– Вон тот лесок, – проводник Мирошка вытянул вперёд руку, показывая.
– За ним уже берег, и там – франки, – добавил десятник Нос. – Ваших стрел дожидаются.
– Успеваем, – глянув на небо, сказал сотник.
Полнотелая, серебристая луна только недавно вышла из-за туч. До опушки ельника оставалось не более ста шагов, когда проводник Мирошка вдруг воскликнул уже громко:
– Франки!..
И натянул повод, останавливая коня.
Русалко тоже среагировал, и бросил короткие взгляды во все стороны. Но франков он пока, несмотря на остроту зрения, не увидел.
Сотня остановилась в ожидании, но строй не нарушила.
– На нашем месте… В ельнике… Доспехи под луной блестят… – сказал Мирошка.
– А я уже давно прислушиваюсь. Неужели, думаю, шум с берега доходит, – сказал десятник Нос. – А они тоже нам засаду приготовили. Не пойму только, с какой стати. Знают, что Веслав их догнал или это простая предосторожность?
– Узнаем скоро, – не глядя на десятника, ответил Русалко.
Сотник всмотрелся в ельник. Какие-то отблески с опушки леса в самом деле были видны. Но сказать точно, что это противник опередил их, было нельзя. И вообще, что здесь делать франкам, если они готовятся к переправе через реку?
– Ты уверен? – словенин не слишком доверился остроте взгляда вагра Мирошки.
– Франки… – подтвердил и второй проводник. – Сотня от силы. Больше в ельнике не поместится…
– А если это даны?
– У данов доспехи не чистятся. Они их под шкурами носят. У нас тоже не чистят. А франки любят, чтобы доспех блестел. И перья яркие любят.
– Ну-ну… Посмотрим…
Проверить опасения было не сложно. Гораздо легче, чем рисковать и продвигаться вперёд, не ведая, кто их там ждёт. Русалко обернулся и поднял руку.
– По одной стреле…
И показал направление.
Подготовить лук к стрельбе – дело нескольких секунд. Взять прицел даже в такую расплывчатую цель – не дольше. И, только сотник, наблюдающий за стрельцами, дал отмашку, как стрелы тонко и пронзительно засвистели, разрезая сырой, хотя и морозный, прибрежный воздух. И сразу же показалось, что колыхнулся, как покачнулся, ельник, вызвавший интерес стрельцов. И меньше минуты прошло в этом колыхании, а потом деревья будто расступились, и около восьми десятков тяжёлых франкских всадников, как на глазок определил Русалко, набирая скорость, отважно и безрассудно устремились навстречу словенам.
– Они из ума выжили, – сказал Русалко почти грустно.
– Просто они на переправе не были, – усмехнулся проводник Мирошка. – И вас в деле не видели. И никто им рассказать не докумекал, чего опасаться след.
В трусости франков во всей Европе никто и никогда не упрекал, а Европа познакомилась с франкским оружием от одного края до другого. В том, что восемь десятков пошло в атаку на сотню, ничего странного не было. При удачном разгоне могла бы получиться почти равная схватка. Но словенам сеча была не нужна.
– Ну-ну… Посмотрим, – невозмутимый Русалко повторил недавнюю свою фразу и поднял руку, после этого спокойно оглянулся, и неторопливо, почто торжественно дал вторую отмашку, на сей раз уже не сопровождаемую дополнительной командой.
Теперь стрелы полетели вразнобой, но одна за другой. Если в первый раз стволы и ветви молодых деревьев защитили большинство франков, то теперь, когда они были в чистом поле, освещаемые яркой луной, при этом сами необдуманно сокращая дистанцию до уровня прямой стрельбы, это было самоубийством, потому что никакой щит, никакой доспех не выдержит удар стрелы славянского лука. Франков за несколько коротких мгновений словно косой смело с коней.
