считающийся слишком мягким с детьми.
Совет её кажется злым и невозможным даже для обиженной души. Удивительно, что несмотря
на постоянное высмеивание других и придумывание для них разных обидных прозвищ, сам Серёга
обходится без прозвища. Обижать Серёгу не решается никто, видимо, чувствуя, что его обида
будет неравноценной. Ведь, давая прозвище Серёге, просто невозможно обойти его большую
голову. Нельзя же, обогнув главное, сделать акцент на чём-то второстепенном. Механизм делания
прозвищ не таков. И потому Серёга остаётся просто Серёгой, что может считаться и именем, и
прозвищем.
Конечно же, Роман и не думает воспользоваться злой подсказкой тётки, но на следующий день
после первого же «Бобика» этот «Большеголовый Сундук» вылетает у него сам по себе. И Серёга
замирает, как пронзённый. Он разоблачён! Губы его трясутся, большие глаза расширяются и
стекают крупными слезами. Оказывается, о его недостатке знают! Он долго стоит потом у окна,
растирая слезы и всхлипами глотая большие куски воздуха. Роман покаянно и с опасением ждёт
каких-нибудь ещё боольших его гадостей, но на следующей перемене вдруг словно перемолотый
Серёга подходит к нему с пустым бледным лицом.
– Может быть, так-то не надо, а? – едва проговаривает он вновь запрыгавшими губами. – Это
нечестно…
С этого-то момента и начинается их взаимопроникновенная дружба. Потом они уже вместе
всюду.
Как-то летом они лежат, загорая на протоке, а рядом с ними оказываются городские мужчина и
женщина. Для деревенских пацанов удивительна уже сама женщина в купальнике на песке: никто
из сельских тётенек до этого просто не додумывается. Но ещё больше странен мужчина, который
время от времени приносит в ладонях воду из протоки, смачивает спину женщины, а потом нежно
растирает. У пацанов, стыдливо наблюдающих за этим открытым нежным поведением взрослых,
41
аж мурашки по коже бегут.
– Чего это он, а? – с недоумением спрашивает Роман.
Это непонятно и Серёге, но он же умный и книжек больше прочитал. Серёга задумывается на
какое-то время и вдруг высказывает потрясающую догадку:
– А, так это же, наверное, он любит её!
И как только Серёга знает о таком?! Это неожиданное открытие смущает обоих. Так вот,
оказывается, что значит любить. Это, значит, быть таким, как этот городской мужчина.
Такими-то целомудренными впечатлениями и выстраивается потом их отношение к женщинам.
Общее детство, общие начальные впечатления, общие планы и взгляды со временем спаивают их,
делая вроде как подотчётными друг другу. Так как же сейчас, с какими глазами рассказывать
Серёге о своих не очень-то хороших намерениях в городе?
А как в разговоре с ним обойти тему его спившихся родителей? Конечно, сам факт их спивания
невероятен. Когда отец писал об этом в армию, то там эта новость казалась нелепостью. Нельзя
было до конца поверить в то, что так опускается Надежда Максимовна – учительница. В детстве
Роман даже побаивался её: всегда строгую, аккуратную, гладко причёсанную, внутренне
натянутую. Она всегда такой была. А вот дядю Володю-то, работавшего киномехаником, можно
было и раньше увидеть на улице с широко расставленными для устойчивости ногами, в обвисших
штанах-пузырях. Он мог и в кинобудке напиться, перепутав последовательность всех частей
фильма. Надежду Максимовну тогда просто жалели. Вместе они не появлялись нигде, и поэтому в
пару с трудом объединялись даже мысленно. Так и не восприняв реально это известие в армии,
Роман, увидев потом Надежду Максимовну в Пылёвке у магазина, застывает потрясённым. Она ли
это? Черты настоящей Надежды Максимовны кажутся какой-то тенью в этой едва знакомой
женщине – растрёпанной, опухшей, с синяком под глазом. Спотыкаясь, шатаясь из стороны в
сторону, звеня пустыми бутылками в грязной, изодранной сумке, она подходит к крыльцу магазина.
