Старуха опять ухмыльнулась. Потом указала на маленький шкаф, который валялся на полу. Рядом лежала разная разбитая посуда. Наверное, с этого шкафа.
– Вот, этот шкаф, надо бы поставить на свое место. Да, я за дверцу ухватилась, и тащила вниз, – разговорилась она – хорошо, хоть сама живая осталась.
Я подошел к шкафу. Не без труда поднял его. Встав на стул, поставил его на место. Только тогда я заметил фотографии, засунутые за стеклянной дверцей нижнего буфета. Их было много. Я вздрогнул, меня как будто током ударили.
Я увидел ее. Это была она. Она семнадцатилетняя, воздушная, невероятно красивая, Мэрилин. Ее экзальтированные родители, поклонники знаменитой звезды, назвали свою дочь именем Мэрилин Монро – Мэрилин.
Мэрилин… Сколько ночей я не спал из-за нее, какие муки терпел. Как только я не убил себя? Возможно, не хватало смелости, чтоб наложить на себя руки. Эта была мучительная, безответная любовь. Жили мы тогда в городке Блуане. Это был замкнутый мир. И, Мэрилин мечтала вырваться в большой мир, она хотела жить в Париже. Я тоже хотел уехать в какой-нибудь большой город. Я готов был уехать вместе с Мэрилин в Париж. Но получил жестокий отпор. Тогда мы учились вместе с Мэрилин в классическом лицее.
– Знаешь что, – сказала она, – не бегай больше за мной, я тебя не люблю. Не могу терпеть тебя, ты страшно раздражаешь меня. Отстань короче! Ладно.
У нее был такой жесткий, хлесткий характер. Но, какой удар по моей нежной, робкой душе.
…Лет через десять я встретил ее, в том самом Париже. Она была еще очень красивая, но немного потолстевшая, постаревшая. Я не знаю, сколько у нее было сексуальных партнеров за это время. Полагаю, весьма внушительное количество. Она стала весьма многоопытной дамой. Стреляный воробей, короче. Да, я сам не был ангелом.
Она постоянно приходила ко мне. Я чувствовал, что она хочет прибрать меня в свои руки. Возможно, та разнообразная жизнь, которая она вела до тех пор, порядком надоела ей. Короче, ей был нужен тихий, послушный, перспективный муж, который бы ее обожал. Но, я уже был другим.
Пока, я ее не встретил, я очень любил ее, Все девушки, которых встречал до тех пор, мне казались, не годятся даже в подметки, Мэрилин. Моей возвышенной, ангелоподобной Мэрилин. Но, когда увидел ее, поднаторевшую, весьма наглую особу, претендующую на роль ангелоподобную Мэрилин, я был сильно разочарован.
Возвышенная любовь куда-то улетучилась. Я хотел поскорее избавиться от нее. Она однажды ночевала у меня дома, под каким-то предлогом. Ночью, она подошла к моей постели, обнимала меня. Я встал, оделся и ушел из дома. Долго бродил по ночному Парижу. Благо, было лето, было тепло. Я провел ночь в маленьком отеле, рядом с моим домом. После этого она оставила меня в покое. Потом, я из третьих лиц узнал, что Мэрилин вышла замуж, и уехала в какую-то глухомань.
И, вот, ее фотографии, в различных позах. Улыбающаяся, хмурившаяся, наглая, веселая, но, Мэрилин, именно, семнадцатилетняя, воздушная Мэрилин.
Неужели мы влюбляемся в образ, а не в человека? Почему именно, в красивого, а некрасивый что, недостоин любви?
– Пожалуйста, не скушай мой хлеб, я его еле достала, – сказала старуха, – ты знаешь, как трудно достать еду. Вы, «ньюмэны» разрушили всю страну. Ничего уже нету, ни одежды, ни еды, Везде развал, нет госпиталей, негде лечиться. Нет магазинов, негде купить еды, одежду, Вы что творите, а? Просто зла не хватает, о, Господи!
Голос старухи вывел меня из раздумий.
– Нет, не съем. Разве вы не знаете, что ньюмэны не кушают, – ответил я. – Скажите, а вот эти фотографии, я имею в виду, фотографии Мэрилин. Откуда они у вас?
– А, ты ее знаешь?
– Да, когда то вместе учились в классическом лицее, в Блуане.
– Ты кто?
– Я, я, когда я был «традишн мэном» меня звали Жан Даулет.
– Жан Даулет,?
– Да, Жан Даулет?
– Неужели? Жан Даулет, Это ты, да?
