– Что, от молочка не просыхаем?! Да-а? Придётся щас вместо фильма всей роте сбегать в самоволку по большому кругу! – старшина весело блеснул глазами.
– Воспитание в коллективе и через коллектив! – радостно вторил сержант старшине. – Кхе-кхе-кхе, – он развернулся и демонстративно боднул дверь каптёрки лбом, демонстрируя евоную крепость.
– Рота-а-а! Стро-о-и-иться на у-улице! – казалось, сержантский состав в своём подавляющем большинстве торжествовал! Казалось, весь сержантский состав просто питался этими дрючками! Глаза у них горели, словно у вампиров, слетевшихся на запах невинной крови!
У большинства из них на груди гордо выделялись либо значки парашютистов, либо «кадетов»-выпускников Суворовских училищ. (Вообще, бывшие суворовцы оказались, от большего, скверными людьми. Кучковались исключительно своей «кадетской» артелью. Носили с изнанки «кадетский» погон как признак принадлежности к особой тайной касте. Высокомерили. Строили из себя заядлых вояк, что было совершенно несвойственно для бывших солдат СА, действительно съевших пуд армейской соли, но не выпячивающихся. За что «кадеты» заслужили всеобщую нелюбовь. Многие из них стали «комодами». Однако спустя два года эта «детская болезнь» кадетов, как правило, проходила.., как правило… Но случались и исключения. Порой эта «кадетская болезнь» высокомерия оставалась пожизненно.)
Тимофеев, как и все, ёжился на улице, стоя в «стойке пингвина». От действительности хотелось абстрагироваться. Ему неделю назад исполнилось семнадцать, по поводу чего он смог получить особый «подарок» от старшины и отбиться вечером (т. е. лечь спать) не за сорок пять секунд, как все другие, а спокойно. Теперь, в свои семнадцать, он уже чувствовал себя вполне взрослым, научившимся стойко переносить наваливающиеся физическо-психологические тяготы, от которых он попросту, старался абстрагироваться, как и от всей неприятной действительности. Он снова ушёл мыслями в воспоминания о Соне…
…Тогда, в школе, он так и не решился заговорить с ней. Тогда, в школе, он искал любую возможность увидеть эту девчонку с параллели. Будь то в школьном коридоре, на переменке, будь то на субботнике или при сборке металлолома…
Сейчас сибирская погода, словно наблюдая за курсантами, приготовила им свой «сюрприз» по такому случаю – первый снег. Он мелкой крупой засеял всё холодное пространство вокруг…
– Бего-ом м-м-м-арш! – крикнул старшина, сверкая хищным вороньим взглядом. Так начинался любой марш-бросок. Бег по снегу и грязи, в любую непогоду. Ведь эти курсанты – будущие офицеры, будущие политработники-комиссары. Чтоб увлечь за собой бойцов в пекло, в будущем, в настоящем они сами должны лепиться из цемента. А ничто так не цементирует характер, как лишения, трудности и, конечно же, холод и снег! Особенно с грязью! Забег делали повзводно. В совокупности более ста яловых сапог двадцатой роты бухало по грязи вдоль лесной дороги, изуродованной рытвинами от траков гусениц БМП и танков. Тимофеев сдвинул назад новенькую синюю «жучку»26 на остриженной голове.
Вытер рукавом пот со лба. В такие минуты его мысли улетали далеко от происходящего…
Октябрьская грязная жижа разбитых танковыми траками дорог покрывалась первым октябрьским снегом. Это было просто идеальное время для марш-бросков, как плановых, так и дисциплинарных, а так же для тактической и инженерной подготовки как днём, так и ночью. Что там бег! Окапывание в этой холодной снежной грязи было нéчто! А главное – всё это делалась без «подменки», в повседневной форме. В обычном «ПШ» и шинелях, которые должно было поддерживать в идеальной чистоте, без каких бы то ни было скидок на такие вот обстоятельства!
