У меня давно включен под столом рабочий агрегат компьютера – исторический шумно-громоздкий ящик (до покупки ноутбука ещё долго!), на столе ждёт руки и голоса трубка обычного телефона… Но только кое-как, зажмурив глаза и заткнув одно ухо, скрепишься, чтобы позвонить по объявлению, как перекрывая твой небодрый вокал, из окна раздаётся оглушительная трель гастарбайтера…
С двух до трёх период относительного затишья, ровно в три, как с боем курантов, с громыханием полуметровой скобы и полупудового, наверное, замка, снова начинаются пертурбации с тележкой, корытом, коробкой и метлой, и конечно же, с телефоном. Да ещё с подругой…
Нечто вроде служебного романа. Она, тоже рослая и телесистая азиатка, его напарница, моет подъезды (наш – раз в месяц, если не в два). А теперь и в других делах помогает – то есть тоже рисуется под окном, интонациями, жестами и телодвижениями воспроизводя некий спектакль странноватых отношений, где доминирует всё же наш темпераментный амиго. Как видно, видный мачо: вольготно курит, плюёт, отдаёт приказания… Если в руках нет телефона и тачки, он расхаживает, выставив пупок, руками в карманах задрав оранжевую жилетку как плащ Супермена… Вообще безрукавка у него коротенькая, с двумя полосками – не исключено, что сие есть знаки отличия, наподобие как ушитая шапка или разболтанный ремень у армейского дедушки, который уже по званию – с двумя лычками на погонах – младший сержант. Весьма нередко он дефилирует и без жилетки…
Всё смотришь и умиляешься. Натуральный сериал, никакой телевизор не нужен. Здоровые, развесёлые, повторяю, это ребята, общительные и музыкальные, живут не тужат, трудятся в меру и в своё удовольствие, никуда не летят очертя голову, ничем не цокают… впрочем… Да я бы и сам – вполне серьёзно! – работал дворовым уборщиком. За те же двадцать тыщ. Это, можно сказать, моя мечта на поле вакансий. Даже за пятнадцать! Да и наш подъезд с удовольствием помыл бы за сдельную цену… Но неосуществимая: у них кругом круговая порука, и чтобы вступить в орден метлы и корыта, заполучив спасительную оранжевую жилетку, нужно обязательно быть монголоидом и, что называется, владеть языком – в столице России, насколько мне известно, нет ни одного русского дворника!..
Цифровая эпоха стоит на пороге, пресловутые «технологии» – разрабатываются… А покамест вокруг царствует, наверно, самая экстенсивно развивающаяся столица в мире… Да у нас, как мы знаем из истории, и всегда-то всё брали нахрапом, увеличением числа батраков – метлой, киркой и лопатой, тачками этими, а то и подвязками через плечо, мешками, вёдрами… «Умные» дома, «умные» улицы – тоже, кстати, вполне себе экстенсивное средство полного контроля, – но покамест куда умнее железками всё обгородить, нержавейкой ещё, плитку три раза в год поменять, при том же ветхом корыте.
Скрепляешься как можешь, но иногда от этой нескончаемой заоконной пантомимы и вакханалии начинает тошнить. От грубых звуков чужой речи, бессмысленного многолюдья, механического цоканья и всего прочего. И всё это, как со временем выяснилось, беспрерывно и лишь нарастает – перерывы (предположительно запойные) разве что на глобальные праздники вроде Нового года, 8 Марта и главных мусульманских. Как ни занимают внимание дела выживания, как ни пытаешься отвлечься, некуда отвратить взор и слух. В сердцах плюнешь – устаёшь и плеваться! Ком в горле встаёт не проглотишь, тоска хватает за горло, раздирающая душу.
Ведь если бы ещё это был факт единичный, не дающий жить лишь нам в нашей отдельной тонкостенной квартирке, с её углом и подвалом, с этими «тихими» зачуханными двориками с «кладбищенскими» оградочками и угрожающими надписями на заборах: «ПЕРОВО НЕ ШУТИТ»… Но нет!
Глава 2. Алкоголическое общение в стиле «Вовк!»