– Да, я Жан Даулет, а, вы, вы кто?
– Неужели я так сильно изменилась?
– Мэрилин…?!
– Да, это я!
– О, боже, нет! – вырвалось, у меня.
О, боже, только не это. Эта отвратительная, мерзкая старуха моя Мэрилин. Воздушная, ангелоподобная Мэрилин. Не может быть!!! Нет!!! Нет!!!
Передо мною стояла древняя старуха. Дряблая морщинистая кожа ее лица, покрылась местами большими размазанными старческими пятнами и коричневыми бородавками. Подбородок уменьшился, и челюсти ушли под верхнюю губу. С двух сторон губ как серьги висели, большие мясистые складки. На верхних губах, под крючковатым носом, явно виднелись черные усики. Довершали картину седые, редкие волосы, сквозь которые виднелись, розовые плешины.
О, Природа, зачем ты так издеваешься над человеком? Зачем так изуродовать человека под старость? И, вдобавок старческая немощь, болезни, За что человек расплачивается таким телесным уродством? Неужели нельзя сохранить до глубокой старости хотя бы приличный вид?
– А, что, в самом деле, не узнал меня? – сказала старуха, потом, как то сиротливо озиралась вокруг. Наверное, искала зеркало.
Я, ошеломленный, потерявший дар речи, стоял рядом с буфетом, с дверцы которого смотрела на меня юная, веселая Мэрилин.
– Не верю, – произнесла старуха, – все равно не верю. Я слышала, что «ньюмэны» могут поменять внешность. Но, не до такой же степени. Ты, такой молодой красавец, высокий, стройный, Жан Даулет.
– Да, эта я, Жан Даулет.
– Ну, тогда, тогда, хоть скажи, кто были в том лицее? Подружку мою, помнишь, Инессу.
– Инессу Бертран…?
– Да. Неужели, ты…?
Вопрос старухи повис в воздухе, она ошеломленная, с открытым ртом, удивленно смотрела на меня. Мне не хотелось разговаривать с этой несчастной старой женщиной. Она была вовсе не Мэрилин, а какая-то чужая, неприятная особа, от которой мне хотелось поскорее избавится.
– А, в лицее ты был, таким невзрачным, таким противным. Я, особенно ненавидела твой маслянистый взгляд. А, сейчас ты… ты похож, – старуха, остановилась, на полуслове, она вдруг увидела себя в зеркале.
Что она подумала, не знаю. Я хотел попрощаться и уйти. Но, не знал, как это делать. Ноги у меня как будто срослись с землей. И, я молчал.
– А, потом, помнишь в Париже? Ты уже был писателем, поэтом, работал в университете. Я даже в одно время собралась выйти замуж за тебя, – засмеялась старуха.
– Простите, до свидания, мэм, прощайте, – сказал я, собравшись духом. – можете меня не провожать.
Я развернулся, и молча вышел. Я был потрясен, это был невероятный шок.
Ведь для меня она была образом любви, неземной божественной сущностью. Даже 27 летний Мэрилин, которую я встретил в Париже, не разрушила тот чистый, непорочный юный образ любви, которая жила в моей душе всегда. Она в Париже, хотя являлась много видавшей, опытной женщиной, но, была все также ослепительна, красива, обворожительна! Была настоящей светской львицей, которая как, только появившись в обществе, обращала на себя внимание всех присутствующих.
И, под конец видеть ее в таком жалком виде, это выше моих сил…
Я, наверное, вел себя неподобающим образом. Мэрилин слабым голосом произнесла за мной:
– Куда, ты? Жан Даулет, не уходи. Я же с тобой поговорить толком не успела, я, могла бы угостить тебя чаем, у меня есть, где то заварка.
Я побрел дальше, «Почему она не подверглась акту трансформации? – думал я. – Ведь красивее чем она, на земле девушки не было».
Чуть позже, я встретил двух «ньюмэнов» на противоположной стороне улицы. Мы обменивались, тревожными, недоверчивыми взглядами. Потом, я увидел «традишн мэна», то есть обычного человека, копающегося на своем огороде. Как полагается «традишн мэнам», он был старым. Последние пять лет я не видел молодого «традишн мэна».
Я завернул в довольно широкую улицу. Возможно, эта была главная улица поселка. «А, если бы Мэрилин трансформировалась, и сейчас ты вместо старухи, увидел молодую особу, в которую когда то был страстно влюблен, то что сделал бы?» спрашивал я себя.
