Если метла, понятное дело, традиционное на Руси орудие данного сословия и ея, как писал тот же Гоголь, «отступить не можно», то таратайка сия, никак не удивлюсь, если является как-то официально вменённой на уровне правительства Москвы, управы, управляющей компании или ещё какого неведомого нам высокого всеуправляющего органа. Таковая, как известно наблюдательным простым гражданам (засаженным в бетонную каморку пенсионерам – прочим не до этого), имеется у каждого дворового труженика! Пройдись пешком – в каждом переулке-закоулке услышишь это средневековое дребезжание… Через какое-то время мы заметили, что у нашего появилась новая коляска – с ярко-синей крашеной рамой, с «обутыми» колёсами – словно «крутая тачка» у другой категории граждан, – но всё с тем же сказочно-археологическим корытом!
И вот он, установив ванночку или коробку от пылесоса, а в неё водрузив, что твоя ведьма в ступу, метлу, одной рукой вещая по мобильному, а другой управляя, движет всю эту систему во двор… вернее, в подведомственное ему пространство… (Пространство это, как мы поняли, с одной – фронтальной – стороны дома и площадью никак не больше футбольного поля, но дабы не пытаться объять необъятное, хозяйственная деятельность строго ограничена лишь асфальтовой его частью: сметанием пыли, мусора или снега с тротуарчика шириной не больше метра – одному человеку пройти! – и с асфальтовой дорожки к пятиэтажке – одной машине проехать!) Причём движет хозяин свой шарабан как правило не по грязи и рытвинам, вечно присутствующим у нашего живописного притягательного угла, не вдоль или поперёк бордюров бесконечно и косо нагороженных тротуарных тропок, а по каменисто-асфальтовой кромочке прямо под окнами… И сам, слоняясь туда-сюда по всеразличным своим псевдослужебным надобностям, всегда предпочитает профланировать именно тут… не прекращая при этом разговора. Поэтому в любой момент, с самого утра и до полуночи, едва подняв голову с подушки, сразу можно лицезреть (и слышать, конечно) натуральный кукольный театр бесплатный – проплывающую за окном голову, щекасто-довольную и румяно-прыщавую, в вязаной шапке, надетой, как раньше у самых отъявленно сельповатых гопников, на макушку, чтоб торчали уши (так, видимо, легче говорить по телефону). Балаган с Петрушкой в колпаке – весьма похоже! Разве что это не Петрушка, а какой-нибудь Абдуллох или Алпамыр.
Соответственно, и он может увидеть и услышать тебя. Прозрачным стенам и окнам и тюль не особо поможет – мы сами смотрели для эксперимента. Издалека ещё ничего, но он-то расхаживает в двадцати сантиметрах от окон! Зимой едва ли не в три-четыре дня уже нужно спешно задёргивать шторы – иначе наш друг (назовём его всё же так), а также и его друзья и все прочие бесконечные прохожие будут тобой любоваться как в освещённой клетке. В Европе, хвастаются, дома стеклянные строят для особо прогрессивных, кому и скрывать нечего, а у нас Лагутенко это ещё вон когда реализовал! В итоге солнечного света почитай не видишь вообще.
Другой ещё вопрос – чем дышать. Открыть рамы большого окна невозможно (да и неудобно), форточка там в самом верху размером 30х30 см и тоже наглухо забита, остаётся только слегка отворённая малая створка того самого уподвального оконца! Помимо звуков это в момент освежает табачным угаром и прочими специфическими запахами – приходится, рискуя задохнуться, каждые несколько минут то приоткрывать, то закрывать окно.
Чуть-чуть спасает приоткрытая створка на кухне. Но тот же угар сразу улавливается, если кто-то курит под этим окном (как раз около двери в подъезд) или в самом подъезде. Все приходящие и не знающие кода двери, как в деревне, долбят в любое время суток к нам в стекло. Особенно это полюбилось доблестным участковым, коих я, как примерный гражданин, неоднократно запускал.
