По левую руку от соседа на сиденье стоял несессер. Дмитрий внимательно разглядел небольшой чемодан по форме напоминающий куб. Он вспомнил, что и раньше встречал подобные саквояжи. Обычно в них перевозили письменные принадлежности: ручка-перо, набор запасных перьев, бумага, толстая тетрадь, чернильница и дополнительный флакон чернил. Дмитрий перевел взгляд на одежду. Милославский был закутан в долгополое пальто, словно боялся морозов, хотя климат вовсе не располагал к такой предосторожности. Попутчик сидел расслабленно, откинувшись на спинку и погруженный в свои думы, не обращая внимания на меняющиеся пейзажи, что застывшими картинами проплывали перед его глазами, не вызывая душевных откликов. (Так подумалось Дмитрию). Кажется, попутчик многие лета жил на земле, и взгляд запылился, стал безучастным к потоку жизни.
Правую руку Милославский положил на подлокотник, а левая держала трость с набалдашником в виде головы черного пуделя.
– Простите, а вы в который раз посещаете пансион? – прервал молчание Дмитрий.
– В третий, – и сосед вновь замолчал, явно не желая продолжать беседу.
Реплика прозвучала безвольно и тихо, словно попутчику трудно или не хотелось беседовать, словно голосовые связки забыли о своем предназначении.
Лебедев вновь продолжил рассматривать места, по которым проезжал экипаж.
Жилых построек стало меньше. Дорога спустилась вниз, где справа синело море.
3
Дмитрий не знал, нравится ли ему южное море. Он созерцал впервые бескрайнюю стихию, синее тело которой, покрытое рябью, переливалось на солнце. Лебедев не раз слышал от знакомых (тех, что бывали на побережье) восхищенные отзывы, пропитанные романтичными нотками с привкусами грусти и тоски об упущенном времени: ах, почему мы раньше не отдыхали на море? Кто-то был безразличен к природе: ну, вода соленная ваше море и все, река лучше, а море – волны ветер и что?..
Наконец экипаж остановился. Дмитрий перевел внимание на дом. Бледно-песочного цвета фасад, терракотовая крыша, окна-глаза, удивленно распахнутые, будто у юной кокотки, обведены ярко-желтой краской, крыльцо темно-вишневое с маршами слева и справа, без фигурных изысков балясины и перила, навес, парадная застекленная дверь.
Коляску встретили два человека. «Один из них, скорее всего, хозяин пансиона, – подумал Лебедев, – а другой – слуга».
– Здравствуйте, господа. Меня зовут Павел Аркадьевич Кнехберг. Конечно, мое обращение относится к вам, господин Лебедев, а с господином Милославским мы знакомы.
Михаил Станиславович не прореагировал на реплику: не улыбнулся, не кивнул в ответ. Он хмуро поглядел на дом, сошел молча с экипажа и проследовал внутрь. Дмитрий удивился Павлу Аркадьевичу, снесшему пренебрежительное отношение гостя. Лебедев поймал взгляд Кнехберга, глянув вопросительно, но хозяин пансиона то ли не понял, то ли не желал давать разъяснения. Он произнес:
– Следуйте за слугой. Он покажет апартаменты. Багаж заберет. Ручную кладь принесет чуть позже. Хочу предупредить, господин Лебедев, ибо вы человек новый. В нашем пансионе каждый предоставлен сам себе. У нас свобода действий. Да что я говорю, так во всех пансионах. Помните только об одном: завтрак в восемь утра, обед в два часа, ужин в восемь вечера. Мы начинаем работать в шесть утра, когда просыпается прислуга. Пансион закрывает свои двери в одиннадцать вечера. Как видите, правила у нас простые и их легко запомнить.
Дмитрий поднялся в апартаменты. До обеда оставалось несколько часов, он решил отдохнуть взглядом, рассматривая интерьер. Комната оказалась уютной. «Вот еще бы в этот темный угол поставить камин», – подумал он. Заплясало бы пламя, взыграли желтые блики на серо-коричневых стенах, и помещение ожило бы, наполняясь спокойствием и неповторимым ароматом, по которому узнаешь долгожданный приют путешественника. А так, было отопление, и Дмитрий сразу заметил под окном черные ребра батареи.
