* * *
«Ну что, крысятки, опять вылезли из своей норы? С прошлого раза еще не наелись?» – спрашивает сам себя человек, одетый в защитный костюм и наброшенную поверх него грязно-белую «кикимору». Сидя под окном в одной из заброшенных квартир многоэтажки, он медленно поворачивает перископную трубу, плотно прижимая монокуляр к панорамному стеклу маски противогаза.
«М-да, – щурится человек, следя за отрядом, – что-то дохлые вы какие-то. В убежище других бойцов не осталось? И с оружием у вас сегодня кисло. Один карабин и автомат, поиздержались совсем? Ну-ну. Как же мне поступить? – человек ухмыляется. – Положить вас друг за другом за десять щелчков или… – перископная труба, обмотанная серым бинтом, смещается немного правее, – поиграть с вами, как в прошлый раз?»
Губы человека расползаются в усмешке.
– Треха, а ты что думаешь? – задает вопрос мужчина, оторвав взор от перископа. Повернув голову, он глядит в противоположный угол комнаты, где на рюкзаке лежит снайперская винтовка Мосина. – Расстояние восемьсот метров. Справимся? – стрелок внимательно смотрит на винтовку, словно это живое существо и она может ответить. – Молчание – знак согласия, да? – стрелок задумывается. – Решено: поиграем. Ты правда не против, а, Треха? – снайпер поворачивается и вновь приникает к монокуляру перископа.
Он видит, как разведчики встают и направляются к одному из подъездов. С трудом отомкнув железную дверь, они один за другим исчезают в черноте проема. Последний человек внезапно оборачивается и, как кажется стрелку, смотрит прямо в окно квартиры, где он прячется. Затем разведчик поворачивается и, оправив лямку рюкзака, скрывается в подъезде.
«Что, родимый, смерть свою почуял? – хмыкает снайпер. – Иди, иди куда шел! Думаешь, я про берлогу вашу не знаю, конспираторы хреновы? Вы бы еще краской на двери намалевали: «Схрон здесь!». Сейчас в подвал залезете, нужду малую и большую справите, фильтры в своих противогазах смените, передохнете и снова в путь отправитесь. Все как обычно, хоть время сверяй. Вот здесь-то я вас и встречу».
Прижавшись спиной к стене, охотник на людей не спеша садится на пенополиуретановый коврик. Выставив таймер наручных часов на полчаса, человек смотрит на «мосинку» и говорит:
– Не осуждай меня, не смотри так! Это не месть, а правосудие. Я же столько раз рассказывал тебе, что произошло в тот день! Ты знаешь, почему они все должны сдохнуть! – в голосе стрелка звенит сталь, мгновение спустя он добавляет: – Не сердись на меня… Устал я, очень устал. Одни мы с тобой остались Треха. Что? – переспрашивает мужчина. – Ты не согласна? Что ты хочешь сказать мне, а?.. Нет, – снайпер качает головой и продолжает свой странный, точно ирреальный разговор. – Она не в счет, – мужчина глубоко вздыхает. – На самом деле, одни мы с тобой в этом проклятом мире… Веришь, вот лег бы здесь сейчас и заснул, только нельзя, дело еще не сделано. – Стрелок с минуту смотрит в одну точку, затем, словно очнувшись от забытья, добавляет: – Холодно что-то здесь, согреемся Треха?
Достав из рюкзака каталитическую грелку, охотник подогревает над пламенем зажигалки сетчатый патрон. Запустив грелку «в работу», он засовывает ее под шкуру «кикиморы». Затем, отстегнув застежку на «липучке» и порывшись в глубоком нарукавном кармане, человек достает запечатанную в пластик фотографию.
– Все ради вас, – снайпер приближает к маске противогаза запаянную в пластик фотокарточку, где засняты трое – миловидная женщина с маленькой девочкой на руках и обнимающий их крепкий мужчина в военной униформе.
Стрелок переворачивает фотокарточку, смотрит на оборот. Его губы беззвучно читают: «Николаю от Ани и Варечки – моему любимому мужчине и лучшему отцу на свете».
