Поколения сменялись поколениями. Место одних мудрецов занимали другие. Победители владели островом без страха и сомнения. Сменявшие друг друга вожаки без устали вели сородичей к очередным победам над дикой сельвой, свирепыми хищниками и стихийными бедствиями. И никто ни разу даже мельком не пожалел своих братьев по телу и разуму, погибших в результате долговременной вражды соседей, не поделивших землю, богатств которой хватило бы на всех с лихвой. И никогда перед оставшимися на острове людьми ещё не вставал этот зловещий вопрос бытия – жить или не жить племени.
Никогда среди них не задерживалось столько тревоги и смутного страха перед будущим, которое теперь отчетливо не представлялось. А Вождь, по ночам размышляя над этим вопросом, невольно представлял себе осиротевшие, залитые дождями хижины, прижившихся в них змей и слизняков, разбросанные всюду… обглоданные черепа и кости…
Он вздрагивал в страхе, обливаясь холодным потом, и гнал подальше от себя дурные мысли. А чтобы легче было от них избавиться, вождь принимался усиленно раздумывать над вариантами спасения…
Иногда он пытался успокоить себя верой в то, что все пройдет само собой – пора тяжелых испытаний закончится, как непременно прекращаются любые бедствия, и племя снова обретет надежду на возрождение.
«Женщины. Главное – беречь молодых женщин. Им восстанавливать племя», – к такому выводу он неоднократно приходил после мучительных и долгих размышлений. И под утро обычно сладкий сон одолевал Вождя.
Но однажды в его сознание закралась новая тревога.
Жизнь с каждым днем на берегу становится все тяжелее. Скоро наступит сезон дождей. За ними непременно начнутся ураганы и наводнения – необоримые волны покатятся на берег, где теснятся хижины.
Он отлично знал: добыть в такую непогоду пищу – невозможно. А развести костры – надежды совсем мало. Но главное – поставленные на новом месте хижины ему казались не очень крепкими.
Он был уверен, что сильные порывы ветра они не выдержат. Ведь когда племя жило среди могучей сельвы, бури-ураганы, бушевавшие над островом два раза в год по двадцать смен захода и восхода солнца, людям были не страшны: стена деревьев и кустов надёжно укрывала поляну, что приютила на себе десятки шалашей и хижин. Ливни были также не опасны, потому что лагерь располагался на некотором возвышении, и лишняя вода всегда сбегала к океану, как раз на место, где после катастрофы закрепились сбежавшие от гнева демона одноплеменники Вождя.
«Вот так же и наши соседи попали в ловушку, – подумал как-то он. – После одного из сражений они ушли на побережье, и однажды ночью вода, что накопилась во внутренних озерах, вдруг вышла из берегов и хлынула с холма на побережье. В то же время начался прилив. Бедняги спали и не слышали, как страшная смерть подбирается к ним. Их уносило в океан вместе с хижинами, и они ничего не смогли сделать ради своего спасения».
«Переселяться, надо непременно переселяться, – решил Вождь. – Переселиться – значит спастись. Но куда нам переселяться?».
В эту ночь он так и не смог заснуть. Выйдя из шалаша, Вождь в задумчивости потоптался вокруг своего жилища и, сложив руки на груди, потихоньку направился в сторону сельвы, темневшей в сиянии полной луны зловещей стеной.
«Сельва, могучая сельва. Только там мы будем в безопасности от разбушевавшихся духов ветра и воды. Под защитой сплетенных лиан не страшно, – вертелось в его голове, – там можно раздобыть пищу в любую непогодь, спрятаться от ветра и воды, разжечь костры даже во время сильного ливня. Но разве пойдут люди назад в сельву, из которой вырвались совсем недавно будто из костра? Какая сила могла бы их заставить вернуться в логово проклятого пришельца? Они всегда были готовы идти за мной. И шли…».