Итак, рота угрюмо шлёпала по заснеженной чавкающей грязью дороге. Пред Тимофеевым снова предстал образ Сонечки. Той далёкой Сонечки, которой он так и не признался в своих чувствах. Тогда, на школьном выпускном, когда они гурьбой весело шли в Хабаровске по Амурскому бульвару, он, как ему показалось, почувствовал на себе её взгляд. Поднял глаза. Она улыбалась, освещаемая уличным фонарём, торчащим из-за кустов кучерявой акации. Ночное небо. Шорох листьев. Запах лета. И казалось, что вот он тот миг настал. Преодолевая оцепенение он сделал шаг навстречу. Сердце словно выпрыгивало из груди и, казалось, нет человека, счастливее его, носящего в себе столь светлое чувство юношеской влюблённости, во всей Вселенной!..
– Обороты! – снова заорал старшина. Казалось, всё ему нипочём. Он, бывший дéсант, был слеплен уж точно из цемента. Его дéсантские сапоги с боковой шнуровкой на укороченных голенищах вызывали всеобщую зависть и уважение! Уважение и страх! Страх и ненависть! Да. Его ненавидел каждый, меся смесь из грязи и снега, особенно во время ежедневных восьмикилометровых забегов на утренней зарядке. Ведь пережить зарядку со старшиной считалось – пережить день! Во всяком случае, его худшую часть! Однако были и такие вот внеплановые дисциплинарные забеги, когда вместо ожидаемого «пряника», как просмотр старого фильма в училищном ГОКе или банальная самоподготовка в тёплом классе, начиналась снова «худшая часть дня».
– Р-р-я-яз, р-р-яяз, р-р-яяз, два-а, три-и, р-р-я-яз, р-р-я-яз, р-р-я-яз, два-а, три-и, четыре, – в такт старшине рота грохала сапогами по схваченной заморозками земле, обволакиваемая клубами пара от разгоряченных тел.
– Вспышка слева! – вдруг заорал старшина, увидев нарушение в равнении строя.
Рота кинулась к обочине. Курсанты падали на землю по направлению предполагаемого взрыва, обхватывая головы руками. Тимофеев уткнулся лбом в корень дерева…
…Тогда, в Хабаровске, он стоял сконфуженно, видя как сзади него неожиданно вышел Лозовик – разбитной пацан с параллели, собирающийся в рязанское училище ВДВ! Он бесцеремонно сгрёб улыбающуюся ему Сонечку, бухнулся на скамейку и фамильярно усадил её себе на колени. Они бесстыдно целовались. Прямо перед растоптанным Владиславом, который сделал пару шагов назад, споткнулся об уличную урну, больно упав на газон, уткнулся лицом в корневища акации. Раздался задорный смех. Ненавистный смех Лозовика, обидный смех Сонечки, глупые смешки прочих. Тимофеев лежал, уткнувшись лицом, так же как и сейчас, в корень дерева. Ему хотелось тогда умереть. Вся его жизнь тогда потеряла для него всяческий смысл…
– Рота-а-а! Стро-оиться! – раздался вопль старшины, отозвавшийся эхом воплями «замков» и «комодов»,
– Двести первая группа! Стро-оиться!
– Двести вторая группа! Стро-оиться!
– Двести третья группа! Строоиться..!
– Первое отделе-ение! Стро-оиться!
– Второе отделе-ение! Стро-оиться!
– Стро-оиться!
– Стро-оиться!
– Стро-оиться!
Орали все сержанты в голос, командуя каждый своим взводом или отделением!..
(Уже первые месяцы первого курса дали ясно понять, что это военное училище было создано не для выращивания «паркетно-кабинетных» офицеров. Бегать в полном снаряжении в атаку, ползать, таскать «раненых» ползком, рыть окопы – всё оказалось гораздо сложнее, чем казалось со стороны, при просмотре телепередачи «Служу Советскому Союзу».
Требования к внешнему виду при том были крайне высокими. И здесь не было никаких ни поблажек, ни оправданий. Вернувшись с ночных тактических занятий, в грязи, утром каждый должен был выглядеть безупречно чистым и выглаженным. Приходилось часами мокнуть под дождём днём и ночью. Утром влазить в мокрую холодную одежду.
