И каждый надеялся решить этот исход в свою пользу…
Глава восьмая
За столом у князя Годослава всё проходило чинно и мирно. Словно нынешним утром совсем неподалеку отсюда ничего не случилось. Но весть еще не успела, скорее всего, дойти до бояр, и потому не было ни лишних вопросов, ни разговоров за спиной, как это бывает обычно.
И даже князь-воевода Дражко улыбался за столом, задирая усы к самым бровям, уверенно показывая, что ничего экстраординарного, касающегося его особы, сегодня не произошло, и он остаётся всё тем же добродушным и немного беспечным воином и человеком, каким был всегда. А то, что приехал он, чёрной тучей нахмурив брови и узду в кулаке сжимая так, что кольчужная рукавица натянулась и готова была лопнуть – это касаться никого не должно, если сам Дражко об этом не заговаривает. Мало ли, погода невесть какая князю-воеводе не нравится или стрельцы, которым он смотр давал, с потягивающейся ленцой оказались… Было и прошло – погода имеет обыкновение меняться, а стрельцов можно чему-то научить, а что-то заставить делать. И внешний вид молодого, но уже прославленного военачальника никому не давал права усомниться в прекрасном его расположении духа…
Ставр, всегда избегающий общего застолья по естественной причине, как носитель волховского сана, накладывающего на своего обладателя многие ограничения, в столовой горнице вообще не объявился, и никто даже не заметил, в какой момент и в какую сторону Ставр удалился. Он всегда имел привычку удаляться незаметно, и без предупреждения, и не желал ни перед кем отчитываться, даже перед Годославом, который целиком волхву доверял, и знал, что Ставр не собственные дела улаживает, а дела княжества. Да пусть даже и собственные – иногда и это делать тоже каждому бывает необходимо. Но о собственных делах волхва никто вообще никогда не слышал, и потому люди не думали, что они у него есть, как у всякого живого человека. Рарогчане вообще даже не знали, есть ли у волхва собственное жилище, и если есть, то где оно находится. Слышали только, что Ставра ребенком привезли в своем полку словене, пришедшие на помощь отцу князя Годослава. И ребенок остался среди бодричей, когда славенский полк восвояси отправился. Остался в учениках волхва Горислава. Это говорило о том, что родительского дома здесь, в княжестве, Ставр не имел. А построил ли он себе сам какое-то жилище, купил ли, или князь Годослав подарил волхву, этого не знал никто.
Третий из опоздавших на охоту, князь Войномир, по родственному отношению и по установленному для него накануне вечером рангу, сидящий рядом с сами Годославом, казалось, был счастлив своим положением, готов был каждому улыбнуться, и всячески показывал приличную скромность и уважение младшего члена семейства к своему владетельному дяде. Причём, в этом уважении не было ничего подобострастного, что могло бы вызвать порицание или насмешку. Во-первых, потому, что такого дядю уважать стоило, и сомнения в этом никто проявить не пытался, во-вторых, потому, что Войномир и своего достоинства никак не ронял, но если бы и произошло такое, то присутствующие постарались бы этого не заметить, потому что и за собой знали немало подобных эпизодов.
Таким образом, если Годослав и получил от опоздавших какие-то важные новости, то никто из присутствующих в столовой горнице охотников никоем образом не смог понять, что это были за новости. Напрямую спросить князя или Дражко или даже Войномира никто не решился. И потому первые моменты пиршества прошли скучно и слегка натянуто, но после нескольких кубков мёда и греческого вина, как бывает всегда, языки начали развязываться и общая скованность постепенно проходила.