Он сел за стол и машинально провел ладонью по гладкому дереву, удивившись, что чужое место вызвало в нем тихое чувство умиротворенности, словно приехал к себе домой. Открыв ящик, увидел кипу белоснежной бумаги. В остальных отделениях – пусто. Порадовали канцелярские принадлежности. Взгляд скользнул по ним, задержавшись на подставке. Он взял перо и поднес его к глазам – идеально. Сколько раз Дмитрий останавливался в гостиницах и всегда посылал проклятья, ибо перья брызгали, словно сморкались на бумагу. Острие цеплялось, и неловкое движение безнадежно портило лист.
Следующей жертвой внимания стал пухлый диванчик. Расположив подушки удобнее, Дмитрий прилег на него и задремал. Очнувшись, он посмотрел на часы. Скоро обед.
За столом собрались пансионеры. Господин Милославский не вышел. Павел Аркадьевич, сказав, что тот почивает, представил остальных: чета Камильковских и госпожа Арсеньева.
Речь зашла о Лебедеве, ибо он являлся новоприбывшим, и, как все новое, вызывал интерес.
4
– Не стоит, спустя рукава, относиться так к здоровью, – произнес господин Камильковский. – Я понимаю, дело молодое и чувствуешь в себе силы. Я тоже в ваши годы… А зря. Был бы, может крепче.
Камильковский продолжил наставлять, а Дмитрий слушал его вполуха, бросая короткие взгляды. Его заинтересовала госпожа Арсеньева. Она молчала на протяжении всего обеда, иногда косясь по сторонам. Что-то колкое было в ее взгляде. В этих маленьких черных угольках, готовых обжечь вас. Она смотрела не оценивающе, а словно уже все знала об окружающих. «Ага, вот вы какой», – говорил взгляд молодой девушки. «Или я ошибаюсь», – подумал Дмитрий, сосредоточено рассматривая ее. Их взгляды встретились. Черные угольки вспыхнули и тут же погасли. Он бы не сказал, что она смутилась, лишь приняла отсутствующий вид и уткнулась взглядом в тарелку. Закончив обед, девушка встала, пожелав приятного аппетита, и удалилась.
Камильковский все говорил. Его жена поддакивала. «Эпансипэ» – резануло слух, и Дмитрий переспросил:
– Что?
– Эмансипэ.
– О ком вы?
– Ну, о ней. – Камильковский сделал движение бровями. Конечно, он имел ввиду госпожу Арсеньеву.
– Откуда вам известно?
– Ну, господин Лебедев, это ж видно сразу. Я много таких особ встречал за свою долгую жизнь. Поверьте.
Дмитрий кивнул, но усомнился: «Эмансипэ? Ну, то, что она здесь без кавалера для меня это не…». Его мысли прервал Павел Аркадьевича:
– Любезнейше прошу прощения. Должен удалиться. Дела-с.
За столом остались трое. Беседа стала вялотекущей: куски фраз иногда нарушали тишину. Наконец, Дмитрий встал, откланялся и ушел к себе в комнату.
Он постоял у окна минут пять или десять, наблюдая за морским пейзажем. Неспешные волны подкатывали к берегу, и жемчужная пена разбивалась о камни, исчезая. Вода, лизнув берег, уступала место другому валу, и все повторялось вновь и вновь, но никогда не повторяя старые движения. Это завораживало. Казалось, можно было наблюдать до бесконечности. Однако Дмитрия вывел из задумчивости господин Милославский. Он появился на берегу. Фигура его двигалась будто в тумане: невнятно и замедленно. Он разложил шезлонг, который нес в руках, расправил плед, встряхнув его, укрылся. Милославский застыл на лежаке и, казалось, внимательно смотрел море. Он стал частью пейзажа, слился с побережьем, но Дмитрия заинтересовал этот одинокий человек. Чувство неясное, смешанное с любопытством, подстрекало к знакомству.
Он покинул номер. Решительно пробежав ступени и выйдя наружу, замедлил шаг и остановился. «О чем мне с ним говорить? Как начать беседу?» – задался вопросом, но более всего мучили сомнения: а стоит ли, и что же привлекло внимание? Почему именно этот отшельник притягивал к себе? Ведь Дмитрий много встречал людей, сторонящихся общества, и у каждого, конечно, были тайные мотивы вести себя так, но никто не вызвал мимолетного любопытства.