Но это только, как оказалось, да простит меня Майринк, ангел западного окна. Через несколько месяцев после нашего заселения появился и в течение месяца был полностью осознан феномен восточного окна (хотя наименования им, наверное, подошли бы как раз наоборот). Не поворачивается язык писать всё со словом «был», поскольку и сейчас то же происходит…
Прямо под окном кухни с завидной регулярностью стали раздаваться выкрики «Вовк!». Кто-то, подходя, откашляется, вовкнет пару-тройку раз и тут же, не успеешь выглянуть в окно, исчезает. Даже не выкрики, а как резкое тявканье собаки – большой такой и с придыханием: «Бофк!».
То ли Ангелина Вовк тут проживает, то ли Вовка какой-то… Впрочем, Ангелина Михайловна, я специально заглянул в биографию, ныне муниципальный депутат, и если к ней и стекаются со своими нуждами, то всё это в каком-то далёком округе «Арбат»… Да и здесь мы, честно говоря, уже по вокалу определили, кто и с какими надобностями «стекается»: в России жизнь на первых этажах пятиэтажек не очень разнообразна – даже в Москве…
Так и есть, это, оказалось, местный представитель свободной творческой профессии, старожилам известный и от пейзажа, если б было кому наблюдать, неотъемлемый. Ходит он пошатываясь, – но явно не праздно! С лицом то красным, то сизым, опухшим подчас до полной заплывшести, большую часть года фигурирующий в как бы венчающей его благородные, коротко стриженые седины ондатровой шапке, – но не с распущенными, как у дедка какого фольклорного, ушами, а с подвязанными и зачёсанными, немного сдвинутой если не на глаза, то на лоб, что ещё в начале 1980-х считалось признаком если не прямо шика и комильфо, то уж точно принадлежности к приличным людям, заработавшим себе на кусок хлеба ещё и добрый ломоть колбасы.
В его облике и теперь проглядывает некое благородство: вышагивает он как-то подчёркнуто прямо (для нынешней неблагородной породы, произошедшей, видимо, как раз от подобных предков, характерна некая рахитическая колченогость – запечатлённая, иногда кажется, даже в покрое штанов! – а уж тем более оное характерно для прирождённых наездников гастарбайтеров, по-прежнему будто бы так и обнимающих что-то ногами); одёжка его, отсылающая в те же полумифические годы застоя, всегда чистая, иногда меняется (один раз он, видно, постирался и предстал в спортивном костюме в стиле Олипиада-80!), даже стрелки на брюках, если это не джинсы, по-старинному наглажены! Скорее всего, в прошлой жизни он был военным.
Похож он, особенно когда небрит, на Леонова в роли Доцента из фильма «Джентльмены удачи» – настоящего, злого, но бывают (когда побреется) и прояснения в духе персонажа-двойника положительного. Зовут его по-прежнему благородно – Игорь.
Однако в этой жизни, в так называемом нашем мире или измерении, он, как вы уже догадались, не человек, но некое явление, так сказать, регулярно-спорадическое, спорное даже, хотя подчас вроде бы и антропоморфное. (Хотя и большинство текущих под окнами, по сути, имеют те же характеристики – возникающей и затухающей шальной акустической волны.) Как впоследствии выяснилось в процессе долгих наблюдений, на короткий миг, допустим, часов в семь утра, он возникает перед нашим кухонным окном (которое, как уже говорилось, соседствует с дверью в подъезд) и, хрипло-алкашовски прокашлявшись, крайне очерствевшим похмельным вокалом, с экспрессией разбесившегося на сцене рок-идола или командующего на плацу вояки, вскрикивает: «ВОВК!» Продолжается это буквально каких-то полминуты, даже меньше: загадочный пароль (аббревиатура?) произносится с довольно пропорциональными интервалами два-три раза (иногда четыре-пять), и пока спросонья успеваешь подбежать к кухонному окну и его расшторить, видение успевает исчезнуть.
