Однокласснику
проза, стихи
Олег Скрынник
© Олег Скрынник, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
То, чего ты, может быть, не помнишь обо мне
(вместо введения)
Первое стихотворение (вернее, песню) я сочинил, когда мне было 6 лет. В ней говорилось о погибшем корабле, команда которого была спасена невесть откуда взявшейся шлюпкой, но в самый момент спасения случилось вот что:
Что именно сказал капитан, мне не известно до сих пор, поэтому данными словами песня и заканчивается. Все, кому я её пел, находили это довольно забавным и вместо ожидаемого мною восхищения мужеством моряков и скорби по седому капитану разражались дурацким смехом. С годами, однако, этот смех перестал казаться обидным. На каком-то этапе то, что творения мои смех вызывают, стало даже нравиться самому. Ещё через некоторое время понравилось находить смешное и в произведениях других авторов.
Примерно в 8 лет от роду во мне откуда-то появилась и начала стремительно прогрессировать склонность к критиканству и обличительству. Началось с того, что где-то на свалке нашёл я целую пачку глянцевых бланков «Комсомольского прожектора» и рьяно принялся использовать их по назначению (имеется в виду: рисовать, писать и развешивать на стены). Первый опыт разящей сатиры выглядел так. Во весь лист мною изображён был стиляга в ботинках на толстой подошве, в длиннющем галстуке и брюках-дудочках. Под ним красовалась подпись собственного сочинения:
«Прожектор» я тайно вывесил на дверь нашего подъезда и исподтишка торжествовал, видя, как взрослые ухохатываются над моим творчеством. Тогда я ни на секунду не сомневался, что так на них действуют мои недюжинные способности. И только по прошествии многих лет начинаю думать, что, возможно, причина их веселья заключалась в чём-то другом…
В 12 лет я впервые пострадал за литературную – вернее сказать, за окололитературную деятельность.
А получилось так.
В последний день перед весенними каникулами кто-то из одноклассников написал на доске стишки – надо сказать, общеизвестные и ничего такого особенного в себе не содержащие. Возможно, и ты их помнишь.
Ниже было добавлено робким ломающимся почерком:
Вошедшая после звонка учительница, в знак особой любви за глаза называемая самым сладким для ребёнка именем «соска», поставила морально ущербный 5-й «б» перед строгой необходимостью выдать злодея. Возникла неловкая пауза. Кто молчал из скромности, кто из популярного тогда ложного чувства товарищества, а кто – как ваш покорный слуга – ещё и по незнанию.
Когда стоять за толерантность уже стало невмоготу, из задних рядов, смущаясь, пробрался невысокий ученик по фамилии, которую я не буду называть, хотя и хорошо помню.
– А-а, так это ты-ы!
Её очки засверкали таким праведным гневом, что парень, растеряв остатки мужества, тихо пролепетал:
– Я только «живо-отики»…
– Что-о?! – воскликнула Соска, лишая чистосердечника всякой надежды на причитающееся ему по закону снисхождение. – Значит, это ты написал…
– Живо-отики, – еле слышно прошептал мальчик.
– Животики болят. И-и?!…
– И мы учиться не хотим! – сама закончила она, сообразив, что он вряд ли уже произнесёт когда-нибудь – добровольно или под пыткой – эту жуткую фразу.
Признание несчастного облегчения не принесло. Скорее наоборот. Все продолжали стоять – мы у своих парт, малолетний вандал – у осквернённой им доски. Остро пахло осознанием того, что вместо отдельно взятого негодяя тут орудует целая банда.
Если кто и выигрывал от создавшейся ситуации, так это те, кто не выучил урок, поскольку с каждой минутой вероятность того, что их сегодня спросят, снижалась, неуклонно приближаясь к нулю. Да разве ещё сама училка – подозреваю, что по той же причине.
Вот тогда-то, пресытившись затянувшейся паузой и не в силах более лицезреть своего товарища, несправедливо несущего на себе непосильный груз ответственности, я и заявил:
– Это я.
Казните!
Читатели книги «Любить пересмешника!» могут справедливо указать на то, что там я утверждаю, будто в самом деле написал на доске те крамольные строки. Что ж, приходится признаться, что там я ввёл вас в заблуждение. Простите, братцы! Очень уж велик был соблазн примазаться к славному племени диссидентов. Это ведь так сладко – особенно тогда, когда тебе за это уже ничто не угрожает. Кроме славы и почёта, разумеется. Обалденно сладко! Спросите у кое-кого из моих старших и, как их ещё называют, – маститых коллег. Они подтвердят. А уж им-то, которые лично всё это проделывали, в данном вопросе можно полностью доверять.