Голос за спиной прервал мысли.
– Он всегда один, – сказал Павел Аркадьевич.
Дмитрий обернулся и спросил:
– Один?
– Да. С самого начала. Когда господин Милославский впервые приехал в пансионе, его поведение меня насторожило. На обед он не выходил. Сухо держался со всеми. Он не вел длинных и пространных бесед. Его речи скупы, в пределах светской любезности. Он очень замкнут, – господин Кнехберг задумался и заговорил вновь. – Представьте себе, Дмитрий Иванович, такую картину. Начинается ужин. Мы рассаживаемся. И вот появляется наш герой. Он, словно неведомое существо иного мира, вышагивает осторожно из тишины номера на свет. Мы никак не привыкнем к этому. Он появляется на ужине в очках с почти сферообразными линзами, ибо плохо видит вблизи. Весь он внимателен и напряжен – это одновременно пугает и вызывает чувство жалости. Он садится на место и не ведет бесед. Господин Милославский лишь желает всем приятного аппетита, оказывает знаки внимания, но не более того. Ест медленно. Он дегустирует блюда. Всегда пробует, не слишком ли горяч суп, не очень ли остр соус, не крепок ли чай. Кофе никогда не пьет. Избегает любых алкогольных напитков. Не курит. Мне кажется, у него слабый желудок. Вот и все, что я могу рассказать о нем.
5
Он решился заговорить с Милославским.
– Здравствуйте.
Станислав Михайлович промолчал. Он повернул голову в его сторону. Взгляд Дмитрия, невольно упавший на трость, задержался. Опять рукоять в форме головы черного пуделя привлекла внимание.
– Добрый день, – ответил человек, отдыхающий на шезлонге.
А дальше разговор не заладился. Обычный вопрос: «А почему Вас не было на обеде?», что произнес Дмитрий, понимая собственное косноязычие, не смутил Станислава Михайловича. Он обронил фразу:
– Это все Камильковские.
– Простите?
– Не вызывают они доверия.
– По-моему милые старики…
– А вы читали Гоголя? «Старосветские помещики»?
– Добрая история.
Милославский зябко пожал плечами и, сосредоточенно, будто что-то обдумывая, сказал:
– Я не говорю о ценности сего произведения. Но персонажи повести вызвали у меня чувство омерзения.
– Но это не повод отказывать в обеде. Может, вы ошибаетесь?
– Молодой человек, я очень долго живу на земле, чтобы…
Он, посмотрев на собеседника, замолк, пронзая взглядом. В сферообразных стеклах блеснуло, искажаясь, синее небо. Очки не шли Милославскому. Они, подобно инородному предмету, деля лицо на две неравные части, разрушали образ странного человека. Что-то флибустьерское, из варварских времен было в его внешности, а этот аксессуар словно искусственно добавил какой-то шутник.
– И вовсе я не прячусь от «милых стариков», как вы подумали.
– Но откуда…
– Я наблюдаю. Если вы пойдете в правую сторону от пансиона, где береговая линия изгибается, то чрез пару шагов за насыпью увидите низкий курган и два тюльпана на его вершине.
Дмитрий стоял в недоумении. Спорить с Милославским ему не хотелось. Собеседник то ли не хотел говорить, то ли забавлялся, нарочно игнорируя слова и уходя от темы. «Какие тюльпаны? Курган? Причем здесь это?» – мысленно возмутился он, рассматривая человека на шезлонге, который обратил взор к морю, выказывая нежелание продолжать разговор.
Курган…
Два цветка…
Он, представив себе эту сюрреалистическую картину, направился неспешной походкой вдоль береговой линии.
«Все ж почему Милославский такой… Такой не светский человек. Видно, что не хочет общаться», – удивился Дмитрий.
И вот, наконец, он стоял перед курганом. Действительно, два красных, еще не увядших, тюльпана лежали, прижатые камнями. Гладкие лепестки чуть колыхались на ветру.
Он возвратился. Милославский лежал в шезлонге и, безучастно наблюдая за волнами, как будто спал, убаюканный плеском.
– Вы кому-нибудь говорили о кургане? – спросил Дмитрий.
– Нет, – не оборачиваясь, ответил тот.
– Почему?
– Люди щедры на слова. В этом секрет их бессилия.
Странная фраза. К чему сказана?