Внимательно прислушавшись к звону цикад, вызвавшему почему-то глубоко в душе Вождя тревогу, он вернулся к размышлениям:
«Теперь же люди не пойдут за мной. Они уже выполняют мои приказы с недовольными лицами, будто их кусает ядовитая пиявка грюмза. А если я скажу, что нам пора возвращаться на дедовские места, откуда мы совсем недавно в страхе убежали? Не вспыхнет ли у них желание досрочно поменять вождя?».
Он в сильном волнении кусал свои губы. Раньше в подобном положении можно было обратиться к мудрейшим. Они непременно научили бы, как выйти из этого лабиринта. Но кому доверить свои печали сейчас, когда старые мудрейшие погибли, а новые появиться ещё не успели?
Он понял наконец-то, как тяжело без друга. Почувствовал вдруг отвращение ко всем обычаям родного племени, что ставили вождя не во главе людской колонны, а как бы сбоку. Он и питался ведь отдельно от других, уединившись в дурацком шалаше. И, самым первым оттанцевав на празднике, он оставлял веселье, чтобы вновь уединиться. И так всю жизнь: после охоты, после сбора корневищ, после тяжелой работы по обновлению жилищ, – всегда один.
Неужели никто из предыдущих вождей не осознал такой нелепости – быть всегда среди людей, пользоваться их почетом и уважением, и в то же время страдать от одиночества. Даже с любимой женщиной вождь не разговаривал. Так было принято. И никто за всю историю племени ни разу не покусился на этот до боли противоестественный обычай…
По траве скользнула чья-то тень. Тело Вождя напряглось раньше, чем он понял, что сюда кто-то идет. А когда увидел освещённую луной фигуру человека, его сердце забилось чаще. А к горлу от нахлынувшего вдруг волнения подкатил комок. Раньше люди подходили к нему только для того, чтобы сообщить неприятную новость. Что несет с собой этот человек?
Затаив дыхание, он ждал…
…Человек остановился в двух шагах от него – так близко к Вождю никто не смел приближаться. И Вождь разглядел его лицо. То был Орло, единственный сын Лагны, собирательницы ядовитых трав, из яда которых получалась отличная парализующая мазь. Помазав ею наконечник стрелы, можно было усыпить животное, не убивая, и целыми днями таскать за собой, не опасаясь, что мясо протухнет.
Орло был молодым тихим парнем, по-видимому, ещё не знавшим женщины. Трудно было и предположить, что он однажды глубокой ночью сможет подойти хотя бы к шалашу Вождя, не говоря уж о самом хозяине заветного жилища. От удивления Вождь расслабился, раскрепостил мускулатуру и вполоборота стоял на месте, ни о чем не спрашивая сына Лагны, хотя поблизости не видел больше никого.
Орло тоже молчал и не двигался. Луна хорошо освещала его лицо, к тому же, привыкнув к темноте, глаза Вождя улавливали любое малейшее движение на лице остановившегося рядом соплеменника. Парень сильно волновался. Ему было трудно начать беседу. Но он все-таки заговорил – тихим, почти могильным голосом.
– Вождь мой, – Орло постоянно озирался по сторонам, явно боясь, что кто-то их подслушивает. – Вождь мой. Я хочу, чтобы ты не презирал меня за молодость и слабость, но выслушал бы всё, как будто говорит с тобой не глупый Орло, а… человек, которому ты доверяешь.
Последние слова мальчишки вызвали усмешку на губах Вождя: за всю свою сознательную жизнь он так ни разу и не встретил человека, которому мог бы довериться полностью. Юноша заметил эту горькую усмешку, однако не остановился.
– Ведь ты понимаешь, как мне трудно говорить с тобой наедине. Я даже не могу представить, что до меня кто-то вот так запросто подходил к тебе даже днем и не отвечал на твои вопросы, а самовольно рассказывал тебе о чем-то. Я долго мучился, кружа по ночам у твоего жилища. И когда вдруг увидел моего вождя вне шалаша, то понял, что его мучает тот же вопрос. Если нас кто-нибудь услышит, мне конец, – он ещё раз затравленно оглянулся и втянул голову в плечи.
