Но, тем не менее, Пенига чувствовал, что в этот самый момент свершается священнодействие, поклонение величайшей из людских добродетелей – живой, непорочной, виртуозной человеческой мысли.
Из задумчивости аколита вывел голос Куники: прозелит наклонился к его плечу, и уже другим – глубоким и добродушным, хоть и негромким голосом позвал его:
– Брат Пенига, декан Гурен просил меня найти тебя и передать его просьбу, – Пенига тут же весь обратился в слух: Гурен был деканом факультета гуманитарных искусств, занимавшегося литературой, поэзией, музыкой, живописью и историей, под крылом которого работали и Куника, и Пенига. Раньше декан ни разу не обращался к аколиту с персональной просьбой. – Он просил тебя зайти к нему завтра с утра, до часа Лисы, у него для тебя какое-то поручение.
Куника ободряюще улыбнулся, видя, что его собеседник несколько обескуражен столь необычной просьбой, и внезапно залихватски подмигнул правым глазом:
– Не бойся, это не нагоняй. Возможно, это будет твой шанс проявить себя… А пока – поторопи-ка хозяина, где он там запропастился со своим пивом! Видишь, у старших братьев кружки опустели?! – и Куника громогласно расхохотался.
5.
Факультет гуманитарных искусств занимал просторное двухэтажное здание в округе Трициркула, на углу улицы Дуоциркул и улицы Пророка Инилии. Внутри пахло сыростью. Пенига поднялся по скрипучей деревянной лестнице с резными балясинами, украшенными изображениями ангелов и гаргулий, и на полминуты остановился перед дверью кабинета декана, обитой тисненой кожей.
Откинув капюшон плаща, он отдышался, попытался пригладить намокшие от вездесущего дождя волосы и пожалел, что не может так же привести в порядок свои разбредшиеся, словно овцы без пастуха, мысли. "Держи ум свой в строгости и не умножай сущности без нужды", – сама собой вспомнилась ему суровая максима отца Кон-Банениса, и, как ни странно, Пенига почувствовал, что эта отточенная временем мудрость придала ему уверенности. Он мимолетно улыбнулся такому поучительному явлению, и не преминул отметить это движение души, чтобы внутри себя улыбнуться этой улыбке.
Пенига постучал дверным молотком и вошел, услышав дозволение.
Секретарь декана, сонно облокотившийся о стол, кивнул аколиту:
– Декан ожидает тебя, брат. Просил впустить сразу, как придешь.
Пенига ответил кивком и прошел в дверь у окна, чтобы почтительно остановиться у стола красного дерева. Декан Гурен, подвижный миниатюрный старик с длинной седой бородой, неожиданно радушно улыбнулся гостю. Пениге нечасто доводилось бывать в святая святых факультета – и обычно его здесь встречали совсем иначе. Как-то, еще при прежнем декане, с парой своих закадычных друзей и двумя девками из Веселого квартала они ночью пробрались в аудиториум факультета, "дабы предаться возлияниям неумеренным и блуду"… Необратимые повреждения понесла мраморная статуя благодетеля факультета – регента Главра. У нее был сколот левый ус и кончик носа – что сказать, крепкая была статуя…
– Добрый день, брат аколит, – сказал Гурен, усаживая Пенигу и вновь улыбнувшись его неуверенному ответному приветствию. Гостевое кресло, в которое погрузился Пенига, приняло его с завидной мягкостью. – Как продвигаются твои штудии?
– Благодарю, почтенный брат, вполне успешно, как мне кажется, – кивнул Пенига. – Не далее как вчера добрался до 14 тома Имперской истории…
– Крайне интересно будет взглянуть на результаты твоей работы, дабы узнать, не подверглись ли я и мои братья "влиянию мифов о временах поздней Империи и Последнем монархе" – с добродушной усмешкой подхватил декан; Пенига тут же припомнил, что среди авторов 14 тома указан и "прозелит Гурен", и почему-то покраснел.
– Я постараюсь быть максимально объективным… – забормотал молодой человек.