– Вперёд, – скомандовал сотник. – Коней ловите. Коли к переправе поскачут, отстреливайте. Не отпускайте. Выдадут…
Решение было правильным. Если бы кони поскакали в лагерь франков, там могли бы поднять тревогу. Стрельцы бросились ловить утяжелённых доспехом рыцарских коней. И всё же восьмерых пришлось застрелить, чтобы не допустить их бегства…
* * *
В ельник всё же въезжали осторожно, хотя и знали, что больше там некому и быть, кроме, разве что, раненых и убитых после первых выстрелов франков – слишком уж невелики размеры молодого ельника.
– Откуда ж они взялись? – вслух рассуждал Русалко. – Этот граф, что франками командует, должен уже к переправе готовиться. А он засаду выставляет.
– Может, это не засада, может, дозор? – предположил десятник Воебуд.
– Ага… – хмыкнул стрелец Домашка. – Десяток в дозоре, остальные вестовыми при дозоре… Чтоб по одному скакать было не скушно…
– Не нравится мне это, – мрачно проворчал проводник Мирошка. – Не так всё должно бы идти… Не так Веслав задумал.
Меж тем, гадать долго им не пришлось. Ельник в длину не велик, и пересекли его от одной опушки до другой быстро. Остановились перед последними деревьями, и в просвет между молодыми елями, через подползающий с реки мутный зимний туман увидели то, что увидеть в глубине души уже опасались – франки выстроились боевым порядком лицом к подступающей дружине вагров, готовые принять основной удар, который по замыслу должен был бы быть неожиданным, и направленным в спину ведущему в сечу войску. Неожиданности не случилось. Граф Оливье не надумал переправляться через реку рядом со сломанным мостом. Похоже было, что он заранее знал, как поведут себя вагры. Он заранее знал, что они здесь, рядом. Знал, что они пойдут его атаковать. Но, может быть, произошло даже большее. Могло и так случиться, что граф Оливье каким-то способом сам вызвал сюда Веслава, чтобы ослабить защиту города.
– А где же конунг Сигтрюгг? – растерянно спросил проводник Нос.
По противоположному берегу неширокой и неглубокой реки, плохо различимые сквозь туман, неторопливо проезжали дозором вооружённые всадники. Десятков пять, не больше. Разобрать, кто это, было сложно.
– Может, даны? – с надеждой поинтересовался Русалко.
– Даны не носят на шлемах перьев, – мрачно ответил проводник Мирошка. – Только рога. И никогда не цепляют на копья вымпелы. Это франки. Конунга на месте нет. И, скорее всего, его и не было. А, если и был, он уже уничтожен графом Оливье. Я слышал, что этот граф умеет воевать…
* * *
Для воеводы Веслава, подошедшего с дружиной к лесной опушке с другой стороны, боевые порядки франков оказались точно такой же неожиданностью, как и для словенских стрельцов. И воевода сразу вспомнил, что данные поступили не от своих разведчиков, а от какого-то смерда, прискакавшего, якобы, от конунга Сигтрюгга на данской лошади. У лошади, как известно, национальности нет, и данскую лошадь определяют обычно по седлу. Но седло можно снять с убитой лошади или с лошади под убитым всадником, и посадить на нее кого угодно. А национальность смерда ничего не говорит. И встал вопрос о том, кто стоит на противоположном берегу. Но воевода находился от реки значительно дальше, чем сотня стрельцов с проводниками, и потому не смог различить, что за всадники едут по другому берегу. И потому решил, как и ждал, что там, где лес подступает к реке совсем близко, готовятся к переходу переката дружины конунга Сигтрюгга. В этой ситуации Веслав отступить, естественно, не мог. Вместе с Сигтрюггом он превосходил силами франков, и атаковать был обязан. Но он не смог бы отступить и в иной ситуации, даже зная, что данов на том берегу нет, потому что противник был уже совсем близко, и не вступить в бой даже с превосходящим по численности противником, значило бы показать свою трусость. А воевода трусом никогда не был, и к воинским занятиям привык с детства. К тому же позиция, занятая ваграми, была очень удобной для атаки. Замешательство воеводы длилось всего несколько секунд. Но сразу после этого он дал команду ехавшему рядом рожечнику, и тот поднял большой кручёный берестяной рог. Сигнал прозвучал – властный и звучный, эхом уйдя через туман на другой берег, и все конные славянские полки на этом берегу вышли из леса на открытое пространство одновременно. Веслав дал только короткое время на построение, и тут же по его команде прозвучал другой сигнал. И конная лава, сначала слегка качнувшись, как тело громадного растянувшегося по берегу и сильного стального змея-чудовища, двинулась, с места набирая скорость. Небольшой уклон берега обещал вскоре сделать эту скорость чрезвычайно опасной для противника. Строй не отличался ровной линией, но виной этому были не всадники, а кони, имеющие различную резвость. Но поднятые было в начале движения копья одновременно начали опускаться в боевое положение, и держащие их руки начали сжимать древко перед столкновением со всей возможной силой.