Вождь взглядом ночного охотника заметил неподалеку укрытие из двух валунов – один гигантский камень как бы лежал на другом, основанием упираясь в стену обрывистого берега, выше которого начиналась сельва – густая трава вокруг камней могла надежно спрятать двух человек от самых зорких глаз.
Кивнув Орло, он направился к этому месту и через минуту услышал от тихого сына собирательницы растительного яда то, что на удивление точь-в-точь совпало с его тревожными догадками.
…Слепая вера многих людей в силу и мудрость одного человека, которого люди выбирают своим вожаком за преимущества в силе, ловкости, быстроте реакции, хитрости и другие над каждым в отдельности – слепая преданность такому человеку со временем рождает недоверие.
Но если в глазах большинства соплеменников сила и мудрость вождя остаются непогрешимыми, то недоверие, растущее на фоне зависти, всегда перенесется на других, особенно на тех, кто, выделяясь среди соплеменников успехами в труде, в бою, в охоте, в умении предсказывать погоду, веселить людей рассказками, играть лучше других на барабане или тростниковой дудке, начинает как бы возвышаться над остальными, замечать ошибки и неуклюжие движения своих сородичей. Или вдруг вздумает учить кого-то, как надо действовать в определенной ситуации. Увы, такие соплеменники в героях долго не проходят. Очень скоро им придётся ответить за ошибки… своего вождя…
Но если рядом окажется иное племя, то рожденное своими неудачами плохое настроение, конечно, отразится на соседях. И чем удачливее в жизни они окажутся, тем быстрее недоверие к соседям будет нарастать со стороны завистливого племени. Но вот стряслась беда и с теми, кто удачлив. Придут ли к ним на помощь неудачники? Зачем! Чтобы спасенные со временем опять в удачах обогнали своих спасителей?!
Но если вождь завистливого, неудачливого племени захочет повести своих сородичей соседям на выручку? Что люди станут думать о таком вожде? Представить даже страшно, что они подумать могут. И всему причиной – недоверие, родившееся в результате веры, слепой и беспощадной, множества людей в непогрешимость одного лишь человека…
…Высказанные Орло мысли буквально потрясли Вождя. Ведь это его, Вождя, мысли! Сказанные слово в слово другим человеком. И каким?! Зеленым юнцом, над неудачами которого посмеивалось все мужское население лагеря. В этом смехе раньше не чувствовалось ничего дурного. Но все теперь переменилось. Смех над неуклюжими движениями соплеменника стал неприятным, на душе от него становилось муторно. И Орло раньше других понял то, до чего уже много лет не может докопаться Вождь. Мальчишка опередил вождя. Может, он подслушал эти мысли, когда Вождь случайно где-то проговорился вслух? Но тогда зачем их повторять тому, кто эти мысли высказал, хотя бы и во сне?
Орло продолжал.
…Вождю племя способно верить долго, до той поры, пока он не состарится и не уйдет один в большое плавание. Даже если под его рукой всё племя много раз терпело поражения в борьбе за улучшение условий жизни. Ибо в племени всегда найдутся люди, на которых можно недолго думая свалить вину за глупости, что племя натворило сообща и по его, вождя, приказу. Ведь племя свято верит в то, что вождь не может ошибиться. Он ведь избранник своего народа, в нём воля, разум, чувства, опыт соплеменников.
Если всё это не так, то почему же до сих пор ещё ни разу ни один из тех, кто назывался племенным главою, не защитил одноплеменника, несправедливо обвиненного толпой обиженных судьбой? Наоборот, вожди всегда стремились сами кого-то обвинить за неудачи, которыми преследуется племя в результате действий, произведенных по приказу или совету вождей? Плохие хижины размыло ливнями – виновен накопавший глины. Не подготовились к охоте – за неудачу отвечает выдумавший новые ловушки. Дождь погасил костры – из-за того, кто натаскал дрова. И так было всегда.