– Нечего, не беспокойся брат, – рассмеялся декан. – Нас, прогорклых книжных червей, порой полезно бывает протянуть по усам и дернуть за бороду, чтобы не слишком задавались. Но – только порой, так что не переусердствуй! – с потешной грозой добавил Гурен, и Пенига счел за лучшее лишь улыбнуться шутке и развести руками – дескать, не от меня зависит. – Я припоминаю твой дипломный трактат, ты вроде бы неплохо отточил этого старого дурака Зупека, накрутившего черт-те-что в хронологии Второй династии.
– Но я не мог не отдать должное его блестящим догадкам о причинах свержения Микерина II, – дипломатично ответил аколит, на что декан удовлетворенно покивал.
– Что есть – то есть, Зупек хоть и дурак, а хватки настоящего прозелита никогда не терял. Но я слышал, что с тех пор ты добился немалых новых успехов, – Гурен чуть сменил тон, и Пенига понял, что он наконец собрался перейти к делу. – Брат Куника очень лестно отзывался о твоей диссертации.
– Я лишь просил его совета в некоторых сложных для меня областях…
– Полно, – прервал аколита Гурен. – Что-что, а приметить настоящий талант ученого – это дар Великого и Единого нашему доброму брату Кунике. Как только я спросил его, не подберет ли он толкового аколита для одной крайне важной и необычной работы – он без раздумий назвал твое имя. Ну как, берешься?
Пенига на несколько секунд замолчал. С одной стороны, то, что говорил декан, было до невозможности лестно. С другой… "Уж не кровлю ли меня крыть отправят?" – тут же мелькнула предательская мысль.
– Зависит от работы – справлюсь ли?
– Не беспокойся, дело достойное твоих талантов, брат, – словно прочитав мысли Пениги, ответил декан. – Регент Кастор лично попросил меня предоставить ему в помощь вдумчивого молодца-историка для срочной разборки каких-то важных архивов.
– А как же мое исследование? – привстал вдруг Пенига, тоскливо представив гору пыльных нечитаемых рукописей. Но Гурен не собирался поощрять в аколите самую постыдную для ученого слабость – лень.
– Отложишь на время, – равнодушно пожал плечами старичок. – Не думаю, что это поручение отнимет у тебя больше, чем пару недель. Поможешь, чем сможешь, Республике, а там вернешься к побитым молью деяниям императора Асихиса. Ну так как, наконец? Неужто не решишься, брат аколит?
6.
Улица Уноциркул, когда-то бывшая высочайшей в Мемфисе крепостной стеной, окружала Капитульный холм почти у самого подножия. Одним стадием ближе к вершине, вдоль обрывов, обнажавших скальное основание холма, возвышались башни и куртины Алого замка – название как никакое другое подходило ему благодаря характерному цвету известняка, пошедшего на материал для стен. На самой вершине холма сияли позолотой крыши Векового дворца – это прозвище очень точно отражало срок, потребовавшийся на его строительство (при этом первые пару сотен лет после закладки грандиозного сооружения любой, неосторожно назвавший так Златоглавую Тысячевечную Обитель, рисковал остаться без языка, однако потом язвительное прозвище прижилось).
Осенью державное сияние куполов дворца растворилось, словно смытое дождем, и сейчас они уже не манили своим блеском, а случайно брошенный взгляд равнодушно проскальзывал мимо них, утомленный тусклым желтым цветом. Пенига быстро поднимался по Королевской улице – единственной дороге, ведшей в Алый замок. Редкие прохожие торопились спрятаться от холодных струй под навесами расстилавшегося внизу города, да и сам аколит спешил как можно быстрее добраться до спасительной крыши Векового дворца.
Вход в Городскую управу находился в боковом флигеле дворца – неприметная дверь, ранее предназначавшаяся лишь для поварят, да трубочистов. Теперь же дорога сюда была проторена сотнями ног самых маститых оптиматов, кичившихся тем, что им никогда не приходилось даже приближаться к службам своих роскошных особняков в Дуоциркуле. Пенига не сомневался, что такой выбор помещения был неслучаен: все слышанное им о Касторе свидетельствовало, что регент терпеть не может наследственную аристократию.