Франкские ряды в центре, который хорошо просматривался воеводой, стояли не шелохнувшись, готовые к столкновению. Впереди, как было заведено, щитоносцы с тяжёлыми, усиленными бронёй щитами, обычно перевозимыми в обозе и непригодными для иных целей, кроме отражения конной копейной атаки. Из задних рядов, из-за спин рыцарской конницы, полетели в наступающих стрелы лучников и камни пращников, равномерно распределённых по всему фронту. Однако они, в отличие от славянского стрельцовского кулака, не смогли нанести ваграм серьёзный урон и остановить лаву.
Но и Оливье не мог выставить щитоносцев так плотно, чтобы они закрыли всю линию хотя бы потому, что их не хватало на всех. А растягивать строй щитоносцев вообще смысла не было, поскольку они только тогда могут остановить врага и разорвать его строй, когда стоят один к другому вплотную, сомкнув края щитов и порой даже сцепив их специальными скобами. И граф поступил иначе. Щитоносцы должны были сдержать атаку только в центре. Навстречу ваграм, с двух сторон обтекая щитоносцев, тоже набирая скорость, но более медленно, потому что франкам пришлось двигаться в гору, двинулись франкские рыцари. Граф хорошо понимал, какую сложную задачу поставил перед своими рыцарями. Тем не менее, имея преимущество в численности, он растянул строй конников как можно шире, чтобы вагры, ворвавшись в него, оказались захлёстнутыми флангами, и попали в положение ведущих бой на два фронта.
Столкновение конников произошло одновременно с двух флангов, и сразу смешало строй той и другой стороны. Но скорость и мощь удара вагров, атакующих сверху, были так велики, что они не просто увязли среди франков, а разрезали их строй, и прорвались до реки. Таким образом избавив себя от необходимости защищать ещё одну линию. Но левый фланг славянской конницы всё же был захлёстнут франкской петлей, и там дружинникам сразу пришлось развернуться и вступить в тяжёлую сечу, просто поменявшись с противником местами. Имея за спиной реку и ожидая оттуда помощи данов конунга Сигтрюгга, вагры с трудом сдерживали плотный натиск неуступчивого противника. И с каждой минутой этот натиск удавалось сдерживать всё с большим трудом, потому что строй франков смыкался и становился более плотным.
На правом же фланге все произошло совсем не так, как ожидал граф Оливье, наблюдающий за битвой из центра. Для него этот фланг был левым, и первоначально казался наиболее надёжным. Там рыцари, пошедшие в обхват, как показалось издали, почему-то замешкались, и двинулись совсем в другую сторону. В той стороне стояла засадная конная сотня, командиру которой приказано было вступить в бой только в самом крайнем случае, если возникнет угроза срыва разработанного графом плана. Именно из-за этой сотни граф считал свой левый фланг более сильным. Но планы на войне не всегда оправдываются. Что-то там происходило непонятное. Оливье предположил, что засадная сотня вступила в бой с каким-то из славянских полков, с той же целью высланным воеводой Веславом в этот же лесок. Естественным для рыцарей фланга было оказать своим помощь. Тем не менее, обхват вагров на этом фланге не удался. Но общей ситуации это кардинально изменить не должно было. В худшем случае, отодвигало по времени выполнение плана.