Вдруг меня осенило, я понял, какой гадкий поступок сделал только что. «Что такое внешность? Ты сам лет десять назад был низкорослым, кривоногим, толстым, некрасивым старым человеком, с одутловатым, нездоровым лицом, покрытыми красными пятнами, А, то, что ты при помощи трансформации сделал себе красивое тело… ничего не значит. Внутри ты остался таким же трусоватым, хитрым, жалким подонком, каким раньше был» орало на меня, мое подсознание.
«Да, не внешность важна, ведь в любом теле, внутри горит божественный огонь, – соглашался я, – да, я поступил мерзко, мне надо было поговорить с ней, может она давно ни с кем не общалась», Раскаявшись, я готов был, развернутся, и искать ее дом.
В тот момент я услышал, омерзительный вой. Это выли волкообразы, их голоса ничем не спутаешь. Внутри у меня похолодало, мои дементры взвыли, я был в панике. Пошарив глазами, я увидел, обшарпанное, двухэтажное, заброшенное здание.
Я ворвался в здание, и оказался в большом просторном холле. Обрывки газет, толстый слой пыли, куски мебели, строительного мусора. Я бегом поднялся на второй этаж, та же картина. Только здесь тянулся длинный коридор, по обе стороны, которой находились бесчисленные количества дверей. Я дернул за ручки нескольких дверей, но, они не открывались. Наконец, одна дверь открылась, и я вошел в большую комнату с высоким потолком. Напротив, находился выход на балкон. Закрыв дверь, я судорожно начал искать в куче строительного мусора какой-нибудь кусок железа, чтоб засунуть его под ручку, и тем самым запереться наглухо. Мне не приходило в голову, что волкообразы не имеют рук, и не могут тянуть двери на себя. Наконец, я нашел какую-то железку, засунул под ручку двери, только затем, немного успокоился. Теперь осталось укрепит балкон. Как только я вышел на балкон увидел их. Эти волкообразы скорее были похожи на гиен, чем на волков. Но, они такие же шумливые, сверхагрессивные, какими были вчерашние твари.
Увидев меня, свора залаяла, завыла, застонала. Осознав, что эти твари никак не доберутся до балкона, если только не будут прыгать с крыши, или с соседнего балкона, я немного успокоился. Начал внимательно осматривать их, внешний вид этих зверей был жутким и отвратительным. Или мне показалось с перепугу. Коричневые продолговатые пятна, на грязной шкуре, куцый зад, круглые торчащие уши, короткий хвост, пена у рта, бррр…
Но, вдруг животные побежали к входной двери и с шумом, ворвались внутрь здания. Я в панике бросился в комнату, закрыл двери балкона на щеколду. Дрожащими руками начал обшаривать мусор в углу, в надежде найти, что-нибудь похожее на оружие. Я нашел железную толстую арматуру длиной примерно полметра. Немного успокоившись, сел на деревянную тахту.
Волкообразы бегали по коридору, громко выли, стонали от неутоленной агрессии, временами огрызались между собой. Дрожь моего тела не унималась, я не смог как то успокоить себя. Только повторял, «они не смогут войти, они все равно не смогут войти…». Побегав по коридору, и убедившись, что не смогут меня достать, волкообразы вышли из здания, постепенно их голоса удалялись. Но, я еще долго не посмел выйти на балкон.
После того как волкообразы ушли, я начал осматривать комнату в которой по воле случая оказался. Комната была большая, светлая, с высоким лепным потолком. Возможно, последними здесь жили строители-ремонтники, в углу возвышалась огромная куча строительного мусора. Куски деревянных брусьев, арматур, отрезки труб различной длины, и большая куча белого гипса, остатки разбитого стекла. На правой стороне стояла небольшая тахта-кровать. А, около двери деревянный шкаф.
Я растянулся на тахте-кровати, глядел в грязный, обрызганный потолок. В такие моменты я обычно вспоминал те роковые дни, когда жизнь моя жизнь перевернулась верх дном. Я потом называл те дни «Последними днями Помпеи!».
И так, последние дни Помпеи… то есть последние дни, когда я еще был «традишн мэном», или обычным человеком, как все.
Это было ровно десять лет назад. Жил и работал тогда я в Париже. Был профессором социологии, уже опубликовал более тридцати книг. Писал я и стихи, и романы. Были у меня и научные труды. Объездил почти весь мир. Был обеспеченным человеком. Жена ушла от меня, точнее она жила отдельно. Но, мы не развелись официально. Оставленные жены не тени прошлого, и не тонут они в толще воспоминании…
Жить мне стало проще,
А ведь мы, по сути, не расстались,
Тебе керосинку… с лязгами…
А, мне свечи достались.