В моём случае всё произошло так, как должно бы происходить в этом мире всегда. Нашёлся человек, который… Не то, чтобы уличил меня в искажении фактов, но чётко дал понять, что хорошо помнит всё это дело. И во избежание публичного разоблачения я поспешаю тут со своим признанием. Неважно, что упомянутая выше книга давно стала библиографической редкостью. Ведь она до сих пор ещё может попасть кому-нибудь в руки и стать свидетельством моего неблаговидного поступка. А поступок этот вовсе не так безобиден, как может показаться. Он в немалой степени способствовал тому, что мы до сих пор не знаем имени настоящего героя.
Но теперь с этим наконец покончено. Где ты, мой скромный друг? Отзовись. Запоздалые награды истосковались по тебе.
Что же касается человека, побудившего меня сделать это признание… Я рад, что не ошибся, посвятив ему когда-то стихотворение, которое можно найти в полном издании данной книги.
Дорогой мой одноклассник. Разумеется, после всего ты можешь встать в позу и напомнить мне «Единожды солгав…» Прошу тебя: не спеши. Ручаюсь, что дальше всё происходило именно так, как я рассказывал всегда. Точь-в-точь.
За это дело мне поставили 4 по поведению. Надо сказать, что в те времена это было – без преувеличения! – значительно серьёзнее, чем двойки по всем остальным предметам, вместе взятым. Чтобы новому поколению было легче это представить, добавлю, что с тройкой по поведению отчисляли из школы, а двойку не ставили вообще никому. Очевидно, считалось, что эту отметку ставит уже прокурор.
Самым обидным было то, что упомянутая Соска была учительницей… по литературе. И по русскому языку. Ведь злополучная надпись – уж поверьте мне на слово! – совсем не содержала грамматических ошибок. Уж кому, как не ей, следовало бы оценить это по достоинству!
Но… Как бы там ни было, а тогдашняя обида вылилась в то, что за время каникул я переработал известную басню И. А. Крылова. Она заканчивалась – у меня – словами:
В первый же день последней четверти учебного года я в туалете прочёл это одноклассникам со всем артистизмом, на который только был способен, и закончил декламацию такими выражениями, которые сейчас изложить на бумаге вряд ли рискнул бы.
Следующим уроком было рисование. Учитель Алексей Петрович, человек глубоко интеллигентный, начал его с фразы, которая во многом определила всё моё дальнейшее отношение к себе и к окружающей жизни. По обыкновению, немного картавя, он сказал:
– Скрынник у нас – мастер художественного слова.
И вот это неоценимое высказывание настоящего педагога я в меру сил стараюсь оправдывать по сей день.
От двух до шести с половиной
Эта глава почти целиком – за исключением одного пункта – построена на высказываниях моей старшей дочери Ларисы. Но я помещаю её в начале книги, предполагая тем самым, что и я мог в своё время изрекать что-либо подобное. Просто оно осталось незафиксированным и потому безвозвратно утеряно для истории. Если хочешь, то можешь рассматривать главу как напоминание о том, какими умными мы были – или могли быть – в тот благословенный период нашей жизни, который обозначен в названии, пока родная школа ещё не взялась за нас как следует.
Надевают наволочку на подушку.
Мама, зачем ты подушку одеваешь?
Отец разбудил утром дочь-дошкольницу и командует:
– Значит, так. Быстро зубы чистить, умываться и завтракать.
А она ему в ответ:
– Нет уж, папочка, выбирай: умываться, чистить зубы или завтракать.
Сейчас я приду к бабушке и буду там стряпаться.
Как это ты будешь стряпать?
С тряпками играть.
Несёт в руках куклу-негритёнка.
Это мой нетигрёнок.
Ну, что ты, дочка, разве «нетигрёнок»?
А что, тигрёнок, что ли?
Смотри внимательно картинку и запоминай: это лесоруб, это геолог, а это машинист. Запомнила?
Да! Это мясоруб, это ганиколог, а это машажист.
Дочь, не приставай, пожалуйста: у меня так кружится голова.
Отошла, посмотрела.
И ничего не кружится!