Перед простой деревянной дверью под вывеской "Городская управа" томился одинокий стражник с алебардой, не обративший на аколита никакого внимания, когда он отворил вход в святая святых Мемфиса и проник в длинный темный коридор, в который слева и справа выходили ряды дверей. На лавках вдоль стен восседали маститые посетители – сплошь купцы и оптиматы в дорогих роскошных нарядах. Пениге никогда раньше не приходилось бывать здесь, и он, остановив норовившую прошмыгнуть мимо него миловидную рыжеволосую служанку, спросил, где он мог бы найти господина регента.
– Налево по коридору, самая дальняя дверь, сразу за моим кабинетом, – с улыбкой ответила служанка, и аколит, ответив благодарным кивком, уже собирался свернуть туда, куда указала ему молодая девушка, как вдруг еще не оформившееся удивление заставило его приостановиться. Он обернулся и разглядел, что в руках у девицы была не метла или таз, а целая кипа разнокалиберных бумаг. Проскользнув за одну из выходивших в коридор дверей, девушка исчезла из виду.
Пенига шел по ответвлению коридора, с неослабным вниманием читая таблички на дверях, еле видные в слабом свете, сочившемся через убогие оконца под самым потолком. "Канцелярия", "Префектура", "Дорожный приказ", "Приказ городского планирования", "Архив", наконец, "Управский голова" с припиской ниже "регент Кастор". Не веря своим глазам, Пенига вернулся по коридору назад: действительно, ближайшая к регентской дверь вела вовсе не в кладовку или кухню.
Пенига пару раз слышал, что регенты подчас нанимают на работу девиц, но ему и в голову не приходило, что кто-то может доверить женщине что-либо более ответственное, чем уборка или готовка.
Постаравшись привести мысли в порядок, аколит постучал в дверь регента и дождался позволения войти. За конторкой в небольшой комнатке сидела светловолосая девушка с чуть раскосыми глазами, поигрывавшая стилом в тонких изящных пальцах; перед ней лежала солидная конторская книга. Никогда еще Пениге не приходилось видеть более обескураживающего зрелища.
– Добрый день! – приветствовала аколита секретарша. – Ожидает ли регент почтенного брата? – добавила она, видимо, разглядев фасон университетского плаща.
– Э-э… возможно, – неуверенно протянул Пенига. – Пожалуй, да. Доброго дня!
– Как представить любезного брата? – улыбнулась девушка, и тут аколит рассмотрел на ее конторке табличку в треугольной подставке: "Г-жа Евдория, секретарь". Больше никаких сомнений быть не могло.
– Аколит Пенига, по рекомендации декана Гурена.
Евдория что-то мило мурлыкнула про себя и просочилась в располагавшуюся за ее конторкой дверь, чтобы уже через мгновение вернуться и прощебетать:
– Проходи, достойный брат Пенига, регент ожидает тебя.
Регенту должно было быть уже около сорока, но, как поначалу отметил Пенига, выглядел он очень молодо. Ни орлиного профиля, ни сияющих пронзительных глаз аколит не обнаружил на его лице: лицо как лицо, и платье самое обыкновенное – ничем бы не выделился регент Кастор из толпы, встреться он Пениге на улице.
– Любезный прозелит Пенига! – поздоровался регент, вставая из-за простого, без излишних резных украшений, но добротно сработанного стола и протягивая визитеру руку. Пенига обратил внимание, что вся обстановка кабинета отличалась неожиданной скромностью: лишь грубые деревянные полки, видимо, оставшиеся еще с того времени, когда это помещение служило кладовой или мастерской для слуг Последнего монарха, заполненные бумагами и книгами, да несколько убогих стульев. Разве что кресло регента выделялось резными подлокотниками и удобной, обитой тисненой кожей спинкой – явно из императорских покоев.
– Аколит, прошу прощения у регента, – поправил Пенига.