В действительности дело обстояло совсем не так. Едва около пяти сотен конников стали заходить сбоку, чтобы атаковать прорвавшихся к реке вагров, как на них самих со спины обрушился град стрел, сразу нанеся конникам большой урон. Это вызвало замешательство. Но слух о расстреле рыцарского отряда у переправы через Лабу ещё не распространился в войсках короля Карла, где все неблагоприятные слухи резко пресекались, и потому рыцари, обиженные в своих лучших чувствах, повернули направление атаки в сторону ельника, откуда стрелы и летели. Но с приближением атакующих рядов стрелы лететь не перестали. И пока франкское копьё не могло достать стрельцов Русалко, словене даже позицию не меняли, только выехали на опушку полным составом, чтобы обеспечить себе наилучшую видимость. А когда франки оставшимися двумя с половиной сотнями приблизились на опасное для словен расстояние, Русалко дал команду, и лёгкие кони стрельцов быстро развернулись. Франки увидели перед наконечниками своих копий не шиты противника, а только лошадиные хвосты. Однако отступление, так похожее на паническое бегство, было вполне организованным и совсем не паническим. Едва создалось безопасное расстояние, снова прозвучала команда, стрельцы развернули коней, и каждый успел пустить по несколько стрел до того, как пришлось опять разрывать дистанцию. Теперь уже стрельцов преследовала всего сотня франкских конников. Но в пылу атаки франки так и не поняли, насколько велики их потери. И только после следующего разворота противника, не желающего сходиться в сече, франки остановились. Но было уже поздно, потому что стрельцы подняли луки. Левый фланг франкского войска перестал угрожать ваграм. Но теперь сами стрельцы устремились вперёд, чтобы помочь другим…
В центре же сражение разгоралось совсем по иному сценарию. После того, как две конные лавины сошлись на флангах, щитоносцам пришлось ждать больше минуты. Лишь перед самым столкновением они подняли свои длинные копья, уперев в землю их тупые концы. Но скорость, которую набрали конные дружинники вагров, была столь велика, что ни копья, ни щиты не могли уже остановить напор. Падали с пронзённой грудью кони, вылетали из седла всадники, сумевшие увернуться от копья или щитом отвести смертельный удар, но даже вылетали они не куда-то в неизвестность, а в строй врагов, и их тела уже становились оружием, этот строй сметающим, да и сами они стремились, если могли это сделать, встать, превозмогая боль, и вступить в схватку. И никто не натягивал поводья коня, даже если видел направленное в грудь остриё. Знали, что гибель собственная обезопасит от следующего удара других, и даст им проломить строй щитов и копий. Вагры в центре прорвались сразу, разделив вытянутый строй франкской пехоты на две части. Впрочем, Оливье и не надеялся на другое. Но за строем пехоты стоял ещё один конный рыцарский полк, возглавляемый самим графом Оливье. И граф, оценив ситуацию, дал команду на атаку. Впрочем, его атака тоже не могла быть мощной, поскольку разбега для коней не хватало. Но и конники вагров уже увязли среди пехотных рядов, и тоже скорость потеряли.
Полки сошлись в яростном гремящем ударе. Сошлись с яростью, искажая в крике лица, сошлись, чтобы победить или умереть. И это состояние присутствовало с обеих сторон.
Оливье давно уже отыскал взглядом возглавляющего центр вагров воина гигантского роста. И теперь старался пробиться к нему. С другой стороны и сам Веслав издали узнал графа по знаменитым перьям на шлеме, и тоже, памятуя просьбу князя Бравлина, стремился к сближению. Как среди вагров не было воя, способного остановить быстрого и ловкого, с необыкновенным проворством управляющего конём, постоянно меняющего позицию графа, так и среди франков не нашлось такого, кто смог бы устоять под ударами Веслава. Франки, сначала пехотинцы, потом рыцари, один за другим падали на каменистую землю берега от его ударов. И редко кому удавалось поднять потом голову.
Два предводителя уверенно и жестоко, рассыпая тяжёлые выверенные удары направо и налево, не экономя силы, пробивали дорогу друг к другу, понимая, что их поединок может решить исход всей битвы.