– Но наступила вдруг тяжёлая пора для всего племени, и люди перестали друг друга обвинять. Увы, не оттого, что начали друг к другу лучше относиться. Ведь если сразу после бегства племени от демона их лица покрывала печаль и скорбь, то ныне их покрывает недовольство. Я больше о мужчинах говорю. Они всё чаще собираются ватагами, зло шепчутся, кидая злобою наполненные взгляды на хижину вождя.
Орло замолчал. Его большие синие глаза испуганно глядели на… владыку. Вождь не шевелился. И с нарастающим отчаянием в юношеском голосе сын собирательницы ядовитых трав довел крамольную идею до конца:
– А все почему? Потому что хорошие люди погибли в огне, а спаслись-то ведь самые худшие! Злые, завистливые, трусливые! Но быстроногие, как антилопы. Они от беды убежали подальше, побросав на съедение демону даже своих детей!!!
…Вождь вновь не ответил. Он сидел на холодной траве и молчал. О чем он думал сейчас, догадаться было нелегко. Слова Орло не привели Вождя в движение. Даже дыхание его не участилось. И юноше вдруг сделалось страшно. В сознание внезапно закралась ужасная мысль о том, что Вождь не поверил зеленому юнцу, который ещё и женщину-то познать не успел, даже не целовал никого, а уже сунулся к главе племени с такими суждениями. Да имел ли он вообще право подозревать в чем-либо взрослых мужчин, руки которых обеспечивают ему условия для выживания в крайне опасном месте! Кто он такой, чтобы делать выводы!
Орло вдруг ощутил тошноту. Отвратные мурашки побежали по коже. «Что я наделал? Что теперь он подумает обо мне и моей матери?»
И новая мысль кольнула ужаснее первой: «Мать моя! Ведь он, наверняка, пойдет к ней и начнёт выговаривать за меня, скажет, что не научила сына скромности, вырастила не мужчину, а болтливого шакала, который к тому же и вредная тварь: хочет поссорить Вождя с мужчинами племени. И мать будет целовать ноги Вождя и унижаться будет перед ним в слезах.
Бедная мамочка! Она уже и так не раз пострадала за свою жизнь. Погиб муж, отец Орло. В младенчестве умерли дети, его братья и сестры. А в ту кошмарную ночь ей опалило руки и ноги».
И со слезами на глазах он прошептал:
– Бедная мамочка….
Вождь вздрогнул от этих слов. Может быть, он вспомнил свою далекую мать, лицо которой и запомнить даже не успел. Или отчаяние в голосе мальчишки всколыхнули боль? За будущее вымиравшего народца. И страх. Перед ближайшим завтра. Которое (теперь он не предчувствовал, а был уверен в этом) сулит ему серьёзнейшую ссору. И возможно… бой. Бой не на жизнь, а на смерть…
По древнему обычаю, когда мужчины вдруг решали досрочно переизбрать вождя, старый имел право доказать свою непогрешимость в единоборстве с каждым из породивших вредную идею устроить перевыборы.
«Драться с этими шакалами я не боюсь, но нынче обычаи оскверняются», – подумал Вождь.
И тут же снова переключился на Орло.
Юноша нарушил священную традицию. Такое поведение, конечно, выглядело вызывающим и оскорбительным. Но если не обращать на этот факт внимание! Если не придираться!..
Вождь не был мелочным. Он не был и высокомерным. Власть над сотнями людей застыла в подсознании Вождя не как возможность демонстрировать своё величие, но как великая забота. Великая забота и… грусть.
Мысли парня, столь неожиданные и проницательные, мысли мальчишки, который оказался мудрее многих зрелых!
Нет, не гнев они разбудили. И даже не простое недовольство. Перед глазами Вождя пробежали нечеткие, но чувствительные образы того страшно далекого времени, когда он был ещё младенцем и жалкими губами, зажмурившись от наслаждения, сосал набухшую грудь. Грудь женщины, согреваемый теплом которой прожил совсем немного, но эта пора в глубине его памяти утвердилась как самое счастливое время во всей его жизни.