Одинокая слеза, скатившись из уголка глаза, стекает по щеке снайпера. Машинально дотронувшись до маски противогаза, Николай произносит:
– Надеюсь, вам там хорошо. Но ничего, скоро мы встретимся, уже скоро… – стрелок закрывает глаза и окунается в бешеный круговорот воспоминаний…
Как же так случилось, что он, прошедший через несколько локальных войн, не спас их, а сам остался жив? Этот вопрос не давал ему покоя последние два с половиной года. Опыт службы в разведроте ВДВ даром не проходит. Снайперов бывших не бывает, особенно если за плечами служба в горячих точках.
В отличие от большинства, как он их называл, «диванных хомячков», Николай в последние годы готовился к чему-то такому. Его нельзя было назвать параноиком или сумасшедшим, но, пройдя через мясорубку войн, он твердо уверовал, что рано или поздно кто-нибудь выпустит ядерного джина из бутылки. Он слишком хорошо изучил человеческую природу, рассматривая глаза врага через прицел СВД.
Война – это лакмусовая бумажка, раскрашивающая людей в разные цвета, но все больше красным и черным. Трудно остаться самим собой, когда видишь, как погибают товарищи. Еще труднее сохранять хладнокровие, вытаскивая то, что от них осталось, из ям и подвалов, превращенных в пыточные. И совсем невозможно сдержаться, зная о том, что теперь ты – ровня богу и в твоей власти решать, кому жить, а кому умирать. Ведь перед пулей все равны, и неважно – генерал ты или рядовой. Цвет крови, как и вываливающиеся из разнесенной головы мозги, у всех одинаковы.
Все имеет начало и конец. Войны закончились. Но, устроившись работать охранником в торговый комплекс, Николай так и не смог забыть того странного пьянящего чувства превосходства над всеми, возникающего где-то там, на задворках сознания, когда после выстрела приклад отдает в плечо, а к цели устремляется смерть, посланная твоей рукой.
Николай стал постоянно ввязываться в стычки с пьяными или подвернувшимися под горячую руку подонками, решившими, что в этой жизни им позволено больше других. Опыт и комплекция позволяли ему утихомирить любого буяна. Но как-то раз Николай перестарался, и очередной «клиент» угодил в реанимацию. Отделавшись легким испугом, он пообещал жене, что больше этого не повторится.
Из охраны он ушел, однако ему повезло: устроился работать инструктором по стрелковой подготовке. Работа не пыльная, а к оружию близко. Именно тогда Николай подсел на «ганзу» и апгрейд оружия. Руки росли откуда нужно, а разрешения на владение и ношение были совсем не лишними. Завязались нужные знакомства, появились друзья, повернутые на оружии. Со временем подтянулись, как они сами себя называли, сурвайеры – или, проще говоря, выживальщики – большие любители порассуждать на тему веселой жизни после прихода белого зверька по имени Песец.
И не важно, каким способом Господь решит покарать своих нерадивых детей – наслав на них огонь или воду, а может, и все вместе сразу. Главное, как говорили эти домашние теоретики – затариться под завязку оружием и «ништяками», переждать, а там кривая судьбы как-то да вывезет, ведь мы – хищники, а не жертвы.
Николай лишь улыбался, слушая рассказы болтунов о том, как они будут мародерить, набивая рюкзаки банками с тушенкой и пачками с патронами. Уж кому как не ему знать, что означает настоящая война, и в кого превращается человек, вынужденный жить по закону джунглей.
Одно дело – пострелять из «Сайги» в тактическом обвесе на стрельбище, и совсем другое – реальный уличный бой или штурм хорошо укрепленного дома. Как говорится: «Молодец против овец, а против молодца и сам овца».
От любителей потрепать языком Николай старался держаться подальше. Впрочем, иногда он прислушивался к той чуши, что они несли, и давно про себя решил: снайпер при любом раскладе наиболее приспособлен к выживанию. А для этого необходимо было обзавестись настоящим оружием.
Так и появилась у него его давняя мечта – редчайшая винтовка Мосина, собранная еще в царское время и прошедшая через Вторую мировую войну. «Трехлинейку» Николай собственноручно довел «до ума», заменив растрескавшееся ореховое ложе на буковое и поставив на винтовку современную оптику.