В прежние времена подобное застолье, и даже в этом самом доме, было явлением частым, поскольку Годослав всегда был неравнодушен и к охоте с пардусами, и к соколиной охоте, и даже порой ходил с рогатиной на медведя, когда лесные смотрители отыскивали специально для князя берлогу. Причем, на такую охоту брал с собой только одного лесного смотрителя, который, если бы князь промахнулся с ударом, мало чем смог бы помочь ему. И мало какие дела могли помешать княжескому увлечению. Постоянные войны с близкими соседями – лютичами и лужицкими сербами, не утомляли Годослава настолько, чтобы он отказывал себе в тех мужских забавах, которые так любил. И только заботы трёх последних лет и, в первую очередь, болезнь жены, которой Годослав стеснялся, позволяли князю не часто покидать Дворец Сокола. Тем не менее, застолье выглядело возвращением к привычному образу жизни. Но большинство присутствующих за столом охотников посматривали не на хорошо всем знакомых и предсказуемых Годослава и Дражко, а на новое лицо в политике и даже в высшем обществе княжества – на князя Войномира. И во взглядах этих сквозило отнюдь не единственное любопытство…
Любое возвышение нового человека всегда порождает зависть в среде тех, кто вниманием владетеля княжества оказался обделённым, но, тем не менее, хотел бы его чувствовать. А этого хотят все в окружении князя. И одновременно с завистью у всех, практически, появляется мысль о поиске путей, с помощью которых нового члена общества можно использовать. Завистливые люди во все времена всех других делят на тех, кого использовать можно и кого использовать нельзя. Они даже тех, кого любят, всегда стремятся только использовать, и использовать как можно интенсивнее, а когда это становится невозможным, частенько пропадает и сама любовь. Сейчас объектом для изучения стал князь Войномир, доселе совершенно незнакомый бодричской знати, и потому загадочный вдвойне.
Войномир выглядел простоватым и добродушным, может быть, даже чуть-чуть наивным. Хотя простоватость далеко не всегда может становиться главным качеством в оценке. Князь-воевода тоже выглядит уж совсем простецким человеком, однако всегда в уме держит своё сокровенное, как знали все. Тем не менее, молодой князь Руяна вызвал общий интерес, сменивший вчерашнее удивление и непонимание. Порой ему задавали из-за общего стола ничего вроде бы не значащие вопросы. Больше спрашивали, не интересуясь, впрочем, ответами, о жизни в восходных славянских землях, о том, кто с кем там воюет. Войномир отвечал охотно и подробно, можно сказать, что уважительно по отношению к спрашивающим. Но порой в его голосе, особенно при рассказе о постоянной хозарской угрозе, идущей с полуденной стороны, проскальзывала такая твёрдость суждений, и взгляд при этом становился таким властным и жёстким, что всем становилось понятно – молодой князь не так прост, как кажется, и действовать с ним следует осторожно, и, желательно, обходными путями. Эти обходные пути были традиционными. И первым шагом всегда служило приглашение на обед, прозвучавшее от разных людей, сидящих в разных концах стола. Войномир все приглашения вежливо отклонил, оправдываясь тем, что вынужден уехать на Руян как можно скорее, а до этого ему следует заняться подготовкой к поезде. Причина вполне уважительная, никого не обидела, как никого и не обрадовала.
К удивлению Годослава, прислушивающегося то к одному разговору за столом, то к другому, князь Додон, до этого, как казалось, искавший Войномира взглядом, за столом даже не пытался с ним завязать более тесное знакомство, хотя сидел рядом. Так, несколько ничего не значащих фраз, и очень ненавязчивых. Одно Годослава радовало – племянник при более тесном знакомстве со знатью княжества не приобрёл ни друзей, ни врагов. А это ценное качество для политика, каким молодому князю вскоре предстояло стать. Друзья всегда могут влиять, и порой, не в лучшую сторону уводить, а враги обычно желают «подставить» неопытного придворного, и сделать из него посмешище. Чем это грозило тому, кто попробует сделать такое Войномиру, Годослав догадывался. А раздоров в обществе знати княжества он не желал, поскольку это обещало лишние заботы не тем, кто ссорится, а ему самому. Но у Годослава своих забот было выше головы…
* * *
Лесной смотритель Вратко, человек еще крепкий и внешне сильный, хотя уже и критически немолодой, приблизившись к креслу Годослава, наклонился, и через плечо громогласным шёпотом доложил, что загонщики свои места заняли, и охотникам можно выезжать к месту, где будут разворачиваться основные события нынешнего утра.