И мир переверчивается с ног на голову. Мир, рвущийся в самом крепком месте, не может быть
логичным. И если бутылки собирает Надежда Максимовна, то и весь прочий мир тоже должен
пристроиться за ней с такими же грязными сумками. Можно ли было когда-нибудь раньше
представить её такой?! Оторопевший, Роман не решается даже поздороваться с матерью лучшего
друга.
– А, Ромчик, – узнаёт его она, глядя незнакомыми, запавшими глазами. – Отслужил, значит. . А
чо же не заходишь? Сергей-то наш в музыкально-педагогическом училище учится. И женился уже.
Вот так вот. .
Особенно долго и шепеляво, показывая недостаток передних зубов, складывает она из
непослушных звуков это «музыкально-педагогическое». Ох, Надежда Максимовна, Надежда
Максимовна… Теперь её имя, произносимое когда-то с уважением, стало уже именем
нарицательным. «Сшибаешь стопки, как Надежда Максимовна», – смеются теперь в Пылёвке над
желающими выпить.
Потому-то Серёга и не показывается теперь дома, потому-то в последние полгода ему уже не
до рассуждений о том, что творится в родном селе.
Как же теперь с ним об этом говорить? Как сочувствовать ему? Как не ранить уже самим этим
сочувствием? Странно, что их, друзей, разводят по сторонам жизненные события, которые
складываются независимо от них. Само собой, что когда-нибудь они встретятся, но совсем не
понятно, как будут общаться.
Конечно же, главная жизнь Романа идёт не на курсах электромонтеров и не за промывкой
уработаных электромоторов. Она начинается за проходной завода в кинотеатрах, в магазинах, на
улице. А впрочем, идёт и параллельно учёбе, и параллельно моторам – всюду, где мелькают
загоревшие за жаркое лето женские ноги, косо срезают сердце лукавые, яркие взгляды,
подрагивают при ходьбе даже под заводской робой умопомрачительные женские округлости. В
каком гипнотическом плену и власти держат вчерашнего солдата эти удивительные существа!
Роман плывёт по миру с креном на один борт: все мужчины в нём – серые тени, женщины же
реальны, выпуклы, ярки. С мужской частью мира на заводе и вне его хватает и мимолётных, вроде
как производственных отношений, с женщинами хочется развивать личные и волнующие.
Роман бродит по улицам, видит девушек и женщин, просто захлёбываясь их красотой и
собственным вожделением. Этого женского и магнитного уж как-то через чур много. Казалось бы, с
точки зрения разумности, притягательного требуется ровно столько, сколько в силах способна
воспринять одна отдельная мужская особь, но на самом же деле женская магнитность спокойно,
как океан, существовала с каким-то убийственным превосходством над всякой мерой.
К женщине, более других привлекающих на улице, Роман словно приклеивается. Не попадая ей
на глаза и никак не обнаруживая себя, он долго следует за ней, незаметно наблюдая, едет рядом в
троллейбусе, заходит в магазин и с сожалением, так и не замеченный, отпускает её у дверей
какого-нибудь подъезда совсем в другом районе города. Расстаётся с ней, как с каким-то
несостоявшимся жизненным вариантом, как с романом, проигранным в воображении. Несколько
раз он всё-таки отваживается заговорить, но всякий раз контакт обрывается на первых фразах.
42
Думая о городе в Пылёвке, Роман, не считая себя дурнее других, даже не сомневался в своих
быстрых и лёгких победах, но город со всей его суетой, свободой и, как казалось раньше,
быстрыми сближениями, на деле-то оказывается не столь податлив. Стоит потянуться к какой-либо
женщине, излучающей головокружительную, почти материальную магнитность, как она
превращается в призрак: усмехается, отворачивается, уходит куда-то быстрыми шагами,
оказываясь уже чьей-то подругой, невестой, женой. Все, к кому он не подходит, уже вплавлены в
свои, особенно густые здесь сети человеческих отношений. Город, прямо-таки напряжённый
эротикой, похож на несмачиваемую плоскость, по которой Роман катается капелькой воды, никак с
этой плоскостью не соединяясь. Может быть, что-то в нём не так? Может быть, внешность его
виновата? Проходит почти целый месяц горячей, напряжённой жизни в городе, а он так и остаётся
в нём чужим, неопределившимся, не добившимся ничего. Ему кажется, что, отвергаемый
женщинами, он отвергаем всем городом и всем миром.