Такова была система «естественного отбора», готовящая советского «сверхчеловека», способного выжить и победить, где угодно и чего бы это ему ни стоило! И это были только «цветочки», вспоминаемые многими в будущем как лёгкие весёлые дни беззаботного «курсантства»…)
…Вот стою со штык-ножом,С ним рассвет встречаю,Вспоминаю отчий домС скорбью и печалью…Тихо плещется водаНа ремне во фляжке,Мне бы водочки туда,Помогло б бедняжке…Если не сведут с умаНаш экзаменатор,Наш весёлый старшина,Ротный и куратор…Курсантский фольклор***
Расположение роты– Товарищи курсанты! Кто ещё не написал письмо домой о своей распрекрасной службе, вперёд! И не дай божé, хоть один родитель обратится к командованию, типа «что случилось, сын не пишет!..» – старшина прошевелил челюстями, зыркнул глазами и скрылся в каптёрке.
«…То, что я сейчас нахожусь далеко от вас, обусловлено моей любовью к вам и к Родине. Это мой долг перед вами и перед всем народом. А за меня не беспокойтесь, я не ребёнок. Душа моя из сопливого гражданского хряща превратилась в кость. Погода, минутные слабости, предрассудки и прочая муть не гнетут меня. Всё это я переношу легко… Стоишь порой часовым, изморенный после тактик, бессонных ночей, борешься со сном, вырубает, но знаешь, что это непозволительная роскошь, граничащая с преступлением и даже гибелью. Раньше сон был в глазах, хотелось их закрыть. Резало. Теперь сон изнутри. Стоит сесть или лечь. Стоит чуть- чуть ослабиться, как тут же снится сон. В наряде по столовой, под утро, с картошкой в руках засыпаешь. Картошка в глазах расплывается. Под утром завалишься. Кто на железный стол. Кто на деревянную решётку. Дневальные, часовые очень вялые ночью. В глазах всё расплывается. Веки держишь открытыми, а перед собой всё расплывается. Сейчас, чтобы мы не бурели, сержанты за нас взялись. После каждого отбоя – несколько раз подъём. Засыпаешь уже в ночь на следующий день. Т. е. после 12-ти. Теперь спать умею во всех позах: сидя, стоя, да ещё и так, что бы видно не было… Недавно опять рыли окопы, на этот раз ночью. Сейчас – как крот грязный. Прошлой ночью шинель чистил всю ночь под краном с ледяной водой, а другой тут нет, и стираем, и моемся только ей. А притом ночью-то бродить не положено! Поэтому будит дневальный. Утюг один на всех, им и сушим, и гладим форму по очереди. Утром всё ещё мокрые, досушиваем форму на себе. Сапоги рвутся сзади по шву, сами зашиваем, ремонтируем, как можем, каблуки прибиваем, подковы. Недавно были стрельбы из БПМ с орудия «Гром» и спаренным пулемётом ПКТ* (*Пулемёт Калашникова Танковый). Оценка снижалась за темп стрельбы…
Я по вам очень скучаю. Но ничего, я всё выдержу и приеду в отпуск! Не дождусь этого дня! Целую всех! Ваш Владислав», – Тимофеев заклеил конверт…
Русское поле, дыхание трав,вольность, раздолье кудрявых дубрав.небо бездонное, свист соловья,Скромная русская наша земля.Мамина сказка в молчание ночи,мамина ласка, усталые очи,Слышу я голос её молодой,Я и сейчас её помню такой.Беды, сомнения, грёзы, печали,И вдохновение с ней разделяли.Были ошибки – бранила она…Сегодня виднее былая вина.Все мы есть суть материнских стремлений,Жизненный путь её, полный волнений.С детства в учёбе, в работе, в боюС нежностью помните маму свою.…русское поле, дыхание трав,помни раздолье зелёных дубрав!Автор В. Земша 1985 г.1.11 (87.08.30). Весёлое воскресенье
30 августа 1987 г. Ружомберок
Продолжался обычный армейский выходной день. Выходить, собственно, было некуда и увольнительных здесь, за границей, не существовало. Бойцы, озадаченные «по уши», вяло суетились, в меру своей испорченности выполняя кажущиеся им «тупые» задачи в духе классического армейского «дурдома». Тимофеев отправился в полковой клуб. Его, «дикорастущего» офицера, переполняли новаторские идеи, и он желал наполнить серые армейские будни бойцов хоть каким-то разнообразием для поднятия их морально-боевого духа. Что было в его «зелёном» черепке в этот раз, нам точно неизвестно. Но едва приблизившись к серой коробке полкового Клуба, Тимофеев услышал громкую брань и выкрики на разных языках. Большая группа черноголовых солдат плотным кольцом окружала двоих, жестоко бьющихся друг с другом.