Не забыл он заныкать «тревожный чемоданчик», в укрепленном подвале, на недавно купленной даче, находящейся за «сто первым километром» в одной из заброшенных деревень. Место, по мнению Николая, которое не будут, случись чего, бомбить. А главное – Николай всегда помнил слова своего командира: при любой нештатной ситуации можно надеяться только на везение и автомат Калашникова. Осталось проверить эту мысль…
Николай не удивился, когда однажды услышал заунывный вой сирен, перемежающийся двумя длинными гудками и одним коротким – сигналом атомной тревоги и голосом, повторяющим из радиоприемника: «Внимание, граждане! Воздушная тревога». Точно знал, что так и будет. Схватив жену и дочь, он буквально закинул их в свой лифтованный старенький «уазик» и ринулся в единственное, по его мнению, надежное место в городе – убежище при Подольской городской клинической больнице, где думал переждать удар, прежде чем двинуть на дачу.
Оставив «козла» возле больничной ограды и, на всякий случай, включив противоугонную «секретку», Николай, подбежав с семьей к убежищу, увидел у входа в «бомбарь» огромную яростно галдящую толпу. Опоздали – это первое, что пришло ему в голову. Но прислушавшись к разговорам, Николай понял, что еще не все потеряно.
Случившееся потом, и как он умудрился вместе с Аней и Варенькой оказаться в первых рядах, Николай даже сейчас не смог бы объяснить. Как говорится: черт дернул, да и силы не занимать – растолкал всех.
Эх! Если бы время можно было поворотить вспять. Он уже сотни раз проклял себя за то, что вместо того, чтобы уехать прочь из города, решил переждать тот день в убежище! Но сделанного уже не воротишь. А теперь, все что остается – ненавидеть себя за опрометчивый шаг…
События тех страшных минут, перед самым ударом, пульсируют в мозгу Николая частыми вспышками в ночи пулеметной очереди из трассеров. Что-то помнится отчетливо, что-то пропадает во тьме.
Глаза людей в гудящей толпе постепенно наливаются кровью. Слышится призыв идти на штурм убежища. Секунда – и беснующаяся толпа, как бурный речной поток, подхватив Николая, Варю и Аню, рвется вперед. Озверевшие люди буквально сминают пост охраны, выставленный у дверей прохода, ведущего вниз. Десятки пар ног стучат каблуками по ступеням. Скрюченные пальцы цепляются за металлические створки быстро затворяемых гермоворот. Слышится пронзительный женский визг:
– Пустите нас! Ну, пустите!
Стальная дверь замирает, точно решая, в какую сторону ей идти. Одни люди смотрят с отчаяньем, другие с ненавистью. Но каждая из сторон хорошо понимает, что убежище, рассчитанное на тысячу пятьсот человек, не сможет принять всех. Укрываемых и так раза в два больше, чем положено, а каждый лишний рот – это жирный минус из твоей скудной пайки. И все те, кто сейчас хочет войти внутрь – враги, обрекающие тебя на голодную смерть.
Кажется, что секундная заминка тянется целую вечность. У кого-то не выдерживают нервы.
– Бей их! Бей! Если они закроют дверь, мы все покойники!
С этим криком начинается отчаянный мордобой. Николай видит, как здоровенный лысый мужик, ростом под два метра, оттеснив остальных, нещадно дубасит пудовыми кулаками защитников убежища, разбивает одному из них лицо в кровь.
Гермодверь пятнают алые брызги, и она, словно приняв кровавую жертву, дрогнув, начинает открываться все шире и шире. В этот момент Николай замечает у человека с разбитым носом – чоповца, судя по черной униформе и бейджику с именем Виктор на нагрудном кармане, – зарождающуюся искру безумия в глазах. Таких взглядов он насмотрелся на войне, а доведенных до отчаянья людей надо бояться в первую очередь.
Все остальное происходит с молниеносной скоростью. Рука Виктора ныряет за отворот куртки, мгновение спустя в его кулаке оказывается ПМ. Толпа замирает. По напряженным взглядам чувствуется нарастающая тревога.
