского религиозного возрождения начала прошлого века, как Бердяев, и, следовательно, по полному праву включенных в то культурное наследие, которое образует основу нового постатеистского возрождения русской философии и богословия. Эпистемология веры как идентификация сознания реального и спасение как участие в богочеловеческом опыте Христа являются солидным вкладом в переосмысление положения человека в раздробленном, многообразном и глобализированном мире, который является самым настоящим актуальным вызовом постмодернизма.
Примечания
1
Митр. Иоанн Зизиулас, Бытие как общение: Очерки о личности и Церкви, М.: СФИ, 2006.
2
Иоанн Зизиулас, Общение и инаковость: Новые очерки о личности и церкви, М.: ББИ, 2012.
3
Образ образа (лат.). – Здесь и далее под знаком * даются примечания переводчика.
4
Доклад на международной конференции «Богословие личности в западном и восточном христианстве».
5
Mahowald, Mary B. 1995. “Person”, Encyclopedia of Bioethics, rev. edition. New York: Simon & Shuster, vol. 4, 1934–1941.
6
Strawson, Peter. 1959. Individuals: An Essay in Descriptive Metaphysics. London: Methuen & Co.
7
Kelsey, David. 2009. Eccentric Existence: A Theological Anthropology, vols 1–2. Louisville, KY: Westminster John Knox Press, vol. 1, 2.
8
Pannenberg, Wolfhart. 1983. Anthropologie in theologischer Perspektive. Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 233–235.
9
Engelhardt, H.T. 1986. The Foundations of Bio-Ethics. Oxford: Oxford University Press.
10
Baier, Anette. 1985. Postures of the Mind: Essays on Mind and Morals. London: Methuen 1985, 85.
11
Frei, Hans. 1993. Theology and Narrative: Selected Essays, eds. George Hunzinger and William Placher. New York: Oxford University Press, 208. Cм. также: Springs, Jason A. 2010. Toward a Generous Orthodoxy. Prospects for Hans Frei’s Postliberal Theology (AAR Reflection and Theory in the Study of Religion). New York: Oxford University Press. Не так давно идею великодушной ортодоксии развивал лидер движения Emerging Church Брайен МакЛарен: McLaren, Brian. 2004. A Generous Orthodoxy. Zondervan: El Cajon, CA. Хотя я симпатизирую довольно многим взглядам МакЛарена, здесь я имею в виду не его понимание великодушной ортодоксии.
12
Грундтвиг сочетал свое т. н. «церковное видение» (с его акцентом на литургии, особенно на таинствах крещения и евхаристии) с антропологическим убеждением, что вера, надежда и любовь выражают полноту живой человечности. Его труды в настоящее время вновь переводятся и на немецкий, и на английский языки. О Грундтвиге как о представителе «великодушного богословия» см.: Root, Michael. 2000. “Generous Orthodoxy: Regin Prenter’s Appropriation of Grundtvig”. In: Grundtvig in International Perspective: Studies in the Creativity of Interaction, eds. A.M. Allchin, S.A.J. Bradley, N.A. Hjelm, and J.H. Schjøring. Aarhus: Aarhus University Press, 45–58.
13
Образ Бога (лат.).
14
Gregersen, Niels Henrik. 2010. “Radical Generosity and the Flow of Grace”. In: Word – Being – Gift, eds. Bo Kristian Holm and Peter Widmann. Tübingen: Mohr-Siebeck, 117–145.
15
В этом разделе я опираюсь на свою более раннюю работу, опубликованную в книге Человеческая личность в науке и богословии: Gregersen, Niels Henrik. 2000. “Varieties of Personhood: Mapping the Issues”. In: The Human Person in Science and Theology, eds. Niels Henrik Gregersen, Willem B. Drees, and Ulf Görman. Edinburgh: T & T Clark/ Grand Rapids, MI: Eerdmans, 1-17.
16
de Vogel, Christina. 1963. “The Concept of Personality in Greek and Christian Thought”, Studies in Philosophy and the History of Philosophy 2, 20–60; Engberg-Pedersen, Troels. 1990. “Stoic Philosophy and the Concept of Person”. In: C. Gill ed., The Person and the Human Mind. Oxford: Oxford University Press 1990, 109–137.
17
Богословско-историческая легенда (нем.).
18
Heinrichs, Johannes. 1996. “Person. Philosophisch”, Theologische Realenzyclopädie vol. 26, 220–225.
19
Engberg-Pedersen, Troels. 1990. “Stoic Philosophy and the Concept of Person”. In: C. Gill ed., The Person and the Human Mind. Oxford: Oxford University Press 1990, 109–110.
20
Ibid., 119.
21
Цит. по: Mahoney, John. [1987] 1990. The Making of Moral Theology: A Study of the Roman Catholic Tradition. Oxford: Clarendon Press, 221.
22
Pannenberg, Wolfhart. 1983. Anthropologie in theologischer Perspektive. Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 217–218.
23
Рус. пер.: Митр. Иоанн Зизиулас, Бытие как общение: Очерки о личности и Церкви. Предисл. прот. Иоанна Мейендорфа, М.: СФИ, 2006.
24
Zizioulas, John D. [1985] 1997. Being as Communion: Studies in Personhood and the Church, Crestwood: St. Vladimir’s Seminary Press, 34.
25
Ibid., 27.
26
Turcescu, Lucian. 2002. “'Person' versus 'Individual' and Other Modern Misreadings of Gregory of Nyssa”, в: Modern Theology, vol. 18, 527-40.
27
Grègoire de Nysse. 2000. Discours catéchétiques, R. Winling ed. (Sources chrétiennes 453). Paris: Éditions du Cerf, 168.
28
Защита Зизиуласа Аристотелем Папаниколау в ответ на критику Турческу не ставит под вопрос эти находки. См.: Papanikolaou, Aristotle. 2004. “Is John Zizioulas an Existentialist in Disguise? Response to Lucian Turcescu” в: Modern Theology, vol. 20:4, 601–607.
29
Ayres, Lewis. 2004. Nicaea and Its Legacy: An Approach to Fourth-Century Trinitarian Theology. Oxford: Oxford University Press.
30
Zizioulas, John D. [1985] 1997. Being as Communion: Studies in Personhood and the Church, Crestwood: St. Vladimir’s Seminary Press, 17.
31
Сущность (греч.).
32
Ibid., 39.
33
Studer, Basil. 1982. “Der Person-Begriff in der frühen kirchenamtlichen Trinitätslehre”.Theologie und Philosophie 57, 177. Ср. Volf, Miroslav. 1998. After Our Likeness: The Church as the Image of the Trinity. Grand Rapids/Cambridge: William B. Eerdmans, 199.
34
Panagopoulos, Johannes. 1993. “Ontologie oder Theologie der Person? Die Relevanz der patristischen Trinitätslehre für das Verständnis der menschlichen Person”. Kerygma und Dogma 39, 2-30.