Куда ж пойти ещё с первой своей небольшой получки, если не в ресторан «Коралл»,
находящийся под боком общежития? Правда из общаги сюда ходят не многие. Ресторан
оккупирован местными хулиганистыми парнишками, которые, по слухам, могут начистить морду и
просто так, ради разминки и спортивного интереса. Но хулиганов бояться – в ресторан не ходить. А
где ж ещё знакомиться, если не здесь?
Ресторан Роман видел до этого лишь в кино. Что ж, очень даже похоже. Вкусные запахи –
пахнет, без всякого сомнения, жареной курицей. Только здесь она, наверное, дорогая. Ещё рано, и
в зале полно свободных столиков. Лучше сесть подальше, с краю, как за последнюю парту в
классе.
Подходит официантка на шпильках, с сухими светлыми волосами. А приветливая-то какая,
улыбается как! Но для знакомства она, понятно, не годится, потому что улыбается по работе. Куда
бы спрятать свои руки с тёмными трещинками от солярки, которые не берёт никакое мыло?
Начать же, пожалуй, можно с салата из помидорок с майонезом и портвейна. Заказ пустячный –
помидорки накрошить и три минуты много, а ждать приходится чуть не полчаса. Но это даже
хорошо – не есть же он сюда пришёл, спешить некуда. Тем более, что народ только-только
стекается. Но вот и салат, вот и портвейн в стеклянном графинчике с притёртой пробкой.
Попробуем маленько, рюмашечку одну.
И тут на стул перед ним опускается подошедший сзади миниатюрный, ловкий парнишка с
золотыми фиксатыми зубами. На вид ему где-то под тридцатник. Чёрная рубашка, на пальце –
синяя наколка кольца, каких у Моти-Моти целая коллекция. Что ж, один из штрихов его биографии
понятен, хотя совсем тёмного впечатления, как можно было ожидать, он не производит – есть в
нём что-то и весёленькое, розовое. Роман спокойно осматривает его, потом зал по сторонам.
Народу ещё немного. Музыканты с длинными космами, в заплатанных джинсах разматывают
провода гитар. Пожалуй, тут и к бабушке ходить не надо, чтобы понять – это и есть один из тех
хулиганистых завсегдатаев ресторана, которых боятся в общежитии. Если он рыпнется, то
придётся незаметно его уложить – ну, мол, сам споткнулся и, видимо, при падении мордой стул
зацепил. Только вот из ресторана уходить не хочется. Хорошо тут, уютно и культурно как нигде.
Конечно же, самый лучший ход – это всегда ход вперёд. Не опуская графинчика после своей
рюмочки, Роман молча наливает гостю вино в фужер для воды. Тот молча, оценивающе смотрит на
Романа. Очевидно, спокойное и конструктивное поведение новенького ему нравится. Подняв
фужер, делает глоток и ставит на место.
– Костик, – протянув руку, представляется он.
– Роман.
– Я уж подумал, тут какая-то белая кость сидит. Ты же вон какой, беленький… Ну, так и что,
Ромашка, откуда тебя к нам занесло и какие у тебя проблемы?
– Занесло меня вот из этой общаги, – говорит Роман, указав вилкой за спину, а проблема у меня
всего одна, зато громадная…
– Ну-ну, – с усмешкой поторапливает Костик, – не тяни кота за хвост.
– Уже месяц хочу познакомиться с какой-нибудь женщиной и не могу. Не умею.
У Костика от такого признания сам собой открывается блестящий золотом рот.
– Ну ты даё-ёшь! – восторженно произносит он. – А что? Ты мне даже нравишься… Хотя насчёт
баб ты, конечно, загнул. Чего же тут сложного?! Мне бы твою фактуру, так я и вовсе был бы секс-
символом Читы и её окрестностей.
Роман лишь беспомощно пожимает плечами. Костик смотрит на эти широкие, но зажатые плечи,
на опущенную голову, на руку, по локоть спрятанную под стол, и верит.
– Ладно, – загораясь, говорит он, – заказывай водки, и я проведу лекцию по ликвидации
безграмотности.