– Помнится, Вратко, ты мне еще какой-то сюрприз сегодня обещал?
– Это, княже, лучше по завершению охоты.
– Терпения не хватает. Хотя сказал бы, что приготовил.
– Мне привезли свору собак. Но их невозможно выпускать вместе с пардусами. Боюсь, они их порвут. Или порвут друг друга.
– Собаки порвут моих кошек? Не родились еще такие собаки, Вратко!
– Родились, княже. Ты сам поймешь, когда увидишь их в деле.
– Не могу представить себе собаку, которая смогла бы с пардусом справиться.
– Эти собаки дрались на равных со львами и с гладиаторами в римском Колизее.
– Что за собаки? Молоссы? Я слышал, что молоссы в Риме дрались со львами.
– Нет, княже. Это Ирландские волкодавы. Они ростом выше молоссов, и несравненно быстрее. Внешне выглядят слегка худосочными, но обладают чрезвычайной жилистой силой. Я уже посмотрел их в деле. Бегают быстрее любой собаки, хотя медленнее пардуса. И совершенно лишены страха. Готовы драться с любым зверем. Хотя лучше их использовать против волков или кабанов. Но они, как мне сказали, легко заваливают и оленя, и даже лося.
– Я слышал про таких. Сколько собак привезли?
– Одного кобеля, и трех сук.
– Кто доставил?
– Викинги с Руяна. Они только что вернулись из Ирландии[8], и привезли оттуда собак для твоей охоты. Это подарок руян тебе, княже.
– Хорошо. После охоты мы их посмотрим. Как их обычно содержат?
– Эти собаки любят жить дома, рядом с хозяином. Они очень привязчивы к людям, и при этом не мешают им жить своей жизнью.
– Хорошо. Я горю желанием познакомиться с ними. Прикажи отправить их во Дворец Сокола. Но сегодняшняя охота все же планировалась с пардусами. Не зря же мы тащили их сюда. Они, кажется, уже предчувствуют предстоящую погоню. Идемте!
Князь встал и почти с прежним задором тряхнул гривой волос, и выглядел при этом, как царственный лев, вышедший на охоту. Ему даже дополнительно говорить ничего не потребовалось, потому что разговор князя со смотрителя слышали все сидящие рядом, а другие, кто далеко сидел, и без того поняли, что время выезда подошло, и охотники, громыхая скамьями, торопливо поднялись вслед за Годославом.
Выходил князь через ту же дверь, через которую входил. И опять вместе с ним вышли князь-воевода Дражко и князь Войномир, поскольку своих коней они оставили на попечение слуг у той же двери, где держали и княжеского скакуна. На время короткого застолья лошадей не рассёдлывали.
– Князь Додон не приглашал тебя в гости? – спросил Дражко Войномира, с неодобрением шевеля одним усом. Князь-воевода слышал множество прозвучавших приглашений, но он сидел по другую сторону Годослава, и не слышал тихого разговора между Войномиром и Додоном.
– Он, наверное, единственный из ближних бояр, кто не испытал желания со мной сегодня отобедать… – усмехнулся молодой правитель Руяна.
– Не слишком ли легко Додон смирился с тем, что его лишили должности, о которой он мечтал? – на ходу, не оборачиваясь, спросил Годослав. – Это не в его обычных привычках…
– Может быть, у него есть другие планы… – предположил Дражко. – Мне он обмолвился, что думает навестить ставку короля Карла Каролинга.
– Вот туда пусть и едет, – согласился Годослав. – Карл умеет понимать людей. Додона он раскусит быстро. Плохо только, что благодаря этому князю он составит плохое мнение обо мне и обо всем народе бодричей.
– Карл Каролинг достаточно знает и тебя, княже, и меня, чтобы составить мнение о бодричах и их князьях, – ответил Дражко. – Князь Додон оставит впечатление только о себе. Таких как он, может быть, и привечают в Византии, но при дворе Карла его примут плохо.