Николай, видя, как расширились зрачки охранника, понимает, что последует вслед за этим. Он пытается закричать, но его слова точно застревают в глотке. Здоровяк поворачивается к толпе и, ухмыляясь, говорит:
– Да он не посмеет! Кишка у него тонка!
А Николай, заслонив собой жену и дочь, почему-то думает, что блестящий от пота затылок – это отличная мишень. В этот момент раздается оглушительный выстрел.
Бам!
Лысая голова здоровяка взрывается как переспелый арбуз. Слышатся истошные вопли. Чоповец с дымящимся пистолетом в руке обводит людей странным отсутствующим взглядом и, видя, что толпа все равно готова ринуться вперед, открывает беспорядочную пальбу.
Бам! Бам! Бам!
Три выстрела сливаются в один. В тесноте коридора они напоминают раскаты грома. Слышатся отчаянные крики, на бетонный пол падают двое.
– Все назад! Назад, суки! А то всех положу! – кричит Виктор, водя стволом по дуге. – Мест больше нет, вы опоздали!
Но толпа, слепая в своей ярости, все напирает, подталкивая упирающийся первый ряд под пули. Пистолет в руке чоповца дрожит. Палец медленно дожимает спусковой крючок.
Бам!
Еще один человек валится на пол.
Бам!
Седовласый мужчина, стоящий возле стены, тихо охнув, хватается за живот и сгибается пополам.
– У него только восемь патронов! Осталось два, всех не перестреляет! – кричат из задних рядов.
– Верно! – кричит коротко стриженный парень, щелкая кнопкой выкидного ножа. – Сейчас я этому ворошиловскому стрелку ливер на сталь намотаю!
Бам!
Горлопан, вскинув руки, оседает на пол лицом вниз.
– Мужики, да навалитесь вы на него скопом и кончите его! – разносится под потолком визгливый женский голос.
Но никто не делает и шага. Все гадают, кому достанется последняя пуля, ведь главное сейчас – это не словить ее самому. Толпа замирает в паре метров от Виктора. Десятки пар глаз прожигают охранника насквозь. Задние ряды напирают на передние, расстояние сокращается.
– А ну, отзынь в сторону! – с этим возгласом позади чоповца появляется коренастый мужик в костюме. До обостренного слуха Николая долетает скрежещущий звук передергиваемого автоматного затвора.
– Шмаляйте в них Игорь Владимирович! Шмаляйте, и дверь закрываем, а не то они всех погубят!
Николай, внезапно осознав, что сейчас должно произойти, резко поворачивается и буквально расшвыривает оцепеневших людей в стороны, пытаясь запихнуть в образовавшийся промежуток жену и дочь, но уже на подсознательном уровне понимает, что не успевает.
К финальному выстрелу из ПМ присоединяется характерный треск «АКС-74У».
Руку Николая жалит огнем. Жена неожиданно охает и, прижимая к себе дочь, валится на пол. Вслед за ней падает еще несколько человек.
Длинная очередь, выпущенная из полицейского «ублюдка» почти в упор, выкашивает людей. Толпа бежит назад.
Наверх!
Наверх!
Мужчины и женщины, старые и молодые. Перепрыгивая через ступеньки, втаптывают друг друга в бетон. Лишь бы заслониться соседом, чтобы не тебя, а его стегнул по спине свинцовый хлыст.
Слышится хруст костей. Крики и стоны раненых. Проклятья и предсмертные крики умирающих. Защитники убежища тем временем захлопывают гермодверь. Раздается скрежет поворотного штурвала.
Некоторые, осознав, что теперь они обречены остаться на поверхности, возвращаются и начинают отчаянно барабанить в железные створки гермоворот.
– Пустите нас! Откройте! Вы не можете бросить нас здесь подыхать! – жалобно разносится под потолком.
А Николай, ползая на коленях по полу, ищет среди изувеченных и раздавленных тел прошитую пулями жену и дочь. Находит. Прижав к себе окровавленные тела, он глухо воет.
Внезапно снаружи раздается нарастающий гул, сменяющийся оглушительным рокотом. Земля вздрагивает, и Николая, точно тряпичную куклу, швыряет об стену. Следует еще один удар, затем еще один и еще, на этот раз сильнее первого, слышится страшный грохот и отчаянные вопли людей наверху.