– Аколит? – брови Кастора удивленно приподнялись, когда он крепко пожимал руку посетителя. – Ну что ж, если добрый декан посчитал, что ты справишься… – регент указал Пениге на стул и сам вернулся в кресло. Простой стул оказался на удивление комфортным и позволял не отличавшемуся высоким ростом аколиту смотреть прямо в глаза хозяину кабинета.
Регент замолчал, внимательно изучая лицо визитера, и вскоре Пенига не выдержал:
– Чем могу быть полезен господину регенту? – хрипло спросил он и прокашлялся.
Кастор ответил не сразу, но прекратил свои наблюдения за аколитом, похоже, размышляя, как ловчее подойти к делу.
– Видишь ли, любезный брат… – наконец начал он, – у меня действительно есть одна непростая работа, требующая, помимо определенных умений, еще и особой деликатности… Простительно ли будет поинтересоваться возрастом почтенного аколита?
– Мне двадцать семь лет, – не без вызова ответил Пенига.
– И все еще в аколитах? – спросил регент, но Пенига не почувствовал в его вопросе ни тени издевки.
– Я очень серьезно подхожу к трудам над своей диссертацией, – как можно более солидно ответил Пенига.
– Что ж, похвально! – поддержал Кастор и, похоже, наконец решился перейти к делу. – Известно ли почтенному брату о событиях двенадцатилетней давности?
Пенига лихорадочно соображал, перебирая варианты.
– Любезный господин имеет в виду безуспешный мятеж экс-регентов Валерия и Репиры? – наконец бросил он пробный камень и, судя по улыбке, заигравшей на губах Кастора, попал прямо в цель. Но затем удовольствие от сметливости собеседника сменилось на его лице непритворной грустью.
– Наш бывший брат Валерий доставил нам много тревог и печалей, – подтвердил Кастор. – И боль от этой потери до сих пор терзает сердца многих из нас. Редко когда граждане Республики отваживаются заговаривать с кем-либо из регентов о попытке Мартовского государственного переворота. Да и между собой обычно находим мы более приятные темы для бесед. Честно говоря, за последние десять лет я не помню ни единого такого разговора… Могу ли я поинтересоваться, что известно почтенному брату о тех прискорбных событиях?
– Ну что ж, – с апломбом начал аколит, словно отвечая на экзамене. – В первую очередь можно назвать труд прозелитов Шефины и Цукелы, сокращенно называемый "Общая хронология". Это исследование подробно описывает историю последнего столетия вплоть до событий Короткой войны с Торговым союзом, имевшей место шесть лет назад. Далее, небольшой трактат того же прозелита Шефины, посвященный сравнительной характеристике причин и поводов массовых волнений, в котором значительная часть посвящена и Мартовскому мятежу… Пожалуй, все, что мне попадалось.
– Помнишь ли ты сам что-либо о тех временах? – вдруг напрямик спросил Кастор, и его слова заставили Пенигу смутиться.
– Почти ничего, господин регент. Я тогда был еще простым подмастерьем своего отца-каменщика и редко выбирался из Септоциркула… Помню лишь, что смерть Валерия наделала много шума. Мой отец даже собирался пойти на лобное место, где зачитывали посмертный приговор, но, по своему обыкновению, слишком напился… – Пенига спохватился и покраснел.
Кастор сделал вид, что не обратил внимания на минутную слабость собеседника.
– Что ж, пожалуй, это даже хорошо, – словно думая вслух, заключил он. – Значит, ты сможешь подойти к этому делу беспристрастно… Прозелит Шефина! – кивнул он. – Я помню сего почтенного ученого мужа. Он несколько раз терзал меня, пытаясь вызнать подробности безумной проделки Валерия… Хотя… Как он поживает, кстати?
– Великий и Единый упокоил досточтимого Шефину прошлой зимой.
– Ага… – Кастор замолчал, потом поспешно добавил, – мир праху его. А что насчет того, второго?
– Прозелит Цукела? Он живет и здравствует. Но, насколько я знаю, брат Цукела никогда не занимался мятежом Валерия в работе над "Общей хронологией", это была целиком вотчина брата Шефины.