Лошади ждали князей сразу за невысоким, в две ступени крыльцом, затейливо украшенным резными балясинами и прорезными очельями и подзорами. Привычная красота резного дерева никого не задержала. Вдеть ногу в стремя и вскочить в седло – дело нескольких секунд. Лесной смотритель Вратко был уже здесь же, и каждому из князей протянул по рогатине[9] – самое подходящее оружие при верховой охоте не свирепого вепря, хотя и не всегда необходимое. Пардусы чаще сами справляются со своей задачей, и людям остаётся только наблюдать за тем, как большие кошки обеспечивают их обеденный стол свининой. Но рогатины предстояло использовать потом. Каждый пардус обычно убивает одну свинью, и прекращает погоню. После этого в дело включаются всадники, догоняют других свиней, и убивают их ударами рогатины.
– Большая семья? – спросил Годослав смотрителя.
– Большая, княже… Самая большая из тех, что зимуют в нашем лесу в нынешнюю зиму… Секач с тремя свиньями, и девять подросших поросят. Поросята ростом уже с матерей.
– Добро, – Годослав довольно вскинул рогатину, словно уже сейчас готов был выставить её мощное острейшее лезвие впереди конской кольчужной попоны[10]. – Поросята, надо думать, с весны уже хорошо повзрослели? И не только убегать умеют?
– Уже начинают выпускать клыки… И характером не обделены… Есть норов…
Семьи диких вепрей часто держатся вместе даже после того, как молодые секачи станут взрослыми, и начнут свирепо фыркать в сторону отца, хотя и не вступают с ним в схватку за первенство. Только через год, когда эти схватки начнутся, им придётся уходить, и создавать собственную семью, где верховодить будут уже они сами, и так же воспитывать клыками своих детей, как их воспитывал отец. Те, кто или характером слабоват, или по физическим возможностям за себя постоять не может, порой ещё на год остаётся под присмотром свиньи.
Лесному смотрителю рогатина по рангу не полагалась, и он легко вскочил на своего худого, но выносливого жеребца, не утяжелённого защитой, чтобы показывать князьям дорогу к мелколесью, следующему сразу за опушкой, где и должны развернуться основные события.
– Вперёд! – скомандовал Годослав, но поскакал вторым, уступив место ведущего смотрителю, который и должен расставлять охотников по местам.
На выезде из двора к княжеской троице присоединились другие охотники.
* * *
Охота всегда предполагает значительную роль личной удачи. Кому-то везет больше, кому-то меньше, кому-то совсем не везет. И обижаться на это глупо. И даже охота княжеская, которая значительно отличается от охоты обычной, и является именно княжеским праздником, а не чьим-то ещё. И ни для кого не было секретом, что лесной смотритель, хорошо знающий, где в настоящее время располагается семейство вепрей, расставляет охотников не на удачу, а строго в соответствии с их рангом. Так, чтобы загонщики, которым даны специальные указания, гнали свирепых диких свиней не куда-то, а непосредственно на самых знатных охотников. Более того, непосредственно на князя и его ближайшее окружение. Хотя дикие кабаны – животные такие, которые могут повести себя совершенно непредсказуемо. Они могут и убегать, но могут и на охотников бросаться. И могут бежать не туда, куда их гонят. Но все же предпочтительные места выгона определялись, как правило, удачно. И князю всегда отводилось самое вероятное место выхода семейства из леса – на окончании кабаньей тропы. Правда, место, определённое смотрителем для Годослава и сопровождающих его двух князей, сразу же не показалось слишком удобным. По крайней мере, оно было слегка тесноватым, потому что, прикрывалось с одной стороны лесом, из которого и должны были выгнать загонщики вепрей, а посредине это место пересекалось выходом заросшего кустами тёмного и сырого оврага, практически непроходимого для человека и уж тем более, непроходимого для всадника. Открытого пространства было слишком мало. Маневрировать даже при самом искусном управлении лошадью здесь было трудно, и даже всегда была возможность свалиться в овраг. Но выбор смотрителя обосновывался тем, что именно по днищу оврага секач и будет, может быть, выводить стадо из леса. Где нет прохода для пешего человека или верхового, там всегда продерутся через кусты свирепые кабаны.