Слепила из пластилина зелёный гриб.
А почему он зелёный?
Ну, весна же пришла!
Мать приходит с дежурства.
А кто у нас вчера был?
Никого (лукавит).
А дядя Володя и тётя Люба?
А что, они следы, что ли, оставили?
Взрослая женщина:
Детей приносят аисты.
А меня дед из рода-дома принёс. Что, он аист, что ли?
Нас в садике учат ведению хозяйства. И уже в группе поставили два тазика со стерильными досками.
Не подходи к шприцу, он стерильный.
Значит, его стирать можно?
Заправь брюки в сапоги.
Нет, я хочу нараспашку.
Новый Год. Были в гостях. Услышала, что неподалёку, в ДК, – ведомственная ёлка. Засобиралась.
Куда ты собираешься? Там ведь надо стихи рассказывать, а ты ничего не знаешь.
Я знаю!
Ну, прочти.
Читает:
Дело было в январе,
Стояла ёлка на горе…
А дальше?
А дальше подарок дадут.
Просит деда:
Дед, дай Бармалею семь рублей, чтобы он ушёл!
В деревне:
Мне радуются солнышко, цветы, всякая травка. Одна крапива мне не радуется.
Съешь, дочь, эту большую клубнику. Она полезная.
Значит, в рот полезет?
– Задверьте эту дверь, а то холодно!
Гоняет голубей, греющихся на крышке люка теплотрассы.
– Не гоняй голубей: им тоже холодно.
Пускай в тёплые края улетают!
Мы сегодня ели пудинг с буквой «А».
Очень не любит носить в волосах бант. После похода в цирк (с бантом!), едва выйдя за порог, срывает его с головы со словами:
Цирк кончился!
В деревне. К заболевшей корове приехала женщина-ветеринар.
Мама, это коровий доктор, да?
Да.
А почему же она не корова?
Увидела разгружающийся самосвал.
Ой, у машины грузов отвалился!
Мама, кончай худеть! Ешь побольше хлеба – родишь мне братика.
Мама, ты куда идёшь?
На работу.
Как на работу? Ведь ты же на диете сидишь!
Гуляет с отцом и младшей сестрой. Отец:
Осторожнее, а то заберу у тебя сестрёнку и уйду.
Да, а чем ты её будешь без мамы кормить?
А я пойду к тёте Кате, у неё грудной сынишка, – вот она её и накормит.
Да-а! А у неё мальчишечье молоко!
В коридоре поликлиники обращается к женщине:
Тётя, ты что такая грустная, заразилась, что ли?
Смотрит в окно, наблюдает проходящую по двору свадебную процессию, заворачивающую за угол дома. Кричит:
Ну, что свадьба уходит? Я её ещё не довидела!
Увидела метлу, прислонённую к стене дома.
Здесь Баба-Яга живёт?
Обиделась, ушла. Через некоторое время возвращается в комнату.
Я пришла на вас не смотреть.
В гостях, в деревне.
Если будешь плохо себя вести, отошлём тебя домой.
А я в почтенный ящик не влезу!
Бабуля, ты разделишь нам корову?
Да как же я её разделю?
А так: которая голова – это вам, а которая с титями – нам.
На улице во время прогулки.
Зачем ты взяла на руки чужую кошку?
Это не чужая, это моя знакомая кошка. У меня ещё одна знакомая кошка есть.
Ложится спать с куклой-обезьяной.
Мама, укрой нас.
Кого это «вас»?
Со мной тут ещё один человек, только он пока ещё обезьяна.
Мама, можно, я в магазине буду себе брать сдачу?
А зачем она тебе?
Я хочу на сдачу братика или сестрёнку купить.
Кого тебе нужно: Машеньку или Дашеньку?
Машеньку, Дашеньку и Наташеньку.
Да что ты с ними будешь делать?
Хоровод водить.
Я рисую мир
(стихи для детей)
Семья
Портрет
Домой
Река Урал. Весна
Я рисую
Радуга
Цирк приехал
Снеговик
Белые барашки
Кот рыжий
Пряха
Васькины сны
Конь и ёжик
Игривый гусь
Котята
23 декабря 2011, пятница
Три миниатюры
Беда
Сегодня я проснулся и увидел солнце. Оно было большое и ласковое. Хорошо, когда есть солнце!
Быстро надел рубашку, выпил поставленный бабушкой стакан молока и выбежал на улицу.