– Наша жизнь, как и все в мире, увянет, но тюльпаны остаются свежими, – произнес собеседник, поднявшись с шезлонга.
– Ясно, их меняют. Но кто?
– Уже который сезон, наблюдая за тем местом, мне не посчастливилось видеть человека, придумавшего эту игру. Возможно, тайна случается ночью. А в данный момент я покину вас. Голова болит.
Господин Милославский, скатав плед, сложил шезлонг и, в конце отвесив поклон, удалился.
Дмитрий, посмотрев в спину уходящему человеку, почему-то ощутил внутреннюю пустоту, словно его обокрали, оставили наедине с тайной.
6
Жизнь у моря текла медленно. Тягучий день сменяли такие же ленивые сумерки.
Дмитрий поднялся в номер, лег на диван. Сон все-таки победил. Глаза одолела усталость, словно кто-то влил свинец в веки. Пред взором стоял потолок, танцующий в ритме вальса. Бежевый, он качался, как на волнах и, убаюкав себя выдуманной мелодией, Дмитрий закрыл глаза. Он услышал на периферии сознания шум воды – размеренные всплески, хруст камушков под тяжестью ноги. Кто-то прошел берегом, не спеша. Это было время. Оно покидало эти края.
Он открыл глаза, поднялся с дивана, и, подойдя к окну, решил: «Если так будет продолжаться, я умру от тоски». Но сон как рукой сняло. Дмитрий увидел госпожу Арсеньеву. Та медленно прошла стороной, уходя вправо от пансиона туда, за береговой изгиб. «Она? – удивился он. – Да не может быть. Носит тюльпаны? Зачем?» Легкий ветер колыхал ее темное платье, а девушка осторожно следовала к ведомой только ей цели.
Дмитрий вышел из номера. Он проследил за ней, осторожно ступая, иногда замирал, боясь, что она, повинуясь инстинкту, обернется, но опасения были напрасны. Наконец, она скрылась из вида, и он зашагал быстрее и увереннее, не заботясь ни о чем. Скоро откроется тайна, или…
– Госпожа Арсеньева, – голос Дмитрия прозвучал неуверенно.
Она, стоя у кургана, слегка повела плечами и обернулась.
«Нет, не она носит цветы», – почему-то родилась уверенность.
– Да? – произнесла девушка.
Он немного смутился и рассеяно сказал:
– Хотел узнать…
– Я видела, как вы разговаривали с господином Милославским, а затем отправились в эту сторону. Интересно, кто сделал курган? И с какой целью?
– Возможно, в память о ком-то или о чем-то, раз цветы…
– Вполне, – девушка внимательно посмотрела на него. – Проводите меня?
– С удовольствием.
– Только не надо светских любезностей.
– Хорошо.
Они направились к пансиону.
– Значит, господин Милославский ведал о его существовании и молчал?
– Скажу честно, он – странный человек. Сторонится людей, не разговаривает, считает болтливость пороком.
– А, так об этом вы беседовали?
Дмитрий кивнул.
Далее они пошли молча.
Госпожа Арсеньева простилась с ним у входа в пансион. Опять его светскую любезность она ловко парировала, придав красноречивое выражение лицу. Дмитрий бы не сумел описать его. Много мелких черт, но в сумме они дали законченное произведение «Дальше меня не стоит провожать».
Он вошел внутрь чуть позже, встретившись у входа с Милославским.
– Опять на прогулку?
Милославский кивнул, добавив:
– Хотел спать, но нет возможности. – Дмитрий удивленно посмотрел. – Я не так выразился. Я боюсь спать. Все грежу одним и тем же. – Милославский запнулся, словно раздумывая, стоит ли продолжать. – Да, очень угнетает один сон. Будто хожу по комнатам в чужом доме и ищу кого-то, или… В общем, одержим поисками, зная, что не вспомню предмета моей навязчивой идеи.
Станислав Михайлович рассеяно приложил пальцы к воображаемой шляпе и вышел.
«Ну, это слишком. То его не разговорить, то он сам ищет слушателя», – удивился Дмитрий. Он почувствовал фальшь в поведении пансионера, который словно вел двойную игру. «Или это были перепады настроения? Возможно, головная боль прошла, и настроение его улучшилось. Возможно», – решил Дмитрий, поднявшись в свой номер.