И потом, воодушевленный неопытностью этого пионера, едва помакивая в рюмке верхнюю губу,
Костик рассказывает о женщинах, которые постепенно наполняют ресторан. Большинство из них
он знает, причём некоторых так близко, что ближе уже некуда. Делая свой обзор, он даже гордится
собой и членами родного коллектива, в который, получается, щедро вводит новичка.
43
– А вот та – как тебе, ничего? – спрашивает он. – Вон, за тем столиком, слева?
– Да ничего, вроде, – нерешительно пожав плечами, отвечает Роман.
– Как, хотел бы попробовать?
Роман ещё более смущённо жмёт плечами, что, впрочем, похоже и на согласие.
– Спробуй. Это жена моя… – говорит Костик, выдерживает паузу, наблюдая за изменяющимся
лицом Романа, и добавляет: Бывшая.
Роман даже отстраняется назад, не зная, как на это реагировать. Костик, откинувшись на стуле,
наслаждается произведённым эффектом.
– Да ты не бойся, – засмеявшись, продолжает он, – Надька уже года три как по рукам пошла,
так что с ней всё запросто… Теперь ей можно только хороших мужиков пожелать.
– Нет, – говорит Роман, которому становится уже не по себе от простоты здешних нравов. – Я в
таких делах лучше без рекомендаций.
– Ого-го! – восклицает Костя. – Ну, тогда я ваще балдею от тебя! Знакомиться не умеет, а в
рекомендациях не нуждается.
Роман хочет плеснуть ему ещё водки, но Костик накрывает рюмку ладонью.
– Достаточно, – говорит он, – не в этом, как говорится, смысл жизни…
Услышав здесь такие слова, Роман загипнотизированно ставит графинчик и даже оглядывается
по сторонам, не веря, что это сказано именно Костиком. Из магнитофона льётся спокойная музыка,
музыканты на очередном перекуре.
– Вон видишь, другие тут жрут, как свиньи, – поясняет Костя. – Нажрутся, свалятся, где попало,
и будут дрыхнуть. И в этом, представь, всё их счастье. А я сегодня буду, как белый человек,
балдеть с какой-нибудь бабой. Сечёшь?
– Вполне, – отвечает Роман, не совсем, правда, понимая, по большому-то счёту, и такой смысл
жизни. – И что, это у тебя каждый день?
– Почти… В общем, всегда, когда хочу. Ох, сколько их у меня уже было… Уж хоть по одной-то из
каждой национальности – это точно. Мы же интернационалисты. И чтобы стать полноценным
гражданином, надо попробовать всех. Жаль, негритянок у нас нет. А сегодня так и вообще глухо:
одни доморощенные русские. Кого и выбрать, не знаю… Может, вон с той переспать? Новенькая…
За столиком, на который кивает Костик, сидит естественная блондинка с яркими глазами и с
высокой причёской, скрепленной заколкой в виде красного пластмассового бантика. Она так статна
и красива, что по представлениям Романа недоступна абсолютно. Но это бы ещё ничего! Напротив
неё восседает мужик – настоящий шкаф, набыченно глядя куда-то в зал. Кажется, Костик просто не
видит его. Сколько всё-таки правды во всех его откровениях? А мужик-то, между прочим, в отличие
от самого Костика, тёмный, можно сказать, чёрно-коричневый. От таких вообще бы держаться
подальше.
– Но она же со своим, – нерешительно замечает Роман.
– Э-э, – усмехается Костик, – лёгкая задача всегда скучна. В том-то и смак, что не одна. А
подумать, так чисто практически это и лучше. Будь она одна, то выбирала бы сама, и уж мою-то
харю точно бы не заметила. Но тут ей выбирать не придётся. Я свою стратегию построю просто.
Заметь, что ещё немного, и её комод будет в ауте. А я помогу. На его же деньги, конечно. Сам я
куплю лишь последнюю бутылку, с которой обычно едут домой. Покажу ему эту бутылочку, и он сам
не захочет со мной расставаться. Вот я и помогу отвезти его домой. Ей будет с ним тяжело, и
знаешь, как она будет благодарна мне за помощь… Другой момент: в ресторане-то они, кажется,