Повторяемость явления (в среднем три-четыре раза в день) привлекла к нему внимание. Тем более, что дальше оно стало совсем устойчивым и навязчивым, всё равно что то же кочевье под своим окном нашего центрально-азиатского в меру колченогого друга (а по весне тут о-го-го! – целое роение – как будто улей хочет отроиться! – его коллег и родственников), разве что для слуха и души вовканье сие родное, ведь всё же «русским духом пахнет».
Мы сразу провели разведку и смекнули, что, действительно, адресуется он к кухонному окошку на втором этаже, почти прямо над дверью, с вечно раскрытой створкой (и зимой и летом, и круглосуточно!), неприличной по обветшалости занавеской и почерневшей сеткой. В ходе усиленных наблюдений выяснилось, что помимо непонятных звуковых сигналов загадочному Вовке (его персона, это мы поняли, наиболее энигматична, если уж не мистична) подаются ещё и такие же малопонятные визуальные, а иногда к каноническому вовканью ещё прибавляется короткий текст, разобрать который на первых порах не представлялось возможным.
Впрочем, догадаться, чему посвящены и жесты и слова, до какой-то первобытной расчеловеченности раскоординированные и искорявленные, конечно же, нетрудно. А вот функциональное, утилитарное назначение их неочевидно. Неведомому Вовке то показывалось чирканье отсутствующей спичкой или зажигалкой, поднесение ко рту сигареты (иногда наличествующей), то ещё более замысловатые виртуальные манипуляции – предположительно – с ёмкостями и жидкостями. После всего этого спектакля, длящегося очень недолго и сопровождаемого столь же стремительным и небрежным мимическим… хочется сказать – балетом, следовала небрежная, а иногда с каким-то значением или намёком отмашка рукой, после чего Игорь, будто отряхнувшись и опомнившись, решительно отправлялся по диагональной тропинке под окнами в сторону метро и прочих градообразующих заведений. При этом, он, естественно, едва перейдя из поля зрения Вовки к другим нашим окнам, сразу закуривал.
На обратном пути он повторял весь спектакль и балет, но чуть подольше, уже с неким надрывом. Но тут же, отчаянно отмахнувшись, исчезал, чтобы через несколько часов появиться вновь…
Иногда он прямо с утра, а тем более с обеда появлялся в уже наполненном тем, что ему нужно, состоянии, опираясь, чтобы не упасть, о ствол берёзы в некоем подобии околоподъездной клумбы, раскорячиваясь на дорожке и мешая идти прохожим… (Кстати, один его коллега, в таком же состоянии, но прущий транзитом, запнулся как-то своими колченожками о молодой клён, вымахавший у нас под тем же кухонным оконцем… А тут как раз услужливые мигранты-иммигранты меняли асфальт на косой дорожке, и земля была взрыхлена… Битый час сей хмельной Лаокоон представлял под окнами и на самом ходу экспрессивнейшее трагикомическое действо борения человека с природой, в результате коего он всё же выдрал и уволок с собой вставшее на его пути деревце – двухметровый ствол с полутораметровым корнем!) Сам Игорь (имя мы потом узнали, не сразу) напоминает слепца у края пропасти. При этом хоть как-то, хоть одной рукой, хоть вполуприсядь, но вся процедура, весь кордебалет, воспроизводится в полном объёме, по окончании чего наш добросовестный артист так же прямо, на прямых, будто протезных ногах (вскоре осознали, что он ещё и прихрамывает), и даже, кажется, особенно гордо задрав голову (не как прочие алкаши-плебеи!), движется по своим делам…
Всячески акробатируя на линии «человек-сверхчеловек-недочеловек» – но опять же с прямыми членами – вот-вот слетит с трапеции, с трассы, хлыстнется мордой об асфальт или оградку! – он, как будто специально, заставляет следить за собой с замиранием сердца и собираться уже выскочить ему на помощь. Даже наш друг арбайтер замирает на полпути с тачкой, а то и откатывается шага на два обратно за угол, чтобы не прерывать прохода Игоря! Но тот не падает, не куртыхается и даже не вихляется, как всякие малолетние падонки перепившие, а шествует важно-горделиво, будто павлин среди павианов, но, однако, крайне медленно… Видимо, он очень хорошо знает маршрут.