Солнце ударило в глаза. Я постоял немного, зажмурившись, и побежал. Бежать было некуда, но хотелось бежать!
Возле Наташкиного дома я остановился, чтобы отдышаться. А тут она выходит на крыльцо – вся аж чёрная от загара.
– Здравствуй! – кричит. А зубы так и сверкают.
– Здравствуй, – говорю. – Уже вернулась, Наташка-букашка?
Но она не обиделась. Мне стало интересно, и я подошёл поближе.
– А мы по морю на катере катались, – протянула Наташка. Ехидно так протянула.
– На катере-дятере. Наверно, на лодке с мышами, а не на катере.
– И нет! На настоящем катере. С матросами!
Мне стало обидно. Почему это девчонкам так везёт! Вот и море увидела, и на катере покаталась. А мы должны сидеть тут всё лето, таскать пескарей на удочку и притворяться, что это акулы
Мы с Серёжкой давно решили стать моряками. Мы даже клятву такую написали и закопали за огородами, у старой осины. А она… Она и клятвы не давала, и на выносливость через речку не плавала, и рыбу сырую есть не пробовала, а вот поехала – и вперёд нас увидела море. Страшно несправедливо!
– Ну и ладно! – сказал я с досадой. – Ну и катайся на своём катере.
Я уже хотел уйти, но она схватила меня за рубашку.
– Чего тебе?
– Подожди немного. Я сейчас.
И зашла в дом.
Когда она вернулась, в руке у неё был маленький свёрток.
– Возьми. Это вам с Серёжей.
Я развернул свёрток и остолбенел. В нём была ленточка. Настоящая чёрная ленточка с бескозырки! Два золотых якоря и длинная надпись «Черноморский флот».
– Это… насовсем? – спросил я.
– Конечно, насовсем, – засмеялась Наташка и побежала к дому.
У самой двери она обернулась и крикнула, улыбаясь во весь рот:
– Моряки-буряки!
И тут страшная догадка пришла мне в голову. Это она видела, как мы закапывали нашу клятву! Она…
Я быстро побежал к Серёжке. Мы сели на скамейку, но я то и дело вскакивал и, размахивая руками, рассказывал моему другу о Наташкином злодействе.
– Надо как следует дать ей. Пусть не суёт нос в чужие тайны! – закончил я.
Серёжка протянул руку и взял у меня ленточку.
– Откуда это у тебя?
– Она дала, – буркнул я.
Он повертел её в руках, посмотрел, как надпись горит на солнце. Потом поднялся и пошёл в дом.
Я ёрзал на скамейке. Мне не терпелось пойти и взгреть хорошенько эту противную девчонку.
Серёжка вышел с ножницами и прошёл в сад.
– Ты чего там резину тянешь? – закричал я на него.
– Подожди! – сердито отозвался он.
Я заглянул в сад – и только рот раскрыл. Он срезал ножницами те самые георгины, которые его мама целых два года выпрашивала у моей бабушки! Ужас охватил меня при мысли о том, как вздует его мамаша за эти цветы.
– Ты… что делаешь? – спросил я почти шёпотом
Серёжка вышел из сада, положил ножницы на скамейку, расправил цветы.
– Ну, пойдём.
– К… куда это? – тем же шёпотом спросил я.
– К Наташке, – сказал Серёжа и открыл калитку.
Кассиопея
Был скучный вечер. Мама опять была на работе. Я подошёл к аквариуму, покормил меченосцев. Немного посмотрел, как они втягивают в себя крошки, и улёгся на диван.
Спать не хотелось. Я встал, вышел в коридор и подошёл к двери нашей соседки тёти Иры. Дверь была заперта. Я с тоской подумал о весёлых зверятах, которых она всегда рисовала для меня, и вернулся в комнату.
Там было по-прежнему тихо и скучно. На стуле лежали мамины спицы и клубок. Они были холодные.
Я накинул куртку и тихонько вышел на лестницу. Там было темно. Я спускался осторожно, почему-то стараясь не шуметь.
Вдруг внизу послышался шёпот:
– А вон Кассиопея.
– Где? – отозвался другой голос.
– Да вон же.
Послышался тихий смех.
Я спустился пониже и в синем квадрате двери увидел двоих. Они стояли, обнявшись.
– Мне пора, – тихо сказал мужчина.
Женщина прижалась к нему щекой. Я узнал тётю Иру.