Как раз ровно в три часа наш друг, хозяин подвала, угла и окрестностей, является во всей красе повторно. Утром, если спешит, он управляется минут за сорок и, переодевшись, уходит, а если в штатном режиме – вразвалку, с музыкой и прибаутками, с коллегами – то часов до девяти. А в этот раз он откровенно не спешит, и может маячить во всех трёх окнах весьма долго… Парень очень любит насвистывать и напевать (особенно поутру, покуривая спиной к стенке), а его подруга – впрочем, о ней подробнее позже – посиживать на солнышке под деревом напротив того же сверхпривлекательного нашего окошка и тоже напевать, общёлкивая при этом ногти… Пастораль да гламур! Весёлые это ребята, весёлые и, судя по одёжке, ещё и спортивные!
О псевдослужебности мы ещё поговорим, а пока что отметим, что валяющиеся под окнами и у подъезда бутылки, жестяные банки, воздушные шары, всяческие обёртки, сигаретные пачки и тем паче окурки и битые бутылки никак не привлекают внимание дворника. В его обязанность, видимо, входит сметать подобные предметы, если попадаются, лишь непосредственно пред домом, где уж совсем на ходу и видно, а этот «бермудский треугольник» у подвала является его собственным угодьем, сюда все кому не лень – даже он сам! – швыряют бутылки и всякую дрянь… Слегка разбирается сие только по праздникам – когда совсем уж мешает ходить и катать тачку.
Кроме того, зачастую под окном присутствует некая бонусная инсталляция «от фирмы» – в виде распотрошённой метлы, разваленной, раскисшей под дождём коробки, «разбитого» корыта (иногда двух рядом!), а порой и предметов одежды, обуви и ещё более первейшей необходимости. В осенне-зимнюю слякоть пейзаж этот, что и говорить, даже для самой натренированной психики выглядит удручающе: какие-то шмотки и объедки, всё втоптано в грязь! Тут не Москва-столица мнится, а какая-то свалка на заброшенной деревенской окраине. Но даже в запущенной деревне можно у дома всё расчистить и привести в порядок, а здесь нет – за сутки образуется то же самое… Деревце за окном, вроде бы единственная отрада взгляду, и то расписано при пробах краски белыми, бордовыми, зелёными пятнами и выглядит как увеличенный фрагмент картины Врубеля. Даже стена соседнего дома, незатейливо стилизованная советскими строителями под кирпичную кладку и хоть какой-то похожестью на каменную тоже могущая хоть как-то порадовать глаз, с невообразимым ни для какого совка спустярукавством испорчена неровными квадратами, намалёванными желтовато-коричневой краской всё теми же заезжими горе-художниками!
У нас для них, как я потом догадался, тоже есть своего рода инсталляция, правда получившаяся невольно. Единственное, что вполне ясно можно увидеть с улицы и днём и ночью, из-за недостатка ширины шторки на большом окне, это православные иконы, висящие на белой стене да ещё освещённые настольной лампой. Сейчас это, что называется, совсем «не в тренде», наверное, даже небезопасно, во всяком случае, особой дружелюбности не жди. Не могу похвастаться никакими изысками и раритетами: сверху обычная софринская икона «Вседержитель», подаренная «в благословение» родителями, слева на импровизированной картонной полочке приютились несколько карманного формата иконок святых, тоже простецких, привезённых из поездок. Но главное – цветная распечатка А4 древнейшего изображения Христа. Это изображение (фотография фрески из монастыря Св. Екатерины на Синае, VI век), непривычное даже и для нас, является самой выразительной частью композиции. Как только заглядываешь украдкой в окно, тут же обжигаешься басурманскими глазами о взгляд Христа, при всей кротости всё же пронзительный.
До нас тут, хвастается хозяйка квартиры, батюшка пять лет жил. Бабуся тоже вроде как православная, она эту Синайскую икону забрала, а мы нашли в интернете, распечатали и повесили на то же место.
Я и сам порой обжигаюсь, за работой тоже как украдкой взглядывая. Совершенная непривычность здесь в том, что Иисус изображён «вживую», практически в движении, словно это едва ли не на ходу снято нынешним цифровым аппаратом. Плечи и грудь идущего по земле Христа покрывает не привычное красно-синее облачение, но кажется, что Он одет во что-то, весьма напоминающее какую-то современную ультрамодную куртку со стоячим воротником-отворотом, вполне по-журнальному стильно, прости Господи, обнажающим шею. На самом деле, такое ощущение создаётся из-за практической одноцветности хитона и накидки-гиматия: они в тон тёмно-каштановым власам с косицей тёмно-коричневые. Правая рука изображает двуперстное сложение, но не обычное подчёркнуто символическое, словно застывшее, с поставленными вертикально верхними пальцами, а лёгкое, кроткое, будто только что явленное в благословение невидимому спутнику и… сфотографированное. Левой Он прижимает к себе Книгу, но не раскрытую и сияющую буквами, как нам привычно, а по-походному застёгнутую ремешками…
Если присмотреться, софринский Христос сверху представляет собой то же самое, по сути, изображение, но как бы подретушированное. Лицо Спасителя на нём более округлое, более правильное и благостное, наверное, «более славянское» даже. Брови ровные, глаза такие просто-добрые, когда это «добрые» как бы взято в кавычки: как от классической иконографии Господь Пантократор (основой для которой как раз стал Христос Синайский), так и от ещё более грозного нашего Спаса Нерукотворного XXII века в них мало что осталось, как будто оригинал этого «фото» дошёл до нас через тысячи фотоотпечатков! Я не склонен драматизировать, по мне, и софринские иконы сгодятся – подчас людям других просто не на что и негде купить, не это ведь главное. Но с точки зрения эстетической всё же показательно, что «фряжское письмо», которое справедливо упрекают в бездуховности за то, что всё «как на картинке», не только за счёт портретности и деталей таким стало – за счёт чего-то более тонкого. Вот тут, при взгляде на древний образ на фреске VI века, нечто неуловимое захватывает наше внимание и воображение: это фон, перспектива, как на картине или фото – какой-то привычный городской ландшафт, древний полис за спиною живого и близко к нам стоящего Спасителя, напоминающий… Москву. Но там всё залито солнцем…
Как-то в апреле меня поразила вдруг пришедшая на ум другая ассоциация: с изображением Гагарина на советской мозаике или почтовой марке! Шлем визуально напоминает нимб, а позади Христа эта вогнутая экседра – как парабола памятника «Покорителям космоса». И ведь действительно, первый Человек, который ходил по той же нашей Земле вместе с нами, но от земли оторвался – от всего земного, от смерти…
А здесь… В советское время тут, наверное, жилось весьма неплохо – даже в этих лагутенковских. Да даже и в начале двухтысячных тоже ещё можно было сносно перекантоваться… Бывали мы в Москве регулярно – изрядно встречалось и тогда мигрантов, так что уже стало заметным, потом на улицах и в метро их с каждым годом становилось всё больше, очень много… Но не настолько, чтобы ни о чём больше не осталось возможности и думать!.. Теперь же, сами видите – прямо у нас под носом «развод караула» этот почти круглочуточный, едва ли не гусарская под окном свистопляска дворника с дружками-сослуживцами!
…Не знаю тоже кого благодарить, кому пришла «благодатная» мысль проложить асфальтовую тропку от приснопамятных наших окон и нашего привлекательного угла наискосок до угла соседнего дома. Вернее, кому пришла, понятно: ленивым пешеходам, – но всё это дело отлито в асфальте, да ещё с крашеным бордюрчиком. Сработано, мы видим, так же эстетично, как и всё вокруг – вот в обычных дворах вся «джентрификация»… Слава богу, что хоть эту косую факультативную тропку не огородили пока той низенькой капитально железячной зелёненькой оградочкой, коей поистине с московской щедростью и заботой разгорожено-обсажено всё вокруг – отчего вид из любого окна как на кладбище, и всегда подспудно думается, что если вдруг пойдёт человек на рогах, в некоей алкоэкспрессии, а тем паче приезжий, то точно в неё вплетётся и ноги себе переломает. За неё и здоровому-то подчас трудно не зацепить, абсолютно трезвому: дорожки, особенно такие вот косые, зело-о узкие, при таком наплыве народонаселения двоим не разойтись, а пьяному и подавно – ведь сделано как раз на уровне коленного сустава, а на каждом столбике приварен домиком железный острый уголок.
Но дело, повторюсь, в ином: факультативность этих косых тропок, как водится, перешла в магистральность, и теперь у нас перед окнами нескончаемым потоком маршируют люди – на работу и с работы. Они, по идее, могли бы пройти и более прямоугольно, как везде, но кто-то решил проявить заботу, укоротить им путь. Почти параллельно ближней пролегает ещё одна косая пешеходная магистраль чуть поодаль, там ходят реже, но тоже бывает… Ну тропка и тропка, вы скажете, что ж тут такого! Но в мегаполисе это словно линия конвейера с манекенами. Созерцать всё это, находясь дома, просто невозможно. А самому работать, чем-то заниматься, а то и просто спать – тем более!.. В пять утра начинают идти на работу. Это вам не провинциально-совковый стереотип, что выходить надо в восемь, а отработав, возвращаться вечером в шесть (а иногда можно и в пять, даже в четыре – авось уездная библиотека не убежит) – ах, если бы в восемь, эх, кабы в пять или в шесть!.. До часу ночи всё семенят с подёнщины! И этот непрерывный поток отчётливо слышен – торопливым туканьем-цоконьем: две трети бредущих в ночи – женщины, большей частью молодые, и 97 процентов из них на каблуках!
Утром, когда только начинаешь засыпать, вдруг, как назойливые мухи, появляются: один, одна, другая!.. В шесть часов текут уже вполне стабильно, что называется, активно. Резкое, устойчивое нацокивание отдаётся в черепе. Порой невольно чувствуется даже характер каждой дамочки! Вот делать им нечего, провинциальным недалёким, но, видимо, крепким созданьям, как с оголённым задником – коротенькая курточка, колготки, иногда джинсы – мерить неуютное, нелюдское пространство аршинными шагами и семенящими шажками, зевая и куря, настукивать на ходулях и котурнах по московским кривым дорожкам во мраке промозглой ночи!
В семь-восемь спешат по максимуму. Конвейерный поток как на убыстренной плёнке – несутся, некоторые буквально бегут, но не спортивным, лихорадочным каким-то бегом… Пытаясь обогнать на узкой пешеходотрассе, изо всех последних сил рвутся финишировать, в сотый раз спотыкаясь на треклятых каблуках! Ведь столица, призы дают неслыханные – 25, 30, 40, 50, даже, говорят, «в перспективе» и 80, и 100 тыщ – смекаете?!.
Я это слышу, лёжа на кровати, как будто на берегу высохшего загаженного моря, со стороны которого, ещё не совсем очнувшись от сна, ожидаешь совсем другого… Пусть сегодня суббота, или воскресенье… Вот он, этот очередной звук, возникает где-то за горизонтом, вот приближается, как убыстряющееся тик-так часов (иногда, в самый неподходящий момент, это тиканье сбивается, спотыкается), нарастает до максимума (проходят в полутора метрах от окна), и пока я тискаю и бью подушку, постепенно сходит, как волна, исчезает, как будто убавляют громкость… Как волна на волну, на него уже налезает новый звук-стук, и новый… Постепенно тиканье-спотыканье переходит в какой-то бешено-пьяный треск швейной машинки!
Эх, думаешь, был бы снег, они б не цокали по мостовой подковами!
В шесть-семь часов они обегают, словно муравьи ничего не знающие и не значащие, нашего неторопливого друга с его почти статичной метлой и статичной тачкой. В восемь-девять часов трогаются с места припаркованные напротив пятиэтажки авто (в основном джипы), что создаёт дополнительные препятствия несущимся уже с каким-то ускорением инстинкта, как лосось на нерест, пешим – но на них с их цоканьем сидящие за рулём не смотрят, лишь сигналят: это пешки. В девять, в десять, в одиннадцать ещё бегут и идут размеренно, будто оловянные солдатики, даже в двенадцать! «Если же и к одиннадцатому часу ты опоздал…» И в час ещё кто-то куда-то тянется, бабки и домохозяйки, школьники уже из школы.