Полная виртуальность, или, в других категориях, трансцендентность Вовки, к окну которого (а не к нашему!) и обращено всё действо, навело меня на мысль, что исполняемое есть не что иное, как ритуал. «Плывут пароходы – привет Мальчишу! Пройдут пионеры…» То ли Вовка этот настоль авторитетен, что великий грех не отдать ему честь, то ли сам наш Игорь, горемычный, не имеет на свете души (угол-то, судя по всему, есть), к коей можно главу приклонить. А скорее всего, и то и другое, а главное на пенсии по военке. Может быть, старые друзья… Мне это нетрудно представить: наш друг Ундиний, с коим столько в своё времечко испили да изведали в Тамбове-граде, сидит теперь в четырёх стенах безвылазно, даже на инвалидной коляске – и иногда ему старые дружбаны, что называется, серенады поют под балконом. Да и сам я отлично всегда осознавал – в Тамбове, в деревне, в Подмосковье, а теперь и здесь – что значит некуда пойти. Совсем по Достоевскому: «Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти».
Настоящей сенсацией для нас стало, когда Вовка ответил! Его речь состояла из двух-трёх «слов», каких-то хриплых рыков, произведённых гортанью существа куда более очерствевшего, чем наш привычный «джентльмен неудачи». Мы поняли, что тут нужна кропотливая работа по расшифровке: пред нами что-то наподобие заезженной старой пластинки или воскового валика, запечатлевшего фрагмент застольно-разухабистого спича великого, но очень пьяного поэта эпохи палеолита.
В пользу высокого статуса, я почувствовал, свидетельствует и само наименование «Вовк». Простецки-панибратское оно лишь на первый взгляд: это всё равно, что на визитке Путина, мне показывали, написано всего три слова, или на кабинете некоторых его предшественников, сказывают, была лишь табличка с фамилией и инициалами. Это не знаю, а на мавзолее куда как просто: «ЛЕНИН» (или там же было: «СТАЛИН») … Или как самый кардинальный тюремный иль криминальный туз, у коего к его третьестепенному помощнику надо обращаться по имени-отчеству, ибо и такие ассистенты люди уже степенные, на хромой козе не подъедешь, сам именуется просто – «Вован»… Он и от кабана сам тебе отломит ляжку (Вован, Кабан – что-то тоже знакомое…), и своей рукой подаст, а то и из Толстого зарядит вычитанную цитату и сам её приложитк ситуации.
Вскоре частотность проявлений в стиле Вовк установилась на отметке пять-семь сеансов в день (странно – и слава богу! – что позже одиннадцати вечера они по сей день не зафиксированы), приобретя также регулярность по часам, будто автобусное расписание, с точностью 5—15 минут. Понятное дело, нас это уже начало не на шутку отягощать, став дополнением доконавшим явлениям амиго-иноплеменника, частью какого-то единого неизбывного стереоявления…
Конечно, за годы скитаний привычны мы уже – насколько можно к такому привыкнуть! – ко всем урбанистическим lo-fi пятиэтажным прелестям: когда музон тебе внезапно врубят, что стены дрожат, к постоянной гомозне и пьянке у соседей, к наигрываниям блатюков на гитаре, к пертурбациям за окном с машинами, но постоянное вовканье и непрекращающийся оголтелый речитатив мигрантов всё перебили!
Поначалу была тоже мысль (особенно у Ани) как-то осадить «Вовку» из форточки… Но, подумав, я растолковал философски, что куда ж теперь человеку деться, может быть, это единственное, что осталось у него в жизни… Пробовали также сами выкрикивать «Вовк!», как только он появлялся и раскрывал рот (откашливание, иногда довольно брутальное, иногда чисто формальное, неизменно предшествует вовканью), но во-первых, как-то и стыдно, человек всё же в годах, а во-вторых, всё же из-за сверхкраткости «вспышки» всегда прозёвываешь момент. Несподручно оказалось и фотографировать феномен: пока расчехлишь фотоаппарат, пока подбежишь к окну… Нужно ещё тюлевую шторку отодвинуть – тогда он тебя видит! – плюс решётки эти дурацкие, сетка на форточке пыльная и клён новый тянется…