Мы поделили мир пополам,
Тебе сбруя историческая,
А мне танки и пушки,
Потому что я мужчина!
Тебе луна в подлунном мире,
А мне немеркнущий свет!
Истираем мы еще подошвы,
В тех Вселенных,
где вообще нас нет!
Хорошо, что мы расстались,
Пошли по разным тропам,
И в глухомани
неизведанных ристалищ,
Построим каждый свой вигвам!
Единственная дочка жила в Америке. Дочка иногда звонила мне, шумно и неестественно интересовалась моим здоровьем, делами. Я точно также шумно и неестественно интересовался ее здоровьем, и ее делами, и в конце разговора причмокивал по телефону ее в щеку. Что это было, родственные связи?
Когда мы с женой вместе жили, много ругались и ссорились. Но, постепенно потеряли интерес друг-другу. Она купила квартиру в другом конце города, переехала туда, и, совсем не звонила мне, абсолютно не интересовалась мною. Я пару раз ездил в ее новую квартиру. Но, всегда чувствовал, что она тяготится мною, и, хочет чтоб я поскорее убрался. У нее уже были другие интересы, новые друзья.
Потом, я тоже перестал звонить жене. И мы потеряли друг друга, последний год мы вообще не виделись, и не разговаривали даже по телефону. Только через дочку я знал, что она жива и благоденствует. Бог с ней, как говорится.
У меня была квартира в центре города. Старый дом, высокие лепные потолки, узкие продолговатые окна и двери, старинная дубовая, и с красного дерева мебель, которой я гордился безмерно, они нравились мне. Я люблю все естественное, природное.
Большие комнаты. И, еще была прислуга, миссис Гранта женщина пятидесяти лет. Приличная, воспитанная особа. Она готовила мне, и оставляла еду на кухне, чтоб я мог кушать, когда захочу, Гладила одежду, убирала квартиру. Вообще, каких-то бытовых неудобств, я не ощущал. Миссис Гранта обычно уходила домой в пять часов. Но, временами еще забавляла меня разговорами, если я заставал ее дома.
– Знаете мсье Жан Даулет, сын моей лучшей подруги мадам Эшлен сделался «ньюмэном». Это так забавно.
– «Ньюмэн». А, кто они такие?
– Это когда люди не кушают вообще.
– В смысле не есть никакой пищи?
– Да.
– Солцееды значит.
– Что вы сказали?
– Солнцееды говорю. Это такая категория людей, которые вообще не питаются. А, кормятся лучами солнца.
– Да, возможно это так. Но, знаете, что самое ужасное, у него, то есть у сына подруги вроде полностью удалили пищеварительную систему.
– Да, что вы говорите, – оживился я, – это невероятно.
– Да, так и есть, он не кушает, не пьет. Ну, не знаю, возможно, еще не курит. А, еще говорят, что они, эти «ньюмэны»… смогут заново построить собственное тело.
– Не понял, что вы сказали?
– Построят свое собственное тело. В общем, так, если допустим, вам не нравится ваше тело, я не вас имею в виду господин профессор.
– Да, понимаю, дальше?..
– Если вам не нравится ваше тело, вы по вашему усмотрению можете менять тело. Ну, чтоб оно вам нравилось. То есть, на такое – которого, вы бы хотели.
– Вот как… забавно.
– И, еще знаете что? Он вообще перестал работать.
– Не понял?
– Ну, этот сын моей подруги, я имею в виду. Так, он сейчас говорят, не работает вообще, из принципа.
– Не хочет работать что ли?
– Представьте, работа ему не нужна!
– Как это работа не нужна?
– Ну, понимаете, зачем работает человек?
– Чтоб заработать на жизнь.
– Вот, именно, А, деньги ему не нужны. Имею в виду, этим «ньюмэнам» деньги вообще не нужны.
– Вот, как!
– Да, потому что, ради чего нам нужны деньги? Ну, чтоб купить еду, одежду, и так далее. А, «ньюмэну» не нужна еда, он вообще не ест.
– Это понятно, а, как насчет одежды?
– Одежда? Даже не знаю, может, одежда тоже не нужна.
– Ну, а где человек будет жить? Квартира, помещение, отель, везде надо платить.
– Вы, правы, честно говоря, на этот счет у меня нет сведении, возможно, каким-то образом обходятся без одежды и жилья.