– Разойдись! – Тимофеев, не сомневаясь ни минуты, ринулся в кольцо, растаскивая бойцов.
Бойцы слегка встрепенулись, увидев молодого офицера, немного ретировались. Однако чувство толпы, уверенность в безнаказанности через обезличение взяло верх, и драка разгорелась с новой силой.
– Тава-рыш лейтенант, нэ мешайте.
– Это наши дэла.
– Нэ вмешивайтесь, а то и вам достанэтса! – услышал он обезличенные выкрики в свой адрес. Плотное солдатское кольцо не позволяло ему прорваться внутрь.
– Что-о-о!? Кто это сказал! Кто тут рот посмел открыть!?.. – он орал не своим голосом, пока не охрип. Тогда он вытянул одного бойца, понимая, что только «конкретизируя» жертву, можно вселить хоть какой-то трепет и разум в массы.
– Солдат! Фамилия? Рота?
Боец мямлил нечто невразумительное, пытаясь вырваться. Однако спустя несколько минут земляки буквально вырвали бойца из железной лейтенантской хватки. Вскоре все солдаты быстренько рассосались. Тимофеев, тяжёло дыша, стоял, придерживаясь за тонкий ствол дерева. Крупные свежие капли солдатской крови на земле бурыми пятнами свидетельствовали о только что происшедшей здесь битве, которая всё же могла быть и более ожесточённой, не появись здесь лейтенант. Тимофеев увидел брызги чужой крови и на своём кителе и на руках…
День закатывался за холмы, покрытые соснами, весело отражаясь в окнах словацких, словно сказочных, домиков. В полку, окружённом серыми мрачными стенами, словно в стране-зазеркалье, солдаты угрюмо строились на вечернюю полковую проверку.
– Товарищи офицеры! – замполит полка майор Чернышев свирепо окинул взглядом «свысока» сквозь тёмные круги очков-«хамелеонов» выстроившихся возле трибуны в две шеренги офицеров полка. – Сегодня было побоище узбекской и азербайджанской группировок, понимаете ли! – он поднял вверх палец, многозначительно потряс им.
– Почему не было никакой информации? Чем вы, бездельники, занимаетесь? – в унисон добавил командир полка, катая желваками. Он рванул за портупею Хашимова.
– Вы, старший лейтенант, со своим капитаном сеете бардак в полку! Бездельники!
– Никак нет, товарищ подполковник, мы не бездельники! – дерзко возразил тот.
Лицо подполковника побагровело. Его рот перекосился. Тонкие фиолетовые от злости губы двигались медленно, обнажая ряд неровных, прокуренных зубов. Казалось, он сейчас съест со всем непотребным этого старлея… Но наконец он восстановил самообладание.
– Где ваш капитан!? Доставьте ко мне этого негодяя!
– Есть, товарищ подполковник!
– Всем эту неделю на казарменное положение! Ни один не покинет стены полка! Пока не будут у меня зачинщики этого побоища! А на вас, старший лейтенант, я ещё посмотрю-ю-ю,.. – он повернулся в сторону Хашимова. – Да! И после прохождения, командиры и замполиты батальонов и рот в штаб, на совещание! – кинул он в завершение фразу, обещавшую долгую бессонную ночь!
Полк с маршем под оркестр лениво отдолбил сапогами и без того потрескавшийся асфальт плаца и рассосался по казармам…
***
Седьмая рота– Ну, товарищ Майер, час после отбоя уже прошёл, так что подымай роту! Тут полкан задач нагрузил нам на всю ночь! – в канцелярию ввалился Хашимов.
– Ведь не положено солдат ночью поднимать! Это же приказ командира полка, – возразил было Майер.
– А на «не положено» у нас так же наложено! Час после отбоя прошёл, так что тэпер нормално!
– А если дежурный придёт?
– А кого это е… волнует? Прыдёт если, то сдаст нас и тогда натянут нас по полной. А не выполним задачи, тогда полкан сдэлает из нас чучело! Так что вибирай, как тэбе помырать?
– Да как это возможно! Это же одно другое исключает!
– Майер! Мат твою жэншьина! Кого е… волнует чужое горэ!?
Вскоре рота напоминала полный дурдом. Дневальный стоял